Литмир - Электронная Библиотека

– Так вот почему вы работаете против своей страны, – не удержался Анри от сарказма. – Кстати, – он подал Сенявину карточку, – это вам информация от банка Ротшильда. Пополнение вашего счета.

– Благодарю, – Сенявин равнодушно взглянул на карточку, порвал ее на мелкие клочки и высыпал в корзину для бумаг. – Но вы, месье Легран, напрасно считаете, что если мне платят, то я продаю свою родину. Разумеется, деньги никогда не бывают лишними и вы можете думать, что вам заблагорассудится, однако я убежден: мои действия, как и действия моего учителя графа Нессельроде, направлены на благо России.

От неподдельного удивления брови Анри невольно прыгнули вверх. Сенявин усмехнулся:

– Не понимаете? Вы не знаете истории российской, иначе бы не удивлялись. Русские никогда не занимались глубоким освоением того, что у них в руках: проще собрать то, что ближе лежит, и перейти на новое место, благо территории столько нахватали, что глазом не окинуть, ногами не измерить. А то, что легко достается, к труду не приучает. И у русских это, увы, уже в крови. Измениться их заставит только осознание того, что манна небесная кончилась, и чем скорее это произойдет, тем лучше. Михайло Ломоносов, был у нас такой ученый сто лет назад, ошибся, сказав, что могущество России будет прирастать Сибирью. Он сам был великий работник и мерил по себе, а таковых на Руси единицы, остальные же тупы и ленивы. Поэтому Сибирью прирастает не могущество, а слабость России. Нам ни Америка не нужна, ни Амур, ибо мы их никогда не освоим. А быть собакой на сене – неумно. Европа никаких природных богатств не имеет, а процветает только лишь за счет труда своего, также и России следует быть… – Сенявин запнулся, поглядев на равнодушное лицо гостя. – Впрочем, что это я перед вами распинаюсь? Честь имею!

Он встал, давая понять, что аудиенция окончена. Анри тоже поднялся.

– Позвольте узнать, когда будут готовы документы?

– Загляните через неделю.

У дверей Анри оглянулся:

– Раз уж случился у нас такой разговор, что начали с латыни, латынью и закончим. Video meliore proboque, deteriora sequor.[18] Это – ваш принцип?

И вышел, не ожидая ответа.

– In cauda venenum,[19] – проворчал Сенявин. – Тоже мне – моралист выискался!

Глава 11

1

По пустынной зимней дороге мчался санный поезд Муравьева: тройка несла кибитку, за ней – три пароконных возка. В кибитке ехали генерал с женой, в возках – парами – офицеры Василий Муравьев и Корсаков и слуги Флегонт и Лиза. Впереди и сзади, как полагается генерал-губернатору, по два вооруженных всадника. Третий возок предназначался им для поочередного отдыха – хоть это и не было принято, но так решил Муравьев.

Муравьевы третий день были в пути и все это время почти не разговаривали, думали каждый о своем. Так, Катрин считала, что муж размышляет о случае с кинжалом и страшно ревнует ее к Анри Дюбуа, поскольку сама то и дело возвращалась к воспоминаниям о своей первой любви.

Когда она увидела отцовский кинжал на гостиничном столе и услышала объяснение, ее сердце чуть не остановилось от ужаса. Сначала из-за мужа: представила, что могло произойти, и, конечно, перепугалась. Но, слава богу, с ним все оказалось в порядке, он даже смеялся, и она на мгновение успокоилась, но тут же окатила новая волна страха: откуда взялся кинжал Анри?! Да, кузен убит, она в этом нисколько не сомневалась, но каким образом кинжал оказался в Петербурге?

– Ты уверена, что это кинжал твоего отца? – спросил тогда Николя.

– Уверена. Отец был капитаном, когда получил его за храбрость из рук самого Наполеона. Это случилось после сражения под Мало… Такое трудное русское название… – пожаловалась она и снова попыталась произнести: – Мало… Малояро…

– Малоярославцем? – догадался муж.

– Да-да… А когда Анри… – Катрин запнулась, потому что при одном лишь упоминании этого имени у нее внутри что-то обрывалось и падало глубоко-глубоко в жидкий холод, – …когда Анри отправлялся в Алжир, отец подарил кинжал ему – на счастье. И Анри нашел мастера и выгравировал на рукоятке: с одной стороны «LÉ», что означает «Légion étrange» – «Иностранный легион», а с другой – «HdB», свои инициалы.[20] Он всегда писал свою фамилию по-старому – дю Буа.

– Но ведь в газете было написано, что лейтенант Дюбуа убит? – воскликнул муж.

– Да, было, наверное, так и есть… Значит, после его смерти кинжал попал в чужие руки. – Катрин печально опустила голову, но внезапно ее осенило: – Слушай, Николя, а вдруг тот, кто напал на тебя, и есть убийца Анри?

Муж покачал головой:

– Сомнительно, хотя не исключено. Но зачем ему понадобился я?

– А может, его просто наняли, – сказала Катрин и сама испугалась своих слов. Но пересилила себя и закончила: – Кто-то на тебя охотится, Николя! – Она судорожно обхватила его всклокоченную голову. – Я не хочу еще и тебя потерять!

Муравьев отстранился, посмотрел в ее полные слез глаза и сказал как можно убедительней:

– Кто бы на меня ни охотился, у него руки коротки. Меня, как Анри, ты не потеряешь.

Теперь же, в пути, Катрин думала о погибшем с тихим душевным трепетом, понимая, что продолжает его любить – как далекое сладостное воспоминание, как первого в жизни мужчину, который хоть и не стал ее мужем, но подарил ей высочайшее наслаждение – наслаждение открытого всем радостям безоглядного чувства…

А Муравьев был весь поглощен мыслями о жестокой обиде, которую невольно нанес перед отъездом своей любимой Катрин.

Это случилось неожиданно для него самого. Как-то утром, спеша в министерство, он зашел в спальню, где Катрин еще нежилась в постели, поцеловал ее в розовую со сна щечку и, любуясь прекрасным лицом в обрамлении темно-каштановых волос, сказал:

– Ты знаешь, Катенька, здесь, в Петербурге, все с ума сходят от придворного художника Гау. Рисует, говорят, замечательно. Давай закажем ему твой портрет? В Сибири мне придется часто отлучаться, и я хочу, чтобы ты всегда – пусть и в виде портрета – была со мной. Ты не против?

Катрин даже захлопала в ладоши:

– Николя, милый, это просто замечательно! С удовольствием попозирую, а заодно, может быть, услышу что-нибудь интересное про светскую жизнь Петербурга. Не знаю, как русские, а французские художники очень любят посплетничать про своих моделей.

– Что-то я не замечал за тобой любви к светским сплетням, – улыбнулся Муравьев.

– Николя-а, я ведь все-таки женщина. И ты меня еще совсем не знаешь, – Катрин лукаво взглянула на мужа и звонко рассмеялась.

2

Художник был молод, по отцу – типичной немецкой внешности: белокур и голубоглаз. Но – по-русски улыбчиво-приветлив и гостеприимен. Муравьев застал его в ателье. Слуга доложил о визитере, и Николай Николаевич, услышав «Да-да, проси!», тут же вошел в мастерскую. Гау в коричневой просторной блузе, белой рубахе с воротником апаш и небрежно повязанном черном шелковом галстуке трудился над закрепленным на мольберте акварельным портретом седовласого краснолицего господина в сюртуке. При появлении гостя он бросил кисть в стеклянный кувшин с водой, вытер руки белой тряпицей, сунув ее после этого в карман блузы, шагнул навстречу и слегка поклонился.

– Рад лично познакомиться, господин генерал-губернатор. Польщен. Николай Николаевич, если не ошибаюсь?

Муравьев протянул руку:

– Не ошибаетесь. А вас, если не ошибаюсь, Владимир Иванович?

Оба засмеялись и пожали руки.

– Разрешите взглянуть? – кивнул Муравьев на портрет.

– Окажите любезность… Что прикажете – кофе, чаю?

– О нет, я буквально на пару минут, спешу в министерство.

Муравьев подошел к мольберту. С листа плотной бумаги на него смотрели чуть прищуренные глаза пожилого жизнелюбивого человека. Совершенно живые, подумал он, и все лицо – живое, дышащее… Мастер, великолепный мастер!

вернуться

18

Вижу и одобряю лучшее, а следую худшему (лат.).

вернуться

19

Яд в хвосте (лат.).

вернуться

20

Имя Henri по-французски читается Анри.

24
{"b":"546547","o":1}