Доброе имя Александра Сазоновича Алексенцева было восстановлено (увы, уже после его смерти). Многое для этого сделали комсомольцы-следопыты, помог им и И. X. Аганин.

Третью неделю словно наэлектризован зал заседаний военного трибунала Московского военного округа. Третью неделю идет здесь судебный процесс над изменником родины Потеминым — пособником фашистских оккупантов в массовом истреблении советских людей. Председательствующий вызывает последнего из многочисленных свидетелей обвинения. И вот подвижный седеющий человек с цепким взглядом дает суду показания. Да, он хорошо знает сидящего за деревянным барьером гражданина Потемина: познакомились весной 1943 года. Вот как состоялось их знакомство.

В первой декаде марта гитлеровцы отмечали день памяти солдат, отдавших жизнь «за фюрера и великую Германию». По этому поводу с речью о «близкой и окончательной победе над большевистской Россией» перед строем подчиненных выступил фельдполицей-комиссар Майснер.

— В тот строй, — рассказывал свидетель, — меня, только что прибывшего в гэ-эф-пэ семьсот двадцать один, поставили рядом с Потеминым, поскольку мы примерно одного роста. В связи с торжественным построением на нас была новенькая, с иголочки, военная форма…

Свидетель говорит далее: от друзей Потемина зондерфюреров Вилли и Квеста, а также из документов, хранившихся в сейфах полевого гестапо, он узнал, что Потемин на отличном счету у обер-палача Майснера. Активен и усерден. «Заслуживает благодарности и отпуска с правом поездки в империю». Так было сказано в приказе фельдполицей-комиссара.

— В командах гэ-эф-пэ семьсот двадцать один, — продолжает свидетель, — началась кровавая деятельность Потемина.

Верно, то, чем занимался переметнувшийся на сторону врага военный переводчик Потемин, иначе как кровавой деятельностью не назовешь. Но с каким искренним гневом говорит о ней человек, который, как он сам только что сообщил суду, тоже служил в тайной полевой полиции, знался с зондерфюрерами, имел доступ к секретным гестаповским документам. И почему, откуда у него ряд орденских планок на левом лацкане пиджака? Советские боевые награды.

Читатель, надеемся, догадался, свидетелем был Аганин. А подсудимым? Помните, офицер государственной безопасности говорил следопытам: «Мы знаем одного человека. Придет время, и он многое расскажет о донецких и макеевских подпольщиках. Неохотно, но расскажет». Так вот, перед судом — тот человек. Сотни и сотни километров прошли чекисты по мерзкому, с лисьей хитростью запутанному следу предателя и изменника. Прошли и очень многое узнали о подручном карателей и палачей. Теперь добытые ими сведения дополнил свидетель Аганин.

Потемин пытается разжалобить суд. «Моя трагедия в том, — сокрушается он, — что я попал в переводчики к жестоким следователям — Шайдту, Рунцхаймеру. Вот если бы меня определили к Штрелитцу, не сидел бы я сегодня на скамье подсудимых». По словам Потемина, сущим ангелом во плоти был гестаповский следователь Вернер Штрелитц. Этакий добряк, гордившийся тем, что его прадед служил стрельцом у русского царя, отсюда и фамилия такая — Штрелитц. «Хороший был человек, — вздыхает Потемин, — мы с ним дружили». А несколько минут спустя подтверждает, что каждого второго из побывавших на допросе у любого следователя ГФП, в том числе и у Штрелитца, отправляли на расстрел…

Тяжко все это слушать. Зал облегченно вздыхает всякий раз, когда председательствующий объявляет короткий перерыв.

В перерыве подходим к Аганину. Судебная этика такова, что до выступления свидетеля журналисты общаться с ним не должны. Теперь же, когда суд выслушал Аганина, можно подойти, поздороваться, порасспросить. Кстати, и претензию-обиду высказать. Как же так, ходит в друзьях «Красной звезды», бывал у нас неоднократно, не один час провели вместе за интересными беседами и ни разу словом не обмолвился о том, как изловил и доставил в расположение 37-й армии фашистского генерала.

— А вы откуда узнали об этом? — смутился бывший разведчик.

— Теперь об этом знают все, кто присутствовал на процессе: председательствующий рассказал, характеризуя свидетеля Аганина.

— Тот случай с генералом не самый трудный…

— А какой был самым трудным?

Задумался, брови нахмурил:

— О самом трудном еще никому и никогда не рассказывал. Первыми узнаете. Самый трудный — это когда позвали меня под каким-то предлогом в комнату пыток. Чтобы проверить, как реагировать буду. А там человека избивали. Глянул на него — и едва на ногах устоял. Показалось, что это мой брат. Очень похож. И на меня, одетого в гитлеровскую форму, вроде бы удивленно посмотрел. Но уверять не могу, что брат: видел-то мельком. И лицо у него — маска кровавая… Потом много страшного повидать довелось, но это было самое страшное; постепенно разубедил себя в том, что это был брат. А когда вернулся с войны, узнал: последняя весточка от брата как раз из тех мест, из Донбасса, пришла. Вот как получилось. И если это действительно был брат, то что он думал обо мне в ночь перед расстрелом?..

Показания свидетелей и подсудимых еще и еще раз возвращают нас в то страшное время.

Вот арестован боец Варвинского истребительного батальона Михаил Прихода, у которого, как подозревали гестаповцы, хранился пулемет. Прихода начисто отрицал, что имеет оружие, но к нему в камеру и день и два — по нескольку раз — ходит переводчик и палач в одном лице — Потемин. «Отдай пулемет, — уговаривает вкрадчиво, — и выйдешь на свободу!» Отдай! Но ведь кто-кто, а уж Потемин-то отлично знал, что по неоднократно подтвержденному приказу Гитлера советских граждан, сдавших оружие, в обязательном порядке расстреливали.

— Знали? — уточняет председательствующий.

— Да, знал, — бормочет подсудимый.

Трибуналу стали известны десятки и сотни имен советских патриотов, не склонивших перед гитлеровцами головы, оставшихся верными Родине. О подвигах многих из них никто ничего не знал все послевоенные годы — ни друзья, ни родственники. Потому что только враги, только их подлые прислужники вроде Потемина видели их перед казнью, слышали их прощальные слова. Но враги молчали, как молчали и стены гитлеровских камер, — лишь теперь суд заставил их заговорить…

Летом сорок второго в ГФП-721 доставили партийного работника Григория Ивановича Котеленца. Он руководил партизанским движением на временно оккупированной территории Черниговской области. Зверски били старого коммуниста — Потемин старался не меньше других; зверски истязали, но не узнали от него ни имен товарищей, с которыми был связан, ни подпольных явок. Сестра Котеленца Е. И. Пирог, чьи показания огласили в трибунале, вспоминает: «Когда бы я ни приходила на свидания с братом, всегда он был избитый, расплюснутые пальцы рук кровоточили, оставались без изменений одни лишь глаза, глаза не сломленного пытками человека».

Потемин ерзает на скамье, слушая показания свидетельницы, пытается возразить, но потом замолкает: подробности, приводимые в документе, убеждают его, что за фашистскими карателями зорко наблюдали подпольщики, что они ничего не забыли и ничего не простили. Припертый к стенке неопровержимыми фактами, выродок признает, что, да, участвовал в истязаниях Котеленца и его связной Матрены Давиденко, что, да, погибли они, ни в чем не признавшись, погибли втроем, потому что вместе с Матреной Давиденко расстреляли ее грудного ребенка.

Почти в те же дни полиция арестовала парашютиста Долгих, направленного советским командованием в тыл врага со специальным заданием. Как ни старался Потемин, ничего не добился от мужественного десантника. Долгих расстреляли. В руки гитлеровцев попали крестьяне, которые укрывали Долгих, в том числе боец Прилукского истребительного батальона Григорий Андреевич Путиленко. Все изведал Григорий Путиленко: и резиновые дубинки, и мрачный карцер, и угрозы, что погибнет, если не сознается в том, что приютил Долгих. К счастью, Путиленко удалось бежать. И вот он, искалеченный на допросах, входит в зал военного трибунала, входит грозный, как само возмездие…