Annotation
Тема романа Джованни Пирелли «По поводу одной машины» — человек в мире «индустриальной реальности». Книга проблемная в полном смысле слова, в ней переплетаются элементы романа и художественной публицистики, острой, смелой, колючей, в чем-то пристрастной и односторонней, но в высшей степени актуальной. Герои книги — рабочие, техники и в большой мере — машины. Пирелли пытается поглубже заглянуть в самую суть человеческих и социальных проблем, возникающих в «неокапиталистическом» обществе. Настроен писатель мрачно и пессимистично. Сегодняшняя «индустриальная реальность», такая, какой она сложилась в Италии, вызывает в Пирелли протест, недоверие и злую иронию. И в то же время наряду с разочарованием и скепсисом мы чувствуем душевную боль писателя, его острую жалость к людям. В книге много спорного; это насквозь политизированный роман, очень интересный, но очень жестокий и крайне пессимистический. Сильно преподнесена в романе тема «хозяев». Глава фирмы, о которой идет речь, обладает поистине мертвой хваткой. В разговоре с одним из своих инженеров он заявляет, что первая фаза промышленной революции закончилась, начинается вторая, и теперь успех зависит не от госдепартамента или Международного банка, но от энергии и инициативы самих промышленников и высшего технического персонала, а между тем промышленники еще не создали внутри своего класса, а также в международном масштабе авангард, сознающий подлинные свои функции. Опубликовано в журнале «Иностранная литература» №№ 6–7, 1968
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
XXVI
XXVII
XXVIII
XXIX
XXX
XXXI
XXXII
XXXIII
XXXIV
XXXV
XXXVI
XXXVII
XXXVIII
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
Джованни Пирелли
По поводу одной машины
Роман
Giovanni Pirelli: A proposito di una machina (1965)
Перевод с итальянского Ю. Добровольской
I
Помощник начальника цеха Рибакки — гадюка. Раньше, бывало, Гавацци говорила (правда, теперь перестала), что, если разобраться, он не так уж плох, возможно. Но очень уж долго пришлось бы разбираться.
Старики — например Тревильо — считают, что он свое дело знает. По всему видно, что знает, говорят они, если о нем вдруг заходит разговор. Сильвия, жена Маркантонио, уверяет, что у него довольно представительная внешность.
— Представительная, представительная, — вторит жене Маркантонио.
— Это совсем не плохо, — прерывает его Сильвия, которая разбирается в людях гораздо лучше, чем можно было бы предположить.
— Конечно! — соглашается Маркантонио. При коммунизме его физиономия выглядела бы не такой противной, потому что человек был бы совсем другим. Девчонки с намоточных машин говорят так: хоть адамово яблоко у него и выдается, сам он далеко не Адам.
Об Эдисоне Альдо Рибакки известно, что он родился в Кремоне в 1924 или 1925 году. Отец его служил в министерстве связи, был республиканцем и антиклерикалом. Фашизм так его озлобил, что Рибакки-старший превратился в конце концов в законченного брюзгу и скрягу. Первый и единственный сын его появился на сеет, когда синьору Рибакки было уже под пятьдесят, не меньше. Синьора Рибакки даже не заметила, что забеременела, — думала, начался климакс. В пятнадцать-шестнадцать лет Эдисон Альдо был красив собой, до педантичности прилежен, отлично учился — был первым учеником в классе. Друзей у него не было, девушек — тоже.
Этим сведения, которыми располагает Чезира Белламио, уборщица цеха «Г-3», исчерпываются. Рибакки не знает, что перед тем, как Чезира овдовела и переехала в Милан, где поступила на завод, она жила в Кремоне, в том же дворе, что и он.
Что было дальше? Окончил институт, получил диплом техника. От военной службы был освобожден из-за слабых легких. Первое (и, наверное, пожизненное) место работы— завод «Ломбардэ». С 1942 по 1945-й был чертежником-конструктором в ОПУМО (Отделе проектирования установок и машинного оборудования), после чего его направили в цех «Г-3», который тогда именовался «Б-4», исполняющим обязанности заместителя начальника (прежнего сняли во время чистки), да так там и остался. Начиная с 1955 года Рибакки находился в непосредственном подчинении у инженера д'Оливо. Теперь 1957-й. Звания, соответствующего его должности, Рибакки еще не получил и пока не добивался.
В трубку:
— Да, синьор. Есть. Будет сделано. Понятно. Понятно. Будет сделано. Да, синьор. Да, господин инженер. Сегодня же. Да, господин инженер…
Руки у него как у зубного врача, думает девушка. Она стоит перед ним в стеклянном кубе, возвышающемся над цехом «Г-3», и ждет, когда он кончит, наконец, нанизывать свои «да, есть, будет сделано». «Противная у него физиономия; вот не везет! Впрочем, кто его знает, — может, он ничего…» Она переминается с ноги на ногу, заложив руки за спину; сумочка болтается сзади. Может, он и правда ничего… А физиономия препротивная. Руки красивые, это точно.
— Да, господин инженер. Разумеется. Понимаю. Да, синьор. Полагаю, что нет. Нет, не думаю. Да, синьор…
Прижимая трубку плечом к уху, вынул из ящика стола лист миллиметровки, взял черную шариковую ручку и принялся рисовать человечков без головы. Нарисовал целый ряд, от края до края. Потом принялся за второй ряд, здесь человечки расположились реже, на равном, расстоянии друг от друга, у каждого по ноге, по руке и по полголовы.
А сам между тем:
— Да, господин инженер. Как же, как же! Уже сделано, господин инженер. Да, синьор, Берти. Нет, только одна.
В третьем ряду интервалы между человечками еще шире, неравномернее. Человечки безногие, однорукие, с шарообразными головами. Четвертый ряд — человечки…
— Затрудняюсь сказать. Она здесь. Нет, синьор. Да, синьор. …безногие и безрукие. Головы вроде продолговатых бидончиков. Не больше дюжины.
— Раз ее послали, значит… Насколько мне известно, других нет. Нет, синьор. Да, синьор, я ей скажу. Берти. Я ему тоже скажу. Судя по первому впечатлению, нет. С-с…
На этом свистящем «с-с» разговор оборвался: на другом конце провода что-то сухо щелкнуло. Рибакки кладет трубку, предварительно потерев ее о рукав. Вершину пирамиды из человечков теперь венчают три шляпы-цилиндра в ряд. Он трудится, до тех пор, пока цилиндры не становятся совершенно одинаковыми, сплошь заштриховывает их черным. Затем рвет миллиметровку на мелкие клочки, швыряет их на стол. Не поднимая глаз:
— Ваше имя?
— Марианна Колли. Колли, Марианна.
Принесенный Марианной листок по учету кадров он подсовывает под корзинку для текущей корреспонденции. Руки у него удивительно проворные. Левая и правая орудуют самостоятельно: собирают и комкают в кулаке обрывки миллиметровки.
— На каких машинах вы работали?
— Только на зингеровской…
— На чем?
— На маминой швейной машине…
Он протягивает правую руку к корзине для бумаг, медленно разжимает кулак и ссыпает в нее обрывки миллиметровки. Затем, зажав корзину ногами, переставляет ее влево и выбрасывает бумажки из другой руки. Повторяет операцию дважды. Оставшиеся бумажки он расшвыривает по пластмассовой поверхности стола.
— Если я попрошу вас собрать этот мусор, вы это сделаете?
— Если вы попросите меня?..
— Повторяю: если я попрошу вас собрать эти бумажки, вы это сделаете?
