На Ксюше словно написано было большими красными буквами: «Не смей». И Ася понимала, хорошо понимала, почему. То, что сейчас делала для нее эта девочка… Господи, страшно представить, чего ей все это стоит. Ей – воспитанной в духе честности и правдивости, в духе обостренной справедливости. Ей – бросающейся на мужчину, который поднял руку на женщину.

-Ксюша…

-Нет.

Она мотнула головой, и скулы на ее щеках двинулись, втянулись как будто.

-Не нужно ничего говорить, Анастасия Павловна. Мы поговорим, когда все будет кончено. Когда он выйдет на свободу. Тогда я скажу.

Она не договорила, но Ася поняла: тогда она скажет, что хочет взамен.

Ася была к этому готова. Она знала, что так будет, еще когда покупала билет на вокзале, когда ехала в поезде, без сна, уткнувшись горячим лбом в оконное стекло. Уже тогда она решила: чего бы Ксюша ни попросила – она отдаст ей это. Свою душу, свою любовь, свое тело. Все, что угодно. Потому что кроме этого отдать ей будет просто нечего.

Forvard. Play.

На Маяковскую Ксюха приехала на метро. Машина сейчас уже, наверное, с радостью возит нового владельца, а на такси теперь денег не было. Все предыдущие пять дней Ксюха провела, передавая дела и подписывая миллион бумажек. Кто бы мог подумать, что продать бизнес будет в сотни раз сложнее, чем организовать его и поднять на ноги.

В офисе никто ни о чем не спрашивал – наверное, у нее было слишком красноречивое лицо, и все просто боялись подойти.

Деньги, полученные от продажи квартиры, бизнеса и автомобиля теперь лежали в банковской ячейке вместе с привезенными Асей. И дожидались своего часа. Часа, до которого уже было недалеко, но перед которым нужно было исполнить обязательства перед Родионом.

Он сказал приехать на Маяковскую, дал адрес, и предупредил, что она должна будет приезжать сюда каждый день, в течение недели. Она не знала, зачем, но догадывалась.

И догадки ее подтвердились.

Stop. Play.

-Где он? – Спросила Ксюха, судорожно одергивая на себе рубашку, хотя в этом и не было никакой необходимости.

-Во второй комнате, - мягко улыбнулся Родион. – Девочка, ты должна уяснить себе: деньги – это деньги, но все будет зависеть от того, справишься ли ты, понравишься ли ему.

О да, она вполне это понимала. Родион – Ксюха отдавала ему должное – сделал все еще гаже, еще сложнее, чем она ожидала. Вполне в его духе: зачем пачкать руки самому, если можно стоять в стороне и наслаждаться тем, как будет выламывать себя эта «девочка».

Но, будто всего это было мало, он пошел дальше. Поднял висевшие на стене жалюзи, и Ксюха увидела через стекло соседнюю комнату. Небольшой диван, и мужчину на нем. Обычного такого мужчину – немолодого, стройного, жилистого. И голого.

-Ты будешь смотреть? – Похолодев, спросила она.

Он в ответ только улыбнулся.

Forvard. Play.

-Еще, еще… Господи, какой он у тебя огромный! Сильнее, сделай мне больно! Я хочу, чтобы ты драл меня как сучку.

Stop. Play.

-Лежи, дорогой, отдыхай, я сама все сделаю. Просто расслабься.

Stop. Play.

-О боже, да! Еще!

Stop. Play. Stop. Play. Stop. Play.

Семь дней слились в один – но бесконечный. Семь раз она входила в эту дверь, и семь раз что-то в ее душе высыхало и отваливалось, словно ненужный отросток. Семь раз она выходила на улицу и стояла у дороги с пустыми, остановившимися глазами. Семь раз.

Семь раз она чувствовала внимательный взгляд на своем теле. Семь раз мысленно вцеплялась в глотку зубами и рвала, рвала на ошметки вонючую плоть. Семь раз она вежливо прощалась, и закрывала за собой дверь.

Когда случился седьмой, она не чувствовала уже ничего. Он измывался над ее телом – наверное, хотел напоследок испытать побольше. Причинял боль, трахал как безумный, а она не чувствовала ничего. Ее сознание разделилось: одна часть мысленно продолжала рвать глотку, а вторая стонала, визжала, хвалила, и начинала стонать снова.

Потом, когда все закончилось, и она последний раз закрыла за собой эту дверь, она вдруг достала из сумки зеркальце и посмотрела на свое лицо.

Обычное лицо. Немного вытянутое. Бледное. Зеленые глаза, темные брови. Впавшие щеки. Красные губы. Самое обычное лицо.

-Ксения Михайловна Ковальская, - сказала она зеркалу, и впечатала его в стену. Осколки впились в ладонь, раздирая ее до крови, до мяса, но она все вдавливала и вдавливала, сильнее и сильнее. Остановилась только, ощутив наконец боль.

Оторвала от рубашки неаккуратный кусок, замотала ладонь, и вышла на улицу.

Forvard. Play.

Оставшихся денег хватило на покупку комнаты в старой коммуналке, в двух часах езды от Москвы. Ксюха перевезла туда свои вещи, перевезла Анастасию Павловну, и начала ждать.

Она сама не совсем понимала, чего ждет – дни проходили очень однообразно: она лежала на старой железной кровати, отвернувшись лицом к стене и ждала. Она сидела на подоконнике с сигаретой – и ждала снова. Она отмахивалась от голоса Анастасии Павловны, и опять начинала ждать.

Только потом, когда он позвонил, она поняла, чего ждала.

Они встретились в Чертаново – он появился, как всегда, неожиданно, и положил ей руку на плечо. Она сбросила руку.

-Почему ты позвонил? – Спросила, сбрасывая ее снова и снова. А он молча клал ее, и клал, и настойчивости его не было никакого предела.

-Почему ты позвонил? – Спросила она опять. Его ладонь обжигала через вязку свитера, и не хотелось ее ощущать, и не моглось. – Ты сказал, что ушел. Почему ты позвонил?

Кругом не было ни души, но она все равно говорила очень тихо. Голос был слабым, как после болезни, но он хорошо ее слышал.

Когда она сбросила его руку в двадцатый – или тридцатый? – раз, он вдруг схватил ее в охапку и прижал к себе. Она попыталась вырваться, но он не дал – обнял еще крепче.