-Что ты читала, когда я сообщила тебе свою радостную новость? – Спросила Лена. – У тебя такое лицо было, как будто тебе очень хочется кого-нибудь убить.
-А мне и хочется, - вздохнула Ася. – Вернее, мне в данном случае, видимо, больше ничего не хочется.
Она взяла тетрадку за края, перевернула и показала Лене.
-Полюбуйся.
Поверх разлинованных листов, сразу на двух страницах, крупными синими буквами было написано: «Писать сочинение про педофила считаю ниже своего достоинства».
Лена взяла тетрадь, и рассмотрела надпись со всех сторон. Аккуратный почерк, красиво выведенные буквы, и только глубокие бороздки, оставленные при надавливании ручки, выдавали нервозность автора.
-Насть… В каком-то смысле она права.
Да конечно, права. Асе и возразить-то на это было нечего: она и сама так думала. Какой черт дернул директора включить в программу этот роман? Зачем он настоял на том, чтобы дети, пусть даже и из одиннадцатого класса, написали по нему сочинение? Это же эротика, господи, чистая эротика, и что кроме эротики смогут увидеть там дети?
-Делать-то что, Лен? – Тяжело и грустно спросила она. – Двойка? Поход к директору? Мне порой кажется, что мы бегаем по кругу вокруг Ксюши, а она лишь кнутом пощелкивает, потому что знает, всегда знает, что будет дальше, и как заставить нас продолжать.
-Не нас. Тебя.
-Меня, да. Тяжко признавать, что двадцативосьмилетнюю тетку заставляет плясать под свою волынку какая-то школьница.
Ася вытащила из стакана ручку с красной пастой, решительно сняла колпачок, и начертала под надписью в тетради: «2». Подумала, и добавила: «Выбери любое произведение из тех, что мы проходили за последний год, и напиши сочинение по нему. Оценка будет на балл ниже».
-Я думала, ты напишешь «Родителей в школу», - удивилась Лена, все это время смотрящая за движением Асиной ручки сверху вниз.
-Нет, - Ася захлопнула тетрадку и отправила ее в стопку таких же – зеленых. – Это тоже будет бег по кругу, потому что она ожидает от меня именно этого.
Она оставила шаль на стуле, надела демисезонное пальто, собрала в объемную сумку еще не проверенные тетради, и вместе с Леной вышла из школы. На углу они распрощались – Асе нужно было прямо, Лена же сворачивала влево, в сторону частного сектора, туда, где несмотря на холод уже вовсю набухали почки на молодых вишнях и абрикосах.
Цокали по асфальту каблуки туфель-лодочек, холодил шею белоснежный шелковый шарф, и трещали где-то вдалеке ветки деревьев, колышущихся от налетающего ветра.
Все эти звуки отбивали какой-то знакомый ритм, какие-то строчки, и в конце каждой неизменно забирались интонационно вверх, усиливая тоску.
Это был Бродский, конечно – любимый Асин поэт, его стихи она умела находить во всех звуках, какие только попадались ей по дороге.
Когда теряет равновесие твое сознание усталое,
Когда ступеньки этой лестницы уходят из-под ног как палуба,
Когда плюет на человечество твое ночное одиночество,
Ты можешь размышлять о вечности и сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия произведения искусства,
И, кстати, самого зачатия Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности с глубокими ее могилами,
Которые потом, за давностью, покажутся такими милыми.
Что же, Бродский, по-видимому, и правда нашел выход в том, чтобы уйти в себя и искать ответы там, отталкиваясь от сомнений, а не от уверенности. В последние годы Асе все чаще приходило в голову, что это и правда единственный выход. Ставить под сомнение все, чему учили, все, о чем говорят – ведь только из чистого нуля, из ничем незамутненного разума может родиться истина.
У двери в квартиру она долго рылась в сумке в поисках ключей, в очередной раз кляня себя за забывчивость: сколько раз по утрам она решала складывать ключи в наружный карман, и ровно столько же раз забывала это сделать и кидала второпях в огромное сумочное нутро, где ключи неизбежно терялись.
Наконец, дверь была открыта, и Ася вошла внутрь, привычно прислушиваясь. Кажется, Андрея не было дома, а вот из комнаты Кирилла доносились громкие звуки музыки. Она не разуваясь подошла к приоткрытой двери и прислушалась. Сын подпевал – его детский, звонкий голос, невпопад и не в такт пытался повторять слова песни, но то и дело сбивался на какой-то вой. От этого воя у Аси кожа похолодела.
Первые секунды она не могла разобрать, что он поет – настолько странно звучала эта какофония звуков из магнитофона и Кириллова собственного голоса. А когда догадалась – вздрогнула. Сын стащил из гостиной кассету «ДДТ» - новую кассету, совсем недавно подаренную им друзьями, и вовсю подпевал Шевчуку.
Горсть тепла после долгой зимы
Донесем. Пять минут до утра
Доживем. Наше мое вины
Поглощает время-дыра.
«Время – дыра» он спел как «времядыра» - слитно, видимо совершенно не понимая – и слава Богу! – значения этих слов, собранных вместе. Ася зажала себе рот ладонью, и отступила обратно к прихожей. Помедлив секунду, она изо всех сил хлопнула дверью, и, громко топая, сделала несколько шагов.
Музыка немедленно прекратилась – видимо, Кирилл лежал на полу вместе с магнитофоном, держа палец на кнопке, и был готов в любой момент нажать на нее.
-Кирюш, я дома! – Крикнула Ася нарочито-бодрым голосом. – Иди возьми сумку.
Он появился только через минуту – вышел из комнаты как всегда нахмуренный, молча прошаркал тапочками до прихожей, ухватил сумку за лямки, и унес ее в гостиную. Ася смотрела на него – такого маленького, такого беззащитного, и такого злого, и понять не могла, куда же делся ее нежный добрый малыш, который всегда так ласково целовал ее щеки и зарывался маленьким носиком в волосы?
Впрочем, она знала – куда. Уже почти год прошел с тех пор, как она совершила большую ошибку, взяв Кирилла с собой в горный лагерь. Год прошел, но ничего не изменилось. Отрава, впрыснутая Ксюшей, продолжала разъедать его маленькое тело и душу, и с каждым днем она все больше и больше отдаляла сына от матери, а мать от сына.
Наверное, осенью еще можно было что-то исправить, прими Ася другое решение, но теперь было уже поздно что-либо менять, и оставалось только надеяться, что все как-то наладится само собой.
Пока она переодевалась, Кирилл снова ушел в свою комнату, и закрыл дверь. Ася осторожно поскреблась по ней ногтями.
