В это время суток бульвар был совершенно пуст. Любители прогуливаться по вечерам предпочитали улицы, освещенные газовыми фонарями, а здесь фонарей просто не было. Муравьев знал, что в Петербурге пошаливают грабители, но за себя не боялся. Во-первых, взять с него нечего. Шинель, хоть и генеральская, с барашковым стоячим воротником и пелериной, пошитая из солдатского сукна да картуз, тоже барашковый, с отложным тылом для защиты шеи и ушей от холода, – слишком мелкая пожива. Во-вторых, он был при сабле, а это оружие способно отпугнуть не только мирного грабителя, но и вооруженного разбойника. Поэтому он шел спокойно, не оглядываясь по сторонам, слушая приятный хруст снега.

Но именно этот хруст его и насторожил. Уши, даже прикрытые барашковой шерстью, уловили чужие шаги. Кто-то шел следом и не просто шел, а двигался с короткими перебежками, как бы догоняя его. И сразу же предчувствие близкой опасности, хорошо знакомое по Кавказу, где из-за каждого куста и камня можно было ждать ружейной или пистолетной пули, охватило тело легким ознобом. Муравьев положил на эфес сабли левую руку – раненой правой он вряд ли смог бы сражаться, поэтому и сабля была прицеплена с правой стороны – и круто развернулся, одновременно отступая в сторону.

Наверное, этот маневр и спас ему жизнь. Взметнулась коренастая черная фигура, и в лунном свете остро блеснул клинок кинжала. Муравьев отстранился, изо всей силы врезал противнику ногой под колени и выхватил саблю. Нападавший со стоном упал, выронив кинжал, и откатился в сторону, спасаясь от сабельного удара. Потом вскочил и пустился бежать. Преследовать его Муравьев не собирался. Вложив саблю в ножны, он поднял кинжал и сунул во внутренний карман шинели, решив рассмотреть его поближе в более спокойной обстановке. Катрин рассказывать ничего не стал: ни к чему ей лишние расстройства.

И вот теперь он не мог избавиться от назойливой мысли, что кому-то очень сильно помешал, получив назначение на столь высокий пост. Чтобы решиться на убийство, да еще в столице, где полиция куда как строго следила за порядком, надо было иметь весьма и весьма веские основания. А никаких за собой иных «грехов» Муравьев, сколько ни силился, найти не мог.

Привлеченный светом свечи, из комнаты слуг выглянул камердинер Флегонт:

– Чего изволите, барин?

– Ничего не надо, старикан. Мне просто не спится, а ты иди, иди спать…

Николай Николаевич любовно называл своего постоянного, до чрезвычайности заботливого слугу «стариканом», хотя тому недавно исполнилось всего лишь сорок пять лет, что было отмечено поздравлением и вручением подарка – табакерки для нюхательного табака, коему Флегонт был весьма привержен.

Проводив Флегонта рассеянным взглядом, Муравьев вернулся к своим мыслям.

Значит, причиной нападения можно однозначно считать генерал-губернаторство. В России, насколько ему было известно, он никому дорогу не перешел. Противники его возвышения были, да они есть и сейчас, но лишь по причине его «возмутительной молодости». Но этот «недостаток», как известно, очень быстро изживается. Остается заграница, в первую очередь, конечно, Англия и Франция, рвущиеся захватить наиболее выгодные территории на побережье Тихого океана. Они вполне могут решить, что он, Муравьев, молодой честолюбивый генерал-губернатор, станет помехой и более того – активным противником их замыслов, которые идут вразрез с интересами России. Неизвестно, насколько может быть деятельна Франция, а вот активность Англии – и это Муравьеву было доподлинно известно от умиротворенных им убыхов – проявилась на Кавказе в полной мере. Собственно, в том, что Кавказская война длится уже больше тридцати лет, в первую очередь повинна именно Британская империя, которая натравливает на русских горские племена, умело играя на их гордости, на верности исламу, подкупая деньгами и снабжая оружием князьков и беков. А русские, вместо того чтобы на деле показывать свою веротерпимость и уважение к инородным обычаям, чаще всего мстят за нападения горцев, дотла сжигая аулы. Имея опыт в умиротворении мятежников без выстрелов, Муравьев написал об этом докладную записку, но то ли ей не придали значения, то ли просто положили под сукно, не давая ходу – результат один: принципы войны, по сути захватнической, остались те же, и конца-краю этой бойни не видно. И, самое парадоксальное, Кавказ России вовсе не нужен, пользы от гор никакой, а война затеялась конкретно из-за Грузии. Та, спасаясь от Турции и Персии, слезно упросила великую Россию принять ее под свое крыло; для связи с новой территорией потребовались дороги, а те проходили по берегу Черного моря и горам, и всюду ими владели независимые племена, которые не желали за просто так отдавать исконно свое. Вот и завязался Гордиев узел, разрубить который вряд ли удастся.

«Надо же, куда меня занесло с этим кинжалом», – усмехнулся Муравьев. Он отложил его в сторону, глотнул еще вина и только вознамерился подняться, чтобы отправиться в спальню, как вдруг сзади на его плечи легли легкие дивные руки жены.

– Ты почему не спишь, Николя?

Он, не отвечая, поцеловал ее пальчики и хотел все же встать, но Екатерина Николаевна быстро обогнула кресло и, сев на подлокотник, обхватила мужа правой рукой за шею, запустив другую ему под рубаху. Она знала, что он обязательно повернет голову и уткнется лицом в разрез ее пеньюара, и, как обычно, задохнется от близости обнаженной груди – ему всегда в такие моменты не хватает воздуха. А дальше… дальше задохнется уже она от его быстрых поцелуев… и запрокинет его голову, и найдет губами его губы… и заскользит вниз, вниз, увлекая его за собой…

Но вдруг ее взгляд, уже затуманенный страстным желанием, встретился с отблеском пламени свечи на лезвии лежавшего на столе кинжала, она вздрогнула и окаменела.

– Что это?!

Распаленное воображение Муравьева не сразу вернулось к действительности, и Катрин повторила вопрос, протягивая руку к столу:

– Что это, Николя?

Он с трудом повернул голову, отрывая губы от ее груди:

– Это? Это кинжал, дорогая… Холодное оружие.

– Это не твой кинжал. Откуда он взялся?

– Ну-у… – Ему не хотелось лгать, ложь вообще была ему отвратительна. И неохотно ответил: – Один идиот решил ограбить меня. Но – бежал, оставив свое оружие.

– Ты запомнил грабителя? – Катрин уже взяла со стола кинжал и теперь рассматривала его, поворачивая к свету одной и другой стороной.

Николай Николаевич заметил, как испуганно напряглось ее лицо, и, успокаивая, рассмеялся:

– Он так быстро улепетывал, что я ничего не рассмотрел. Да ты не волнуйся, Катюша, ничего же страшного…

– Я знаю этот кинжал, – перебила она. – Мой отец подарил его Анри, когда тот отправлялся в Алжир.

По служебному коридору министерства иностранных дел, мимо снующих с деловыми бумагами чиновников шел молодой высокий человек в черном пальто «редингот» и отороченной мехом сурка шапке, из-под которой выбивались длинные темно-русые кудри. Остановив одного чиновника, он спросил по-русски, но с довольно заметным акцентом:

– Извините, сударь, где я могу найти директора Азиатского департамента господина Сенявина?

– Вы приезжий? Из Европы? – расплылся в представительской улыбке чиновник.

– Почему вы так решили? Может быть, я с Востока.

– Это вряд ли. – Чиновник явно наслаждался нечаянной возможностью показать свое превосходство хотя бы и незнакомому посетителю. – Загар у вас, да, восточный, хотя, может быть, и африканский, а вот черты лица…

– Все же где мне найти господина Сенявина? – Анри Дюбуа, а это был именно он, бесцеремонно прервал аналитический изыск чинуши. – Или следует обратиться к кому-либо другому?

– Нет-нет, что вы! – испугался чиновник. – Пойдемте, я вас провожу…

Не затевая больше разговоров на вольную тему, он привел посетителя к большим двустворчатым дверям с медной табличкой, из текста которой явствовало, что здесь находится приемная директора Азиатского департамента. Приоткрыв правую створку, сделал приглашающий жест и поспешно ретировался. Боится, что нажалуюсь, усмехнулся про себя Анри и широко распахнул дверь с видом человека, которому все дозволено.