По поводу моих встреч с Ником Джемсом в Америке поднялся большой ажиотаж, В нашей стране газеты дали короткое сообщение: Дмитрий Буслаев полетел в Америку, чтобы провести там серию поединков с рекордсменом мира Ником Джемсом. В США же статьи о предстоящих встречах советского и американского прыгунов появились уже за неделю до соревнований. Спортивные комментаторы не скупились на прогнозы, вспоминали историю встреч советских и американских прыгунов, тщательно прикидывали шансы претендентов на победу. Статьи появлялись с крупными, броскими заголовками.

Хорошо это было или плохо? Не знаю, как кому, но мне подобная реклама нравилась. Во-первых, она льстила самолюбию, а во-вторых, повышала предсоревновательный тонус. Для меня это было всегда не маловажно.

Большинство комментаторов в своих прогнозах были единодушны: «Настал наконец час, когда русские прыгуны-выскочки будут поставлены на свое место».

Первый матч состоялся в Нью-Йорке, в зале «Медисон-Сквер-Гарден». Огромный легкоатлетический манеж был до отказа забит людьми. Тысяч пятнадцать зрителей сидели на трибунах, огромная толпа стояла на улице, люди с мольбой спрашивали лишний билет, готовые купить его втридорога.

Американские болельщики меня ошеломили: не скончаемый шум, свист, топот, трещотки, трубы, дудки, гортанные выкрики.

Большинство зрителей курили, и в зале висела настоящая дымовая завеса. Когда финишировали бегуны, духовой оркестр оглушительно играл туш — в общем, настоящий содом. Правда, через полчаса, сосредоточившись на прыжках, я перестал обращать внимание на этот хаос.

Состязания начались с высоты два метра три сантиметра. Взяли ее все пять человек — Ник Джемс, я и еще три американца. После двух метров девяти сантиметров эти трое выбыли. Соревноваться теперь предстояло только мне и Нику…

Когда установили 213,5 сантиметра, в зале неожиданно установилась тишина.

Я спросил переводчика:

— Что случилось?

Он пояснил:

— 213,5 сантиметра — это семь футов. Кто их преодолеет, тот считается великим прыгуном Соединенных Штатов Америки.

Я вспомнил, что за всю историю легкой атлетики таких прыгунов в Америке было лишь трое, включая Ника Джемса.

Я сосредоточился, побежал вперед и взял семь футов с первой попытки. Однако признавать меня великим прыгуном публика не торопилась. Никто не зааплодировал.

Перед следующим прыжком Ника Джемса (213,5 он тоже взял сразу) зрители вдруг вскочили и, указывая на меня руками, стали громко что-то выкрикивать своему любимцу.

Я опять обратился к переводчику:

— Чего они от него хотят?

На этот раз он улыбнулся:

— Они требуют: «Возьми его, возьми!..» Почти как русское «ату».

— А еще что?

— Да всякую чепуху, — успокоил меня переводчик. — Мол, Ник, ты такой здоровый и черный, неужели не сможешь обыграть этого белого карлика.

Скажу откровенно: меня это задело. Однако публика, видимо, и добивалась такого эффекта, посему надо было взять себя в руки. Тем более обижаться было не на что — рядом с Ником Джемсом я действительно казался карликом. У него рост 198 сантиметров, у меня 186.

Высоту 215 сантиметров я перелетел с первого захода.

Мой соперник не отставал.

Незаметно наблюдая за ним, я подметил, что он уже не ходил таким «фаворитом», как в Риме. В его поведении отсутствовало пренебрежение к соперникам, напротив, американец держался теперь на редкость скромно, он предельно настроился на выигрыш. Джемс почувствовал, что после Олимпиады я здорово «прибавил». Он очень хотел победы именно в этой встрече. Во-первых, ему надо было оправдаться перед публикой за поражение в Риме и возвратить себе свой утерянный престиж. Во-вторых, день соревнований случайно совпал с его днем рождения, и Ник решил сделать себе подарок.

Я симпатизировал американцу как выдающемуся спортсмену, но победу ему дарить не собирался. Я не менее соперника сознавал ответственность первого поединка. Было ясно: если сегодня мне удастся выиграть, две оставшиеся встречи пройдут гораздо легче. У Ника появятся первые бациллы смирения передо мной как перед неоднократным победителем. То есть поражение на Олимпийских играх ему уже не покажется случайным, и, самое главное, зрители, бурно болевшие за Ника, поймут, что он слабее меня.

Судя по спокойным, уверенным действиям негра, мыслей о возможном проигрыше у него не существовало и в помине. Более того, я неожиданно поймал себя на неприятном ощущении: американец меня подавляет. Ростом, кошачьей походкой и широкой белозубой улыбкой. Я хорошо помнил Рим и знал, что он может волноваться, и даже очень, но сейчас Джемс был абсолютно невозмутим. Американец меня чем-то гипнотизировал. Я понимал, что болельщики психологически ему помогают, и я испытывал досаду на их несправедливость. Когда я с первой попытки преодолел 215, зрители встретили мой прыжок гробовым молчанием. Когда ту же высоту взял Ник Джемс, они разом вскочили и целую минуту оглушительно ревели.

После того как негр перепрыгнул и 217, к нему побежали наиболее экспансивные поклонники, тренеры, стали целовать, поздравлять, словно меня и вовсе не существовало. Сам американец жестами показывал, что, мол, еще рано, но все же охотно пожимал протянутые руки и, более того, начал раздавать автографы.

Я, конечно, понимал, что публика «давит на мою психику», знал, что не надо обращать на это внимания, но все равно не мог отделаться от раздражения.

Электрическое табло «Медисон-Сквер-Гардена» загорелось: «217… Дмитрий Буслаев… Первая попытка».

Я встал спиной к планке, закрыл глаза и, пытаясь собраться и успокоиться, несколько раз глубоко и часто набрал грудью воздух. Наконец резко обернулся, Я так волновался, что поначалу ничего не увидел. Потом из какого-то марева теней и цветных пятен передо мной медленно выплыла и четко обозначилась тонкая горизонтальная линия. Я с трудом догадался, что это планка. Краем глаза я вдруг заметил, что негр уже дает интервью нескольким корреспондентам. Меня это разозлило, я опять отвернулся от рейки и принялся бессмысленно ходить взад-вперед недалеко от планки.

Зрители притихли — ждали, что будет дальше.

Я уже ненавидел их. Почему они так уверены, что выиграет их «фаворит»?

Вернувшись к месту разбега, я опять закрыл глаза, постоял немного, потом резко сорвался вперед. Но, увидев близко планку, вдруг почувствовал: «Нет, прыжка не будет!» — и, нырнув в сторону, обежал стойку.

На трибунах дружно засмеялись.

У барьера, который разделял спортсменов и зрителей, я столкнулся с встревоженным Скачковым.

— С разбегом что-то, — бросил я ему на ходу и вернулся к планке.

Очень тщательно, ступня за ступней — хотя мне это вовсе не требовалось — я стал промерять и отмечать колышками дистанции разбега. Подняв голову, я будто споткнулся о напряженный взгляд Ника. Американец тотчас отвернулся и напропалую принялся кокетничать с хорошенькой секретаршей у судейского столика.

Табло по-прежнему высвечивало:

«217… Дмитрий Буслаев… Первая попытка».

Я вновь замер метрах в двадцати от планки.

И вдруг до меня дошло:

«Ложь… Все действия негра… Он же меня боится!»

Мысленно я даже захохотал.

«Балда! — обозвал я себя. — Ведь я знал об этом с самого начала».

Мне сразу стало легко.

Я побежал вперед и спокойно, точно на тренировке, перемахнул через рейку.

Однако зал и на этот раз никак не отреагировал на мой прыжок. Он по-прежнему молчал. В зале зависла напряженная, гнетущая тишина. Я это сразу почувствовал.

На новую высоту — 219 — пошел негр.

Как когда-то в Риме, он опять вытянул из-под майки свой золотой крестик и стал молиться. Молился спокойно, без суеты — с богом он, видимо, разговаривал на равных. Затем обернулся к планке и сразу понесся. Мягко, неслышно. Спланировав по другую сторону рейки, Джемс быстро выскочил из поролоновой ямы и победно возвел руки.

Восторгу американцев не было предела. Они вновь вскочили, оглушительно закричали и загудели в свои дудки.