Примерно за час до зари, когда они немного отошли от конвоя, справа по борту взвилась ракета — сигнал бедствия, — пронизав одеяло ночи немыслимой лентой огня.

— Ну вот. Прорвались-таки, — сказал капитан.

— Далеко на правом траверзе, — сказал он, глядя в небо, озаренное крутыми пересекающимися траекториями быстро гаснущих ракет. Акустик в гидролокационной рубке молчал — значит, лодки он не нащупал. Слева судно, полыхнув оранжевым пламенем, загорелось, языки пламени развернулись веером и заколыхались в ночи.

И тут акустик Крикнул:

— Сигнал, сэр, очень слабый. Возможно, она всплыла.

Загремели колокола громкого боя, корабль сразу ожил, матросы разбежались по боевым постам. Тут он с удивлением заметил, что на мостик поднялся Чоун — как поднимался каждый день с тех пор, когда капитан в первый день пригласил его. Он встал в стороне, в углу у трапа.

— Можете дать направление? — спросил капитан у акустика.

— Примерно тридцать градусов по левому борту, сэр.

Капитан вошел в гидролокационную рубку, он тоже, и они решили, что немецкая подводная лодка находится слева по носу, курсовой угол тридцать градусов, ярдах в семистах.

— Осветительными, номер первый, — сказал капитан, и он негромко скомандовал орудийному расчету:

— Слева по носу, курсовой угол тридцать, дистанция семьсот ярдов.

— Слева по носу, курсовой угол тридцать, дистанция семьсот ярдов, — донесся ответ, и стодвухмиллиметровое орудие повернулось. Голоса были четкими, но негромкими.

— Осветительным, осветительным, осветительным, — скомандовал он. — Огонь, огонь, огонь.

Первый осветительный снаряд взмыл, как великолепная римская свеча, на мгновение завис, и его сияющее отражение превратилось в золотую чашу света на черной полированной воде, чаша становилась все меньше, меньше и исчезла, дорожки света, которые вели к ней, погасли. Орудие сделало четыре выстрела. Четвертый осветительный снаряд раскрылся удивительно красиво, длинные мерцающие дорожки света побежали к золотой чаше. И тут он увидел ее. Увидел! Она была как черный жук, сползающий в золотую чашу, и он удивленно вскрикнул:

— Я ее видел! — Никто не обратил на него внимания. — Этот ее накрыл! Я ее видел! — заорал он.

— Вы уверены, номер первый? — спросил капитан.

— Осветило, как жука, — сказал он. — Идеально. Я ее видел.

— Где?

— Вон там.

— Я ничего не вижу, — сказал капитан, наведя бинокль на указанное место.

— Поглядите еще, сэр, — сказал он капитану вполголоса, словно отдавая приказ. — Поглядите еще, сэр.

Его охватило такое напряжение, что он не мог удержать взгляд на этой точке. Капитан, посмотрев на него, быстро повернулся к гидролокационной рубке.

— Засечена? — крикнул он акустику.

— Была засечена, сэр, — крикнул акустик.

— То есть как «была»?

В узкой полосе света в рубке акустик, не отвечая, слушал с сердитой решимостью на лице.

— Я… я ее потерял, — сказал он голосом, вздрагивавшим от возбуждения.

— Но вы ее засекли?

— Это точно, сэр.

— Может, вы и не ошиблись, номер первый, — сказал капитан. — Не знаю. Все мы немножко взвинчены.

— Она могла погрузиться, сэр.

— Могла. Да, могла.

— Значит, она внутри конвоя.

— Да, конечно, — если вы правда ее видели.

— Но я видел ее совершенно ясно, сэр.

— Возможно, возможно…

И он понял, что капитан ему не поверил. Подлодка вырисовалась в золотом свете так резко, как ее, пожалуй, уже никому никогда не увидеть, и тем не менее он вдруг остро усомнился в себе, словно этот темный жук был не в воде, а только в его сознании — видение, удивительно реальный мираж, столик с одним пустым стулом.

«Нет, я верю своим глазам», — подумал он угрюмо и остался на мостике, а туман становился все прозрачнее, пока на горизонте не забрезжил слабый серый свет.

— Я ее опять засек, сэр, — закричал акустик.

— Где она? — очень тихо и невозмутимо спросил капитан: его еще надо было убедить. Свет, падавший из гидролокационной рубки, позволял различать выражение их лиц. Капитан, выглядевший массивным и совершенно спокойным, улыбнулся, зная, что акустик во что бы то ни стало хочет убедить его, капитана, будто на этот раз он действительно слышит лодку.

— Ближе, чем тогда, — доложил акустик, и с этого момента раздавался только голос акустика, а они определяли курс подводной лодки.

— Направление ноль тридцать пять, дистанция две тысячи двести пятьдесят ярдов. — Затем невыносимая тишина, и снова голос: — Направление ноль тридцать, дистанция тысяча пятьсот ярдов. — Снова тишина, а затем: — Направление ноль тридцать, дистанция семьсот пятьдесят ярдов.

Он отошел к орудию. Тугой комок в желудке исчез, но в горле пересохло. На мостике было очень тихо.

Казалось, сюда его привели месяцы нарастающего ожидания, и он ощутил радостный подъем. Он слушал, как капитан отдавал команды, меняя курс, и наконец расстояние сократилось до двухсот ярдов.

— У бомб товъсь, — сказал капитан таким будничным тоном, что он даже обернулся и удивленно на него посмотрел, а потом начал ждать, когда же кончится необъяснимый перерыв в действии и капитан отдаст приказ сбросить серию глубинных бомб. Ожидание казалось бесконечно долгим и бессмысленным. Хотя на самом деле оно продолжалось несколько секунд.

— Бомбы! — сказал капитан.

Корвет продолжал скользить вперед, и было слышно, как глубинные бомбы шлепаются в воду, затем раздались глухие взрывы, над водой взметнулись фонтаны брызг, а корвет закачался, задрожал и заскользил дальше. Не отходя от орудия, он приказал сигнальщику пометить светящимися буями место, где они сбросили бомбы. К этому времени они повернули влево, пытаясь поймать эхо подлодки, и он уже приказал навести «эрликон» на буи, а до него доносились негромкие голоса впередсмотрящих:

— Буй слева по борту сто десять, буй слева по борту семьдесят, буй слева по борту сорок.

Затем, когда они пошли прямо, готовясь к атаке, стало немного светлее, настолько, что они смогли увидеть необычный бурун на воде — бурун, который был поднят не их кораблем. Но, собственно, времени заметить его не было, потому что все происходило неимоверно быстро, на поверхности внезапно возникла подводная лодка, и свет зари лег на скатывающуюся с нее воду. До нее было всего двести ярдов.

— Лодка всплыла, — сказал он капитану таким спокойным и равнодушным голосом, что капитан был сбит с толку и сердито перебежал к нему через мостик.

— Вам опять что-то чудится, номер первый… Ах, черт! — И он замер вне себя от удивления.

— Вот она, — сказал он.

— Глядите! На рубку!

— Они побегут к орудию.

— Спокойнее, номер первый.

Подводная лодка была совсем близко, и он видел, как немцы выбираются из рубки. Они пьяно спотыкались. Некоторые, пошатываясь, побрели на корму. Трое, уцепившись за орудие, старались его повернуть.

— Открыть огонь, сэр? — спросил он. Его «эрликон» был наведен на фигуры, кружащие на палубе лодки, пытающиеся навести свое орудие на мостик корвета, на него. Эти фигуры там готовились его убить. Всего в двухстах ярдах, полускрытая рассветным сумраком среди фигур, которые нелепо пританцовывали на фоне пляшущих волн, его подстерегала смерть. Их вцепившиеся в орудие руки казались такими крохотными, что мысль о смерти, надвигающейся на него в этом холодном свете, несказанно его удивила.

— Ну-ка, номер первый, — услышал он слова капитана и дал очередь. Он хотел помешать им вылезать из рубки. По меньшей мере две фигуры, танцевавшие на палубе лодки, опрокинулись в воду. Среди безграничного водного пространства все эти фигуры, прыгающие друг возле друга, выглядели крохотными и нелепыми. И тут лодка открыла огонь. Снаряд пронесся по всей длине корвета, и, продолжая стрелять по танцующим фигурам, он тем не менее заметил, что сигнальщик очень медленно сел, а из его плеча хлынула кровь, и он, глупо улыбнувшись, попробовал встать, потрогал плечо, увидел кровь у себя на ладони, удивленно вытаращил глаза и перекатился на живот. В воздухе повис запах кордита. Пустые гильзы, дребезжа, катились по стали мостика, и еще четыре фигурки возле орудия лодки опрокинулись в воду. Затем он услышал голос Чоуна, до сих пор стоявшего у поручня возле трапа. Теперь он прыгнул вперед, хохоча и выкрикивая: