Было над чем поразмыслить уходившим в поход офицерам. Так или иначе, благожелательные напутствия Сенявина нашли отзвук в их сердцах. Это подтвердило и происшествие, случившееся вскоре на «Азове».

Миновав Балеарские острова, при подходе к Сицилии эскадра попала в сильный шторм.

Ветер крепчал. На «Азове» обтягивали крюйсель — второй снизу парус на последней бизань-мачте. Внезапно налетел сильный шквал, один из матросов сорвался с рея и упал за борт. Его крик услышал находившийся в кают-компании молодой мичман Александр Домашенко. Без раздумий он выскочил через открытое оконце на палубу и как был, в одежде, прыгнул за борт. Вслед ему кто-то из офицеров бросил кресло. Александр Домашенко слыл среди офицеров отличным пловцом. В несколько минут он доплыл до матроса и подал ему спасительный стул.

— Держись, братец. Я сейчас!

Вдали Домашенко заметил яркий буек, брошенный с «Азова». «Азов» привели к ветру, быстро спустили шлюпку, в нее прыгнули три офицера с матросами и налегли на весла, рванулись к видневшимся среди волн пловцам.

Задний мателот «Гангут» тоже лег в дрейф и спустил шлюпку. Домашенко почти доплыл до спасительного буйка и услышал крик. Оглянувшись, он увидел, что матрос захлебывается, и, отпустив буек, повернул обратно. Едва успел подплыть, матрос, захлебываясь, отпустил стул и ушел под воду.

Домашенко схватил его за робу, вытянул из воды, но и у него силы, видимо, были на пределе. С шлюпки кричали, подбадривали. До матроса и Домашенко оставалось пять-шесть саженей. Вдруг с сильным порывом ветра налетел очередной шквал, и гигантская волна скрыла обоих в морской пучине…

На вечерней молитве экипажи кораблей помянули погибших. За чаем офицеры восхищались благородным поступком Домашенко, пришедшим на помощь товарищу. Когда наступило молчание, Нахимов, как бы выражая мысли кают-компании, произнес:

— Однако какая готовность жертвовать собой для пользы ближнего! Поступок сей, господа, заслуживает быть помещенным в историю нашего флота.

Вздохнув печально, Лазарев одобрительно склонил голову:

— Так или иначе, подумаем вместе, как подвиг Домашенко оставить в памяти потомков навечно…

25 сентября 1827 года эскадра Гейдена покинула рейд Мессины, направляясь к берегам Греции. Накануне к Мальте ушел фрегат «Константин» под командой прежнего знакомого Лазарева капитан-лейтенанта Степана Хрущева, узнать о месте расположения союзных эскадр и рандеву.

По пути останавливали для опроса купеческие суда. Шкиперы толковали по-разному. Одни утверждали, что турки захватили в плен английский флот, другие говорили, что все английские суда ушли к Мальте, третьи сообщали о начавшейся чуме в Архипелаге… В одном сходились все показания торговых капитанов — египетский флот беспрепятственно вошел в Наварин и соединился с турками.

Через три дня открылись высоченные горы первых островов Архипелага — Занте и Кефалонии. На рассвете 1 октября перед входом в бухту Занте замаячили английские корабли.

— На линейном корабле вице-адмиральский флаг, — доложил вахтенный лейтенант.

«Должно быть, это Кодрингтон», — подумал Гейден, распорядился приготовить катер.

На английском флагмане давно заметили русскую эскадру. Кодрингтон внимательно ощупывал взглядом каждый корабль от уреза воды до клотика. Чем ближе они подходили, тем больше возрастало удивление старого морского волка.

«Пожалуй, они превосходят французов и тем более испанцев», — размышлял английский адмирал и, оторвавшись от подзорной трубы, поманил капитана «Азии».

— Русские корабли производят благоприятное впечатление, не находите, капитан? Они весьма аккуратны и в хорошем порядке, будто только сошли со стапелей, а не пришли из Англии. Обратите внимание, как красит их суда новая медная обшивка.

В самом деле, от ватерлинии до уреза воды вдоль корпусов русских кораблей тянулся, отражаясь в синеве моря, темно-розовый пояс обшивки.

Капитан разделял мнение Кодрингтона.

— Да, сэр, вы правы, это прекрасное зрелище.

Встреча двух командующих прошла дружественно. Гейден, соблюдая морской этикет, отдавал предпочтение старшему по званию Кодрингтону, и сразу же было решено, что английский адмирал возглавит объединенную эскадру. Тот, в свою очередь, посвятил в свои планы Гейдена.

— Я намерен завтра-послезавтра направить письмо главному командующему египтян Ибрагим-паше. Наше присутствие должно обезопасить мирное греческое население, и я потребую от него слова и дела.

Гейдену понравилась недвусмысленность поведения Кодрингтона.

— Да, сэр, я просил бы вас обратить внимание на бесчинства турок и египтян. По пути мне встретился греческий корвет. Мусульмане опустошают все окрестности. Не милуют ни стариков, ни женщин, ни детей.

Провожая Гейдена, англичанин дружески предупредил:

— Вам предстоит встреча с контр-адмиралом де Риньи, будьте с ним осторожны. Он весьма вспыльчив.

В тот же день Гейден нанес визит французу.

Де Риньи встретил его, как положено, у трапа и проводил в салон. С самого начала разговор не клеился. Французский контр-адмирал был настроен не выступать против турок и египтян. Слушая его, Гейден вспомнил о только что слышанном, он предполагал худшее.

Де Риньи не скрывал своей неприязни к грекам, права которых он должен был отстаивать.

— Мне кажется, эти греки не заслуживают нашего участия в их делах. Они сами заварили кашу, воюют против своего султана, а мы должны им помогать.

Гейден не оставил без внимания выпад де Риньи.

— Ваше превосходительство, видимо, плохо осведомлены: Ибрагим-паша вместе с турками воюет не только с повстанцами, а вырезает начисто всех мирных греков на их собственной земле.

Вступая в полемику, Гейден знал подоплеку поведения собеседника.

— Какая может быть земля, — раздражался все больше де Риньи, — мне неизвестна такая страна, как Греция. Боюсь, что нам придется создавать эту Грецию…

Де Риньи четко следовал наставлениям своего посла в Константинополе.

Первая встреча, впрочем, как и последующие беседы с французским контр-адмиралом, проходила натянуто.

Эдвард Кодрингтон тоже получал от посла в Турции Стратфорд-Канинга соответствующие указания — не вступать в схватку с турками, чтобы не ослабить их флот, но англичанин проводил более здравую политику.

На следующий день на «Азов» пришла почта из Константинополя.

Гейден пригласил Лазарева и распечатал пакет.

Разумный командир всегда держит в курсе всех важных событий своего первого заместителя.

— Послушаем нашего посла, — начал Гейден. — «Отказ Порты на попытки, которые нам поручено было сделать для исполнения Лондонского трактата… союзные эскадры установят фактически перемирие, на которое Оттоманское правительство не хотело согласиться. К несчастью, последовавшие обстоятельства не соответствовали моим ожиданиям и не оправдали надежды, которую союзные дворы возложили на действие своих эскадр. Эскадра из Египта прибыла к своему назначению; она наводнила Грецию новыми войсками, ободрила армию Ибрагим-паши», — сообщал посол. — «Между тем едва союзные эскадры удалились из Наварина, как турецкий флот под начальством Тагир-паши отплыл оттуда и отправился к Лепантскому заливу, где он произведет новые отмщения и даст повод к новым кровопролитиям. Итак, действие или, скорее, появление союзных эскадр не произвело еще ни одного из тех благ, которых мы были вправе ожидать; но более всего достойно сожаления, что недействительность их мер оправдала равнодушие Порты к этой мере и ее беспечность в тот момент, когда союзные морские силы собраны в Архипелаге». — Гейден прервал чтение. — Как видите, предсказания Ливена оправдываются. Однако послушаем, что рекомендует нам посол: «Вам предстоит, граф, указать им на необходимость строгой бдительности и принятия грозного характера, без чего нельзя надеяться на произведение какого-нибудь впечатления на Порту. Вам тоже надлежит примирить разногласные мнения и завистливые расположения, существующие, по-видимому, между г. Кодрингтоном и де Риньи».