Литмир - Электронная Библиотека

Вскоре заведующей облздравотделом назначили Ломову. Благодаря ее поддержке мне наконец удалось поставить изготовление аппаратов на производственную основу — в порядке шефской помощи один из заводов обязался изготовлять не меньше пятидесяти комплектов в год. Это было, конечно, еще маловато, но дело сдвинулось с мертвой точки. Я почти перестал тратиться на свои железки, мне как заведующему отделением повысили зарплату, а самое главное, выделили однокомнатную квартиру. В то время это была большая редкость. Короче, впервые в жизни я почувствовал себя относительно обеспеченным.

Через два месяца после новоселья я снова женился и сразу же привез к себе из Дятловки дочь. Хозяйство в селе осталось на матери и сестрах…

Дочка пошла в школу, присматривать за ней стала моя супруга Таня. Моложе меня на пять лет, она работала рентгенологом в нашем госпитале. Не скажу, что Таня была очень красивой — меня в ней привлекла неброская, тихая женственность.

Ухаживать я по-прежнему не умел. Дарить цветы, ходить на свидания, что-то такое там говорить — все это было для меня сущей мукой. Но с Таней все было иначе. Я вдруг почувствовал, что эта женщина может быть настоящим другом. Она примет все мои недостатки и достоинства.

К моей дочке Таня относилась без сентиментальности, с ровной нежностью и очень скоро стала ей необходима. Матерью Надежда стала называть ее уже через год.

Я для нее оказался не «сахар»: вспыльчивый, раздражительный, а главное, меня почти никогда не бывало дома, до двенадцати ночи я был на работе, до трех-четырех утра сидел за книгами или над статьями, к девяти снова к больным. И так изо дня в день. Ничего особо хорошего Таня со мной не видела. Что ей помогало нести бремя такой жизни, я толком не понимал, Я даже не знал, любил ли я ее, как об этом пишут в стихах и книгах. Четко я чувствую одно — она стала моим самым надежным «тылом». Таня никогда не говорила мне об этом, но я уверен, что в самую тяжкую для меня минуту она окажется ближе всех, Я так чувствую.

К тому времени, когда Таня родила дочку, мое отделение расширилось еще на одну палату (стало семьдесят коек), я излечил уже больше шестисот больных, В медицинских журналах мне удалось поместить несколько статей и выступить на трех межобластных и межреспубликанских конференциях травматологов и ортопедов с краткими докладами. Меня сразу встретили «в штыки».

Вот несколько выдержек из высказываний крупных специалистов о моем методе.

«…Подобная методика противоречит всем правилам и установкам такого солидного учреждения, как наш институт. Напрашивается один вывод — она неверна в корне».

«…Такой слесарный подход к хирургии не может быть взят на вооружение нашей медициной».

«…дешевые трюки провинциального врача».

«…Авантюризм».

«…Кустарь-одиночка».

«…Шаман».

«…Шарлатанство».

В ответ на подобные обвинения я приводил лишь один довод:

«…Прежде чем что-либо напрочь отрицать, надо убедиться в этом практически. Иначе — приехать в Сургану и хоть одним глазом взглянуть на бывших больных, излеченных моим методом. Разве это не разумно?»

Мне не только обещали, но даже угрожали приехать — ко мне не приехал никто.

И действительно, какая дикость — неужели какой-либо профессор поедет к рядовому провинциальному врачу за опытом, да еще, извините, в Тмутаракань, к черту на кулички! Куда проще разгромить его метод заочно.

Что, кстати, на всех конференциях и происходило.

Я успокаивал себя одной хорошей пословицей: «Битая посуда дольше живет!» — и продолжал неустанно выступать с новыми докладами, где это было только возможно.

К сожалению, существовала еще одна поговорка:

«Кто бьет, тому не больно».

Ударил опять заведующий госпиталем Краковский. Теперь уже не исподтишка. Момент, надо сказать, он выбрал самый подходящий.

На операционном столе у меня умер больной. Я выправлял ему горб — сердце не выдержало наркоза. В моей практике это была первая и последняя смерть. Две недели я не мог оперировать — я боялся операционного стола.

Умом я понимал: от подобных случаев не гарантирован ни один хирург, но не мог, не хотел верить, что это произошло со мной.

Мы знаем, догадываемся о многом ужасном, которое случается или еще только случится в мире: мы даже можем во всех подробностях представить себе его, но, когда со страшным явлением сталкиваемся сами, оно подавляет нас жестокой необратимостью. Я, врач, видел много трупов, крови, искалеченных людей, но только после смерти горбуна пронзительно ощутил хрупкость человеческой жизни. Была и не стала. И ничего с этим не сделаешь. Ничего!

Но именно от этого чувства безысходности во мне стало закипать сопротивление. Ночью, когда я работал над статьей, я ясно понял: выход один — вновь становиться к столу!

В горком Краковский написал, что, несмотря на неоднократные предупреждения облздравотдела, несмотря на то, что ведущие травматологи-ортопеды Советского Союза указывают на порочность моего метода (заведующий привел все «эпитеты», которые произносились в мой адрес на различных медицинских конференциях), несмотря на его (Краковского) личные предостережения по поводу моих необоснованных экспериментов, я продолжаю проводить свою лженаучную методику. Поставив под сомнение мой моральный облик (заведующий имел в виду то, что я уже второй раз женат), он обвинил меня в том, что ради приобретения скандальной славы я сознательно пошел на грубый эксперимент и только поэтому погубил больного. В заключение Краковский спрашивал: имею ли я право носить звание советского врача?

Нервы он мне попортил основательно. В горкоме поняли, что работать я с Краковским не смогу и мое отделение вновь перебазировали. На этот раз во вторую городскую больницу. Мне прибавили еще десять коек.

За три последующих года работы их число возросло до ста. В больнице мое отделение занимало уже весь второй этаж и полкрыла третьего. Количество излеченных больных при помощи аппарата перевалило уже за полторы тысячи. Полуянов, Мохов перешли к самостоятельным операциям, немалая часть исцеленных людей была на их счету.

Критика моего метода со стороны некоторых травматологов приобрела уже иную аргументацию. Стали говорить так:

«…Пусть своим методом вы излечите хоть три тысячи людей! Все равно это ни в чем не убеждает. Ваш метод не универсален, а сугубо индивидуален. В клинике профессора Бельчикова, например, ваш аппарат пробовали применять сорок раз! И в тридцати процентах получили осложнения!»

Я отвечал:

«…Мой аппарат нельзя надевать, как чулок, раз и навсегда заведенным способом. В природе нет одинаковых рук и ног. Нет, понимаете? Каждый хирург обязан подходить к больному индивидуально. И, сообразуясь с этим, накладывать ему аппарат».

Возражали:

«…Хирург не инженер, а врач! Не получать же всем нам специально ради вашего метода еще и техническое образование?»

Подобные возражения были непринципиальны, я их вообще оставлял без внимания, хотя про себя подумывал: «А почему бы и нет? Ни одному хирургу оно бы не помешало!»

И все же, если поначалу напрочь отвергали саму идею, что человеческая кость способна к росту, затем критиковали «не универсальный» метод, то уже через полгода характер возражений моих противников изменился:

«…Ну допустим! Допустим, что человеческую кость действительно можно удлинить на шесть-восемь, сантиметров. Но чтобы этим способом выправлять, горбы, удалять ложные суставы, ликвидировать врожденные вывихи — это уж слишком!..»

У меня ком вставал в горле.

«Господи, да какие шесть-восемь сантиметров? На Такую величину я удлинял кость еще шесть лет назад. Теперь у нас есть больной, которому мы нарастили восемнадцать сантиметров! И это совсем не предел! Приезжайте только, смотрите, убеждайтесь».

По-прежнему ко мне никто не приезжал.

И все-таки сторонники метода начали появляться. Одних поразило большое количество излеченных пациентов, других я привлек своими постоянными выступлениями на конференциях, третьи и в самом деле стали убеждаться в перспективности нового направления, четвертые, безразличные к идее, просто сочувствовали мне как человеку, который вот уже около восьми лет что-то такое доказывает, но, видимо, так никогда и не докажет.

36
{"b":"54655","o":1}