Ко мне сразу пришли три профессора — директор института Зайцев, старейший хирург Колман и заведующая отделением Грекова. Зайцев сам осмотрел меня, весело сказал:

— Рад познакомиться с великим спортсменом. Коль волею судеб вы попали к нам, значит, все будет нормально!

Все трое единогласно решили, что на ногу необходимо наложить аппарат Шамшурина. С их слов я понял, что это самое лучшее, что есть в институте, и вновь приободрился.

Через мою кость Шамшурин пропустил четыре стальные спицы и скрепил их полукольцами. Гипс он не снял и в том месте, где стоял аппарат, наложил лангету. Это странное, непривычное сооружение из гипса, дощечек и металла я, передвигаясь на костылях, таскал за собой. Один раз меня уже обманули, да и от природы я не очень доверчив; об этом аппарате я на всякий случай навел кое-какие справки. Больше всего знали сами больные. Особенно те, которые лежали в этом институте уже не один год, К ним-то я и обратился.

Выяснилось: конструкцию, которую я носил на ноге, Шамшурин якобы «увел» у какого-то неизвестного периферийного врача из Сибири. Притом, не разобравшись, спер самый неудачный вариант. На этом он защитил докторскую диссертацию.

Правда это или сплетни — меня особо не волновало. Я беспокоился за результат. Пока аппарат особого улучшения мне не приносил.

Протаскав его месяц, я поднялся к Шамшурину на третий этаж.

— Вадим Герасимович… Как-то странно все получается. Уже месяц, как вы поставили мне аппарат в никакого интереса ко мне не проявляете. Что там, как?

Шамшурин был молодым, цветущим мужчиной, с широкой обаятельной улыбкой. Он спокойно заверил меня:

— Все в порядке. Идет процесс сращения, нужно только ждать.

— А если не идет? Ведь надо все-таки взглянуть на дело своих рук. Или вам не интересно?

— Чудак! — улыбнулся Шамшурин. — Ну почему же не интересно? Даже очень интересно. Но, понимаешь, ты лежишь в отделении спортивной травмы, а у меня ортопедическое. Там свой заведующий. Как-то неудобно…

Я воскликнул:

— Как? Аппарат ставить было удобно, а как там дальше — нет? Непонятно!

— Ладно, ладно, — успокоил меня Шамшурин. — Не нервничай… Этот вопрос я согласую. Обещаю тебе.

На другой день он явился ко мне в палату, взглянул на «дело своих рук» и сразу нахмурился — оказалось, что не так составлены отломки.

Меня вновь повезли в операционную, что-то перекрутили, переделали, после чего Шамшурин сказал:

— Вот теперь все в полном порядке!

С этого момента я вообще перестал верить врачам. Шамшурин опять исчез, а на ноге продолжали зиять четыре свища.

Вдобавок жена объявила:

— Все! Больше я так не могу!

Откровенно говоря, я давно ждал этого.

— Как? — напряженно поинтересовался я.

Людмила усталым жестом убрала волосы со лба:

— Вот так, Митя. Из больницы в магазин, из магазина на кухню, с кухни опять в больницу.

Стараясь быть спокойным, я спросил:

— Что ты хочешь?

Она отошла к окну, встала ко мне спиной:

— Опять работать.

— Зачем? У нас есть деньги.

Жена резко обернулась:

— Да не из-за денег я. Имею я, в конце концов, право на другую жизнь, кроме твоей больницы?

Я тихо согласился:

— Имеешь.

Жена вдруг заплакала. Сквозь слезы она быстро проговорила:

— Я на полставки. Я буду почти свободна. Я буду ходить к тебе через день. Я договорилась: здесь холодильник, я буду готовить на два дня и оставлять. И все будет хорошо. Я с нянечкой договорилась…

— Конечно, — отозвался я, все будет хорошо.

Людмила недоверчиво вгляделась в меня:

— Ты на меня не обижаешься?

Я заставил себя улыбнуться:

— С чего бы? Ты действительно устала.

Вытирая слезы, жена облегченно кивнула.

Лавина посетителей резко спала. Многие, точно их ветром сдуло, вообще исчезли. Самым верным оставался Кислов. Как и раньше, он приходил раз в неделю, рассказывал о новостях в сборной, делился своими сомнениями, успехами, неудачами, спрашивал совета. Кислов меня никогда не раздражал, в отличие от некоторых он не лицемерил, не говорил, что снова будет все прекрасно. Он помогал мне тем, что просто общался со мной: естественно, как будто ничего не случилось. Именно в этом я больше всего и нуждался.

Скачков, особенно в первый месяц, являлся чуть ли не каждый день. Он все время уверял, что мы еще всем покажем, «почем фунт лиха».

Я улыбался, но не верил ему. И все же надежда во мне жила. Тайная в стыдливая. Надежда, что мой кошмар вдруг, как плохой сон, в один прекрасный день оборвется. Ведь все же когда-то кончается…

Продолжая, точно гирю, таскать на поврежденной ноге аппарат Шамшурина, я однажды на одном из больных увидел совершенно иную конструкцию. Спицы в ней были пропущены через кость крест-накрест, а не параллельно, как у меня, они были скреплены не дугами, а кольцами и стержнями, но самое главное, что поразило меня, больной наступал в этом аппарате на ногу. Он мне сказал, что пошел больной ногой на третий день после операции. От него я узнал, что в порядке эксперимента ему поставили аппарат того самого периферийного врача из Сибири, у которого украл первый вариант Шамшурин. Я никак не мог поверить: как можно так быстро после операции наступать на больную ногу. И зачем? Однако, услышав от больного, что кость у него сращивается плохо, я успокоился и вскоре забыл о нем.

Минул еще месяц.

Однажды жена не пришла два дня подряд. Как только она явилась, я спросил:

— В чем дело?

Спросил зло и подозрительно. От полугодового бесплодного пребывания в больнице нервы начали пошаливать. У Людмилы тоже. Помолчав, она раздраженно ответила:

— Конец месяца, много работы, просили сделать срочно… И вообще, мне нужны деньги!

— Сколько?

— Четыреста рублей.

— Зачем? Неделю назад ты получила мою стипендию.

Супруга холодно подтвердила:

— Получила, да. Но теперь ее нет.

Сдерживая себя, я молчал. Я понимал, что говорить с ней необходимо как можно мягче. Иначе непременно выйдет скандал.

Подбирая слова, я заговорил:

— Пойми, со мной ничего не ясно. Нога гниет, не срастается — неизвестно, сколько еще лет я проваляюсь в больнице. Два года, три, четыре — я не знаю. Точно известно одно — государственную стипендию мне все время платить не будут. О том, как мы станем жить дальше, надо подумать сейчас. — Я мельком глянул на супругу, она напряглась, точно струна. — Деньги у нас пока есть, но ты…

— А я? — сразу перебила меня жена.

Не выдержав, я сказал резко:

— А ты тратишь в месяц по семьсот, восемьсот рублей. Если бы ты постаралась…

Людмила подалась ко мне с искаженным лицом:

— Нет уж! Старайся сам! Слышишь, сам! А мне надоело!.. И это за все-то? Я себе кофты, несчастной кофты купить не могу…

Я закрыл глаза, тихо попросил:

— Не устраивай сцен. Кофт этих я тебе навез целый шкаф. — И добавил: — Ты сейчас кричишь, а я тебе не верю.

Людмилу буквально затрясло:

— И не надо! Слышишь? Мне давно от тебя ничего не надо! Ни твоих денег, ни тебя самого, ничего! Освободи меня только от всего! Освободи! — И, зарыдав, выбежала из палаты.

Людмила пропала на полтора месяца…

Я с горечью подумал: «Что посеешь, то и пожнешь».

К этому времени в институт положили известного физика-теоретика. Он тоже угодил в тяжелую автокатастрофу. К нему приехал сам министр здравоохранения. Попутно он осмотрел и мою палату. Его сопровождала целая свита, в ее числе находились Зайцев, Колман, Шамшурин, Грекова. В белых халатах, торжественные, все столпились возле моей койки.

Министр ласково тронул меня за плечо, спросил:

— Ну как поживаете?

Не успел я и рта открыть, как Зайцев ответил:

— У него все по плану. Идет восстановительный процесс.

— Это хорошо, — улыбнулся министр. — Отрадно.

— Температура почти нормальная, — теперь уже говорила Грекова. — Ходит пока на костылях.

— Позвольте! — наконец вставил я. — Что значит, пока? По-моему, я на них всю жизнь ходить буду!