При всем этом муниципальном раздувании щек ничего похожего на настоящую санитарную реформу в Лондоне не предпринималось, и город медленно, но верно начал попросту утопать в грязи. К 1661 году ситуация ухудшилась настолько, что Джон Ивлин сочинил памфлет «Fumifugium», в котором столица предстает «окутанной вонью и облаками черного дыма, словно Ад». «Город Лондон, — продолжал он, — больше напоминает кратер Этны, чем обиталище разумных существ»⁸. Через пять лет после того, как Ивлин излил свои чувства на бумагу, его «Этна» наконец дождалась извержения — деревянные дома и вонючие отбросы Лондона стали топливом для четырехдневного погребального костра. Для Ивлина Великий пожар 1666 года стал не столько трагедией, сколько шансом изменить положение к лучшему. Уже через три дня после того, как пламя потухло, он посетил сэра Кристофера

Рена и рассказал ему о своей идее построить на месте дымящегося пепелища новый город, снабженный подземными галереями, которые можно было бы использовать для обслуживания зданий и удаления отходов. Но этого не случилось. Насущная необходимость как можно скорее отстроиться и вернуться к торговле, а также запутанность прав собственности на городскую землю поставили крест на любых грандиозных замыслах переустройства, которые могли возникнуть у Ивлина, Рена или кого-либо еще. Буквально через год столица возродилась из пепла практически в прежнем виде: в направлении того, что мы бы назвали системой обеспечения здоровья и безопасности населения, было сделано разве что полшага. Улицы стали чуть шире, новые дома возводились не из дерева, а из кирпича, а отравленную нечистотами речку Флит убрали в трубу — но в том, что касается отходов, все вернулось на круги своя.

Следующие 200 лет Лондон занимался тем, что у него всегда получалось лучше всего: делал деньги. Хотя вскоре город снова начал задыхаться от испражнений, экскременты людей и животных по-прежнему высоко ценились, особенно после того, как лондонцы открыли для себя радости потребления свежих фруктов и овощей, выращенных на навозе из отходов их собственной жизнедеятельности. Спрос на них был настолько велик, что в 1617 году только что созданная гильдия садоводов сочла возможным заявить, что она «полностью очистила город от навоза и зловонья». Хотя, как спустя несколько десятков лет живописал Ивлин, на деле это было не совсем так, коммерческое садоводство и огородничество несомненно представляло собой действенную альтернативную систему утилизации отходов⁹. Самое известное растениеводческое предприятие города — «Сады Нит-Хаус» в Челси — более 200 лет поддерживало особые отношения с Ковент-Гарденом, поставляя на рынок качественные продукты и получая взамен целые баржи свежего навоза. Как описывал в 1720 году Джон Страйп, это сотрудничество было плодотворным и весьма прибыльным: «Скопище населенных садовниками домов, в основном расположенных на берегу Темзы, известно тем, что отсюда рынки Лондона и Вестминстера снабжаются спаржей, артишоками, цветной капустой, грибами и тому подобным... По той причине, что здешние земли весьма плодородны благодаря унавоживанию (из-за близости Лондона удобрение они покупают по весьма умеренной цене), урожай тут обилен, и садовники получают большую прибыль с этого громадного рынка»¹⁰.

К началу XIX века население Лондона выросло в четыре раза, и его садоводческие хозяйства, теперь разросшиеся до самой реки Ли, по-прежнему регулярно получали удобрения через Навозную пристань в районе Блэкфрайрз — главный пункт сбора отходов в городе. Но по мере того как поток людей и товаров, устремлявшихся в Лондон, ширился, предложение навоза и прочих нечистот стало серьезно превышать спрос. Ситуация достигла критической точки в тот момент, когда ватерклозет, запатентованный Джозефом Брама в 1778 году, стал восприниматься как необходимое удобство в любом уважающем себя доме¹¹. С одним нажатием на спусковой рычаг столетия опустошения ночных горшков и необходимости уворачиваться от выливаемых из окон помоев ушли в прошлое. Но, решив серьезную проблему внутри дома, ватерклозет создал настоящий кошмар в масштабе города. Объем сточных вод, поступающих в канализационную систему, резко увеличился. Старые отхожие ямы переполнились, засоряя и загрязняя уличные дренажные канавы, предназначавшиеся только для дождевой воды. Хуже того, содержимое забитых подземных стоков начало просачиваться между досками полов в расположенных в низинах домах.

С 1830-х годов в Лондоне одна за одной бушевали эпидемии холеры, в которых, разумеется, винили зловонные миазмы, накрывшие город¹². В 1842-м поборник социальных реформ Эдвин Чедвик опубликовал новаторское «Исследование санитарных условий жизни трудового населения Великобритании», где рисовалась мрачная картина жизни в первые годы правления Виктории. Изучив ужасающие бытовые условия, в которых существовало большинство жителей страны, Чедвик сделал такой вывод: «...различные формы эпидемий, эндемий и других болезней, вызванных, усугубляемых или распространяемых среди трудящихся масс нечистотой воздуха, порожденной разложением животных и растительных субстанций, сыростью и грязью, а также теснотой жилищ, одолевают население в каждом уголке королевства... и, как известно, царят также в беднейших районах столицы»¹³.

В1848 году правительство отреагировало на ситуацию созданием органа с весьма подходящим названием — Объединенная комиссия по канализации. Ее первым шагом, предпринятым по предложению Чедвика, стала промывка 369 подземных стоков Лондона. Эта операция, предпринятая с наилучшими намерениями, обернулась катастрофой: единственным ее результатом оказался слив веками копившихся нечистот в Темзу. Поскольку многие лондонцы брали питьевую воду непосредственно из реки, здоровье населения от этого, мягко говоря, не улучшилось. В последующие несколько лет город пережил серию еще более сильных вспышек холеры, уносивших до ю ооо жизней в год. Становилось очевидно: простой очисткой существующей городской канализации делу не поможешь. Необходимы были более радикальные меры.

Кризис в Лондоне спровоцировал дискуссию международного масштаба — не только об этой неловкой для имперской столицы ситуации, но и о проблеме городских отходов в целом. Среди ее участников был и «отец удобрений» Юстус фон Либих. Сделанное им в 1836 году открытие той важной роли, которую играют в питании растений минералы, убедило его в необходимости возвращать земле питательные вещества, содержащиеся в городских нечистотах. В противном случае, утверждал Либих, окрестности городов рано или поздно превратятся в бесплодную пустыню. Отчасти этот его вывод был результатом изучения истории величайшего города потребителей — древнего Рима. Вскоре после основания в VI веке до н.э. Рим (как обычно, оказывавшийся исключением из любых правил) приступил к созданию разветвленной системы подземных стоков, которая в дальнейшем расширялась параллельно с разрастанием города¹⁴. Этот акт беспримерной дальновидности (пожалуй, не менее важный для будущего столицы, чем строительство акведуков, начатое на 300 лет позже) можно объяснить опытом соседей римлян — этрусков, издавна применявших при строительстве городов свои недюжинные навыки осушения болот и водоотвода с холмов¹⁵. По словам Плиния, римская канализация была столь же величественным сооружением, как и город, который она обслуживала. Некоторые из каналов были настолько широки, что по ним могла проехать телега, груженная сеном, а когда Марку Агриппе пришла в голову светлая мысль прочистить систему избыточной водой с акведуков, он смог лично оценить результаты своей деятельности, передвигаясь под землей на лодке¹⁶. Но самым выдающимся элементом системы (чье название так нравится школьникам, изучающим латынь) была Cloaca Maxima — вырубленный в туфе гигантский сводчатый тоннель до 5 метров шириной, через который стоки всего города стекали в Тибр¹⁷.

Римская канализация была поразительным достижением, но Либих не считал ее образцом для подражания, подходящим Лондону да и любому другому городу. Для него Cloaca Maxima была не чудом инженерной мысли, а воплощением экологической катастрофы — инструментом, с помощью которого питательные вещества высасывались из земли и безвозвратно терялись в Средиземном море. Либих даже написал письмо британскому премьер-министру Роберту Пилю, призывая его не повторять эту ошибку: «Причину истощения почв следует искать в обычаях и привычках горожан, в том числе в сооружении ватерклозетов, не позволяющих собирать и сохранять жидкие и твердые испражнения. В Британии они не возвращаются на поля, а уносятся реками в море. Это непрерывное устранение фосфатов нарушает равновесное плодородие земли, что можно исправить только их внесением в почву в надлежащих объемах...»¹⁸