— Ой, извините. Извините, пожалуйста!
Она чуть не наткнулась на высокую, тучную женщину, которая вдруг очутилась между нею и Берти. Марианна хотела было уступить ей дорогу, но отойти оказалось некуда — разве что прижаться к машине. Марианна замешкалась, но тут же сообразила: если отстану от Берти — прости прощай! — потянет к выходу. А выход — вон он, зияет проемом в стене, через него видна аллея, ведущая прямиком к воротам. Все-таки пришлось из-за толстухи сделать шаг назад. Куда она лезет? Что ей надо? Тычет Марианне пальцем в грудь — заставила ее отступить еще на шаг.
— Ты, дочка, не соглашайся!
— Я?
— Никому на ней не надо работать, на этой зверюге.
— Но…
А Берти идет себе дальше, рассуждает сам с собой, жестикулирует. Спохватившись, что у него за спиной происходит что-то неладное, он круто поворачивает обратно.
— Оставь ее в покое, Гавацци! Ты лучше меня знаешь, что не нам решать.
А Гавацци все уговаривает:
— Будь умницей, иди откуда пришла и не отнимай у нас время.
Берти:
— Она все знает. Начальник ей все объяснил.
— Кишка-то? Как же, он объяснит. Чин-чином, все как есть, по-честному.
— Короче говоря…
— Дочка, я против тебя лично ничего не имею. Я к тебе — с полным уважением. Ясно, тебе нужна работа. Поверь, душа болит, что приходится тебе такое говорить, но все равно скажу: уходи! Беги отсюда!
Помрачнев:
— А сама не уйдешь, вышвырнем!
Пальцем, которым она до этого упиралась в грудь девушки, Гавацци делает круговое движение.
Многие машины остановились. Весь ряд намоточных, одна крутильная и еще несколько в глубине цеха. Стали подходить рабочие. Те, кто остался на месте, тоже — каждый по-своему — дают понять, что новенькая должна поскорее отсюда выметаться. Двое пожилых и один молодой рабочий выстроились друг другу в затылок — будто боевой патруль — и многозначительно скрестили руки на груди. То здесь, то там разгораются споры, слышатся бранные слова, проклятья. В глубине цеха остановилось еще несколько машин. Общий гул смолк, слышно лишь, как гудит вон та, вот эта и эта машины: штрейкбрехеры.
Гавацци: — Я такой упрямой девчонки в жизни не видела!
Берти: — Ты лучше меня знаешь, что лезешь на рожон. И нас всех в неприятности втравишь. А зачем? Когда она увидит «Авангард», то сама…
Гавацци (ко всем присутствующим): — Нет, вы только подумайте! Неужели мы допустим, чтобы успех нашей борьбы зависел от того, испугается девчонка или нет?!
Ропот. Выкрики, проклятия в сторону стеклянного куба Рибакки. Но Рибакки там нет.
Пожилая женщина: — По-моему, все-таки не надо над ней так измываться. Одно дело — растолковать как следует…
Другая, черненькая: — Чего там объяснять! Сказали — катись отсюда…
Подъехал автокар. Тот, что сновал раньше в отдалении. А может, другой такой же. Остановился.
Водитель (не сходя со своего возвышения): — Что такое? Взяли со стороны? На «Авангард»?
Берти — Не хотите меня слушать, дело ваше. Но я повторяю: никто ее не неволит. Пусть посмотрит сама и решит — оставаться или уходить. Добровольно.
Гавацци: — Добровольно! Как же!
Толпа вокруг Марианны стала еще гуще — женщин намного больше, чем мужчин. Зажали новенькую со всех сторон. Мужчины сдержаннее, нерешительнее. Женщины же размахивают руками, горланят.
Гавацци (жестом предупреждая): — Ей адвокаты не нужны. (Ко всем.) У нас же свобода! Барышне «Авангард» не по вкусу? Цвет не понравился? А кто ее неволит? Зайдет еще разок. Не станете же вы, Берти, нас уверять, что она не может повременить несколько месяцев, а то и годик. Снимет с текущего счета… На худой конец, девица она в соку, на таких спрос большой…
Та, что вступилась за Марианну раньше: — Зачем же так!
Какой-то парень: — А и впрямь, в этом белом свитерке…
Женщины цыкнули на него, а заодно и еще на одного умника, который залез на скамью и завел — Товарищи! От имени…
Гавацци (пытается договорить, но слова ее тонут в шиканье и выкриках): — Все знают, какое создалось положение. Стало быть, нечего канителиться. Одно из двух: либо…
Кто-то выкрикивает: — Ты сама канитель развела!
Гавацци сбилась и никак не может настроиться на прежний лад. Напряжение спало, галдеж усилился. Подключается Берти. Изменив своей обычной флегматичности, он жалобно канючит: — Успокойтесь, прошу вас… — Словно речь идет о личном одолжении.
Теперь все обрушились на Берти.
— Кролик несчастный!
— Не мешайся под ногами!
— Отправляйся к Кишке, продажная тварь, встань перед ним на задние лапки!
Автокарщик: — Если не возражаете, могу погрузить ее на «Форклифт».
Зажатая орущими людьми Марианна чувствует, что она сама для них не существует — она для них все равно что неодушевленный предмет, повод пошуметь. Это настолько унизительно, что ее так и подмывает сделать что-нибудь эдакое, чтобы хоть как-нибудь, хоть на миг утвердить свое «я». «Ах так!» — восклицает она и бросается вперед. Она даже не пытается проскользнуть сквозь толпу, а изо всей силы толкает толстуху в бок, та теряет равновесие и чуть не падает на стоящую рядом женщину. Выбравшись из толкучки, Марианна бежит по проходу, а та вслед ей:
— Ты еще пожалеешь, паршивка!
Проклятия и крики остались позади, постепенно утонули в грохоте заскрежетавших машин.
III
— Неплохая штучка. А?
Берти вскидывает подбородок, с наигранной развязностью подмигивает Марианне.
— Что ж ты молчишь? Если не нравится, так и скажи: не нравится! Ведь если бы речь шла обо мне, ты бы так прямо и сказала: ты старый, я тебя не хочу!
Ему самому не под силу продолжать разговор в этом тоне:
— Ты не думай, я тебя понимаю. Очень даже понимаю.
Вот она, эта машина, которую называют по-американски «Vanguard» — «Авангард». Она установлена в отдельном зале, облицованном светлой плиткой и отгороженном от цеха «Г-3» несколькими столбами. Места для нее не пожалели. Сколько таких машин уместилось бы в этом зале? Три? Четыре? Козырек из небьющегося стекла отбрасывает на машину снопы белого света. Блестит покрытая эмалью поверхность; сквозь прорезь в кожухе видны заполненные до отказа катушки; на приемном барабане всего несколько витков, два-три, не больше; по всему видно, что машину только что наладили, подготовили к пуску. Внушает ли она страх? Скорее не страх, а робость.
Марианна ходит, ходит вокруг нее. Смотрит то на нее, то на свои руки, прижимающие к животу сумочку. Берти следует по пятам.
— А ведь проще этой машины нет, во всяком случае у нас, в «Г-3». Работать на ней — пара пустяков. Зеленая кнопка — пуск. Красная кнопка — стоп. Рычажок — вон тот, что рядом с тобой, — для резкой остановки. Его отводят в случае обрыва проволоки. Если б не эти обрывы, знаешь что я бы тебе посоветовал? Запусти свой «Авангард» и иди себе, гуляй по набережной, пока не подоспеет время менять катушки. Видишь прорезь? Она как раз для того и служит, чтобы определять, нет ли обрыва: когда проволока обрывается, слышно, как конец бьет по щитку: тик-тик-тик-тик… Надо смотреть в оба, иначе кабель, которому полагается быть, предположим, шестижильным, получится пятижильным. Ты на оба уха хорошо слышишь?
— Думаю, что да. Слышу.
— Я знал одного парня из Марке (его уже нет в живых), так у него одно ухо, правое, было наподобие радара, а на другое он был глух, как тетерев. В конце концов попал под трамвай: налетел на него слева. Ну-ка, слышишь?
Он снял с руки часы и поднес к правому уху Марианны.
— Только, пожалуйста, без вранья! Слышишь?
— Да.
— А этим ухом?
— Тоже.
— Итак, обнаружив обрыв, берешь оборванный конец проволоки и, хорошенько натянув его, вгоняешь вот сюда, в повив. Предварительно выключив мотор, разумеется. То есть, дождавшись, когда машина полностью остановится, чтобы можно было залезть в прорезь… — После небольшой паузы, заспешив — После чего вызываешь сварщика. Тебе повезло — он у нас красивый парень. По крайней мере так считают твои товарки. Они говорят, что взгляд у него пронзительный. Так на чем, бишь, мы остановились?
