Мысль о Средиземноморском походе занимала Ушакова всю дорогу.

Итак, Средиземноморский поход… Многими страницами раньше уже упоминалось, с чего он начался. К сказанному добавим только, что, взяв курс на Константинополь, Ушаков еще не очень четко представлял международную обстановку, причины, побудившие Петербург послать эскадру в далекое плавание. Во всем этом он разобрался несколько позже, уже будучи в Константинополе. А до Константинополя, идя под парусами, он пытался найти ответы на волновавшие его вопросы в письмах императора Павла I да в отечественных и иностранных газетах. В письмах государя, однако, было много недосказанности, неопределенности, а сообщения газет часто основывались на слухах. Из того, что у него имелось, он мог заключить только то, что русское правительство добивалось союза с Портой против Франции. Это нетрудно было понять даже из рескрипта императора от 25 июля. Предлагая отправиться в "дальнее крейсерство", Павел I предписывал ему, приблизившись к проливу Босфор, ждать от русского посланника Томары извещения о решении Порты… просить русской помощи в войне против французов. Если бы Петербург не добивался союза с Портой, то с какой стати изъявлять надежду на получение такой просьбы?

Переводы с иностранных газет делал для него лейтенант Метакса. Это был обаятельный молодой человек, грек по происхождению, принявший русское подданство. Ушаков познакомился с ним еще в 1791 году, когда тот вместе с пятью своими сородичами, выпускниками "Корпуса чужестранных единоверцев", в чине мичмана прибыл в его распоряжение для продолжения службы в Черноморском флоте. Ушаков направил его тогда на корабль "Князь Владимир", а теперь вот с выходом в дальний поход назначил переводчиком.

— Я желаю иметь под рукой все, что в последнее время написано в газетах о Бонапарте, — сказал переводчику Ушаков. — Постарайтесь подготовить нужные материалы как можно быстрее.

— Вы считаете, что превопричиной предпринятых правительством действий является все-таки Бонапарт? — Метакса чувствовал к себе расположение адмирала и потому позволял себе иногда разговаривать с ним на равных.

— Когда государственный деятель начинает претендовать на большее, чем допустимо, он становится опасным, — сказал Ушаков. — Сдается мне, Бонапарт имеет намерение под шумок революционных преобразований прибрать к рукам не только Францию, но и всю Европу.

Стремление Бонапарта к господству в Европе особенно четко стало обозначаться с прошлого года, после заключения им мира с побежденной Австрией. Бонапарт с войсками утвердился тогда в Италии. Мало того, поделив с Австрией Венецианскую республику, он захватил Ионические острова, ряд крепостей на албанском побережье. Ионический архипелаг открывал Франции путь на Балканы, и Бонапарт вовсе не случайно писал Директории: "Острова Корфу, Занте и Кефалония важнее для нас, чем вся Италия вместе".

Выбив Австрию из числа своих противников, Бонапарт сразу стал готовиться к нападению на другие страны. В Европе с быстротой молнии распространился слух, что Бонапарт собирает в Тулоне, средиземноморском порте Франции, огромный флот с 36-тысячной экспедиционной армией. Говорили, будто бы Бонапарт собирается высадиться в Ирландии. Однако предположение об Ирландии оказалось ложным. Бонапарт туда не поплыл, а неожиданно направился по Средиземному морю на восток. Захватив по пути остров Мальту, он затем высадился в Александрии и начал завоевание Египта.

Принимая решение о посылке русской эскадры в "дальнее крейсерство", Павел I был движим, конечно, не только чувством оскорбленного самолюбия. Как магистр Мальтийского ордена, он не мог простить французам бесцеремонного захвата острова, находившегося под его покровительством. Но это не все. Русское правительство беспокоилось за границы своей империи. Утвердившись в восточной части Средиземного моря, Бонапарт получал возможность для проникновения в Черное море, а это могло иметь чреватые последствия.

При сложившемся положении расчет русского двора на союз с Портой имел под собой реальную основу. Собственно, туркам некуда было деваться. Ведь Бонапарт, высадившись в Египте, уже не словами, а оружием угрожал целостности их огромной империи! К тому же Порта не могла не принять во внимание новую перестановку сил. Против Франции, кроме России, выступала Англия, снова была готова взяться за оружие Австрия… С кем же еще ей идти, как не с этими великими державами!

Метакса смог найти в газетах о Бонапарте всего лишь несколько заметок, достойных внимания.

— Ничего интересного, ваше превосходительство, — доложил он Ушакову, — одна только брань.

— Как же его бранят?

— Кто как может. Называют даже якобинцем.

Ушаков покачал головой:

— Он так же похож на якобинца, как порося на карася.

В воды столицы Оттоманской империи эскадра вступила 25 августа после получения соответствующего разрешения. Едва флагманский корабль успел бросить якорь, как на борт поднялись драгоман верховного визиря и русский посланник Томара. Они тепло поздравили Ушакова с благополучным прибытием, драгоман преподнес ему корзину ярких, пахнувших садом цветов.

Желая быстрее ввести командующего эскадрой в курс дела, Томара сообщил, что, пока эскадра находилась в пути, ему удалось склонить Порту на заключение союза с Россией, направленного против Франции.

— Мы этого ждали, — сказал Ушаков, — и мне остается только поздравить вас, как главного виновника сего важного события!

Ушаков знал, что посланника зовут Василием Степановичем, что по званию он тайный советник, а большего о нем не ведал. Кто он — русский, поляк, немец, грек?.. Фамилия явно нерусская, да и лицом на русского вроде бы не похож — горбонос и смугл чрезмерно. Впрочем, по-русски изъясняется без акцента. Если происхождением и из иностранцев, то обрусел давно.

— Вам надлежит предводительствовать объединенным союзным русско-турецким флотом, — сообщил Томара. — Соглашение уже достигнуто. Султан остался очень доволен, когда узнал, что государем посланы вы. Здесь вас хорошо знают.

Когда по пути в Константинополь Ушаков высказывал некоторым из старших офицеров свое мнение о возможном союзе между Россией и Турцией и возможном соединении флотов этих стран для совместных действий против французов, они не могли в это поверить. Мыслимо ли такое дело, чтобы вечно враждовавшие государства, еще не залечившие раны от последней войны, вдруг сделались бы союзниками — да еще против кого! — против Франции, с которой Порта жила в «вечном» мире и дружбе! Говорили: приплывет русская эскадра к Каналу, а султан возьмет и покажет ей от ворот поворот… Ошиблись. Не показал султан русским от ворот поворот. С почестями встретил, с пушечным салютом. И флот свой под начальство русского адмирала отдать решился. Когда над соседями нависает общая беда, о прежних антипатиях им думать не приходится.

Пока Ушаков беседовал с посланником, к флагману причалила еще одна лодка — то прибыл драгоман от Адмиралтейства, а с ним контр-адмирал турецкого флота, плотно сложенный человек средних лет, с виду суровый, нелюдимый.

— Обратите внимание на этого адмирала, — сказал Ушакову посланник. — Его зовут Кадыр-бей. Командующий турецкой эскадрой, которая отдается под ваше общее начальствование. Вам придется постоянно иметь с ним дело.

— Что-нибудь понимает по-русски? — поинтересовался Ушаков.

— Ни единого слова.

Повторились прежние приветствия, которые уже были выражены драгоманом верховного визиря. Только адмиралтейский драгоман приветствовал Ушакова уже от имени самого султана, величайшего из величайших повелителей вселенной. Он поднес ему табакерку, украшенную бриллиантами.

Принимая подарок, Ушаков просил драгомана передать султану глубокую благодарность за столь высокие милости, оказанные ему его султанским величеством. Потом он обратился к Кадыр-бею, выразив глубокое удовлетворение тем, что по воле великого султана ему придется воевать против общего врага с таким славным военачальником. В свою очередь Кадыр-бей заявил, что считает для себя великой честью идти в поход под начальством прославленного на весь мир русского адмирала, о котором в Турции ходят легенды.