Виктор посмотрел на часы. Было начало двадцать седьмого числа. Первый час ночи. «Что же это я? Наверное, она в гостинице, а я тут как самый распоследний…» Он резко поднялся, зашагал по комнате, закурил. За окном — тьма и ветер. Редкие фонари в глубинах домов горели мутновато и хмуро. Вышел во двор порта, пометался: все заперто — проходная, высокие ворота. Что делать? Где эта гостиница?..
Затоптал сигарету, вернулся в тепло.
Ветер за окном не унимался, хлестал по стене. Лозунг уже оторвало и унесло в море. Устраиваясь опять на столе, не повернув выключателя, он мимоходом подумал о клопах. Но клопов не было, а пришел человек. В кирзовых сапогах, в серой ушанке, в стеганой куртке, он походил на досрочно освобожденного из лагеря. По тому, как он спокойно огляделся, присел на скамью поодаль, стянув с рук блестящие хромовые перчатки, которые были единственным украшением его одеяния, Виктор подумал, что он бывал здесь.
— Вы не спите? — спросил ночной гость. — Здравствуйте, тогда!
— Здравствуйте…
— Чай пить будем? — бодро продолжал незнакомец, вынимая из кармана электрокипятильник и несколько тощих пирожков.
«Ужин аристократа!» — усмехнулся про себя Виктор, но вслух произнес:
— Чай?
Он продолжал с интересом рассматривать ночного пришельца. На вид ему лет сорок с небольшим. Усталые глаза говорили о мирном согласии с жизнью. Никаких претензий: все так, как и должно! Пришелец протопал в противоположный угол комнаты, погремел там фанерными щитами — «наглядной агитацией», принес стеклянную банку с водой. Платком, ловко извлеченным из кармана брюк, обтер края, насмешливо проговорил:
— Если не брезгуете, прошу! — И высыпал в банку пачку чая.
— Нет, спасибо, я не хочу!
— Меня зовут Пароход Аристархович, — не обратил внимания на отказ пришелец. — Придерживаюсь свободных принципов: всякий человек сам себе хозяин и судья. Так что и я прошу извинить. Я попью… Душевный напиток — чифирок!
— Вы философ, Па… Пароход Аристархович.
— Это уж слишком, молодой человек. Просто — бывший осветитель театра. Вас шокирует странное сочетание моего имени — отчества. Меня — уже нет. Поясняю: мои мама и папа поэтизировали эпоху индустриализации и наградили меня на всю жизнь. Здесь у меня кличка Сухогруз, иногда Рефрижератором называют, но это длинно и неумно…
— Послушайте, — оживился Сапунов, покидая «ночлег» и присаживаясь напротив Сухогруза, — послушайте…
— Охотно расскажу… Вы ведь корреспондент! Извините, не знаю какой газеты, понятно, не местной, но мне все равно. Удивляет, что называю род ваших занятий? Я наблюдателен: журналистский значок на пиджаке и просыпающееся любопытство. Может, я вам помешал, тогда я — пасую. Отдыхайте» как говорится, с богом.
— Нет, почему же, — холодновато сказал Виктор. Ему вовсе не хотелось открывать «род занятий», но этот значок, действительно, Ни к чему нацепил…
— Мне наплевать, какой вы орган представляете, молодой человек. Все газетчики зависимые и несвободные люди. Но вы, кажется, попали в полосу невезений. А я еще не разучился советовать страждущим, хотя давно перестал верить людям.
— Интересно! — наконец улыбнулся Виктор. — За что они провинились? Люди? Все человечество, наверное?
— Человечество — муравейник. Все бегут, хватают, тащат в свой угол. Все на одно лицо. Я говорю о ближних. Ближние однажды плюнули мне в душу, и я позабыл их, вычеркнул из памяти. Они ждали, что я вернусь отсюда осыпанный бриллиантами и золотом, с чемоданами не открытий, а песцовых шкур, с перспективой на красивую жизнь… Попей, все — таки помогает… Ну что ж! Однажды я соблазнился, примкнул к партии, прилетел сюда.
— Какой партии?
— Партии старателей… Нам выдали инструмент и забросили на старый участок. Мы перелопатили участок, пошли к верховьям реки и наткнулись на жилу. Под конец сезона у меня почернели и сошли ногти. Мы жили на подножном корму, пока не прилетел вертолет и не доставил нас в Большой город. Здесь мы сдали золото и получили большие деньги. Я телеграфировал ближним и особо ближним женщинам, что лечу с удачей… О господи, это был какой-то кошмар! Теперь я чист и волен распоряжаться собой, как хочу…
Виктор закурил.
— «Столичные»? Разрешите, — Сухогруз взял сигарету, неумело прикурил, закашлялся. — Тоже — гадость… Но тогда я наслаждался волей и возможностью жить широко. Нет, я не проматывал деньги, пили крепко один раз. И этого было достаточно. Проклятое зелье… Проснулся утром — ни мехов, ни денег. Укрыт телогреечкой, и вот эти кирзачи у кровати. Я послал телеграмму директору театра, попросил выслать двести рублей на билет. «Не понимаю шуток», — ответил он. Женщины мои вовсе не ответили. Но выручила баба Тася. Знаете бабу Тасю, ее здесь все… Хотя откуда вам знать! Она обитает в избушке у пивного бара. Сегодня баба Тася сказала: «Пароход Аристархович, не твоя очередь ночевать у меня. Есть более нуждающиеся люди. Иди, говорит, на пристань». И вот я пришел…
— Куда же завтра? — выдавил Виктор, удивленный историей Сухогруза. Он никогда еще не разговаривал вот так с бичами, наслышан же был о них всякого.
— Будет день, будет пища! — философски ответил Сухогруз. — На Севере порядочных людей больше все — таки. Мое несчастье, так сказать, из ряда вон, локальное…
— Так все же, Пароход Аристархович, еще осталась вера? Вы противоречите себе… Знаете что? Я дам вам координаты… Вы же электрик, наверно, неплохой?
— Электротехникум и два курса театрального училища…
— Вот видите! — начал серьезно увлекаться Виктор. — Я прибыл сюда на плавучей электростанции. Сейчас она на рейде. Не видели? Ну что ж, узнаете еще. Нам нужны хорошие специалисты… Будем вместе работать! Решайтесь! — И тут он понял, что высказал свое тайное, еще как следует не оформившееся решение. И на миг пожалел, что оно сорвалось с языка.
Сухогруз устало отмахнулся:
— Возвращение блудного сына в здоровый советский коллектив! Не надо, не надо, старая песенка. Я уж как-нибудь сам… Проклятое зелье! Сгубит оно Русь — матушку…
— А все — таки подумайте. Вас рано или поздно… Извините, выселят отсюда. Пограничная зона, как я понимаю…
— Перебили вы меня, молодой человек. Я к нему со всей душой, а он… Надо подремать. Я не стесню, я на лавочке, — нахлобучив шапку, он устроился на лавочке.
Виктор выключил свет, размышляя еще какое-то время о неожиданном пришельце, который, кажется, уже ушел в сон. Жгло еще письмо в кармане, и он опять подумал, почему не догадался с вечера разыскать гостиницу, попытаться устроиться там в пристойных условиях.
— Послушайте, — колыхнулся из темноты хрипловатый, с грустинкой голос ночного гостя. — Вы, наверное, принимаете меня за чудака? Вот, мол, жил — был человек и дошел до ручки… Нет — нет, помолчите, не отвечайте. Наперед знаю, что ответите. Да и сами мечетесь, ищите. Не теплого угла, понятно! До этого вам еще далеко. До этого, возможно, еще доживете, докатитесь, как многие… А пока душевного равновесия ищете, которое, смешно сказать, кажется, обрел я в этом городе. Прав я? И людьми недовольны, и к людям тянетесь…
— Вы как гадалка, общими словами — да по общим местам. Куда как легко быть провидцем! — откликнулся Виктор.
— Ну вот, а если скажу я, что однажды не повезло вам в любви с женщиной, потеряли ее и теперь мечетесь от этой боли по свету. Не прав я?.. Вот видите, вы промолчали.
— Промолчал, потому что опять — общие слова. Все мы в поиске, только у одних руки, крылышки слишком рано опускаются!
— Чего в поиске?
— Хотя бы доброты человеческой.
— Доброты? — опять колыхнулся голос на лавочке. — А ее не надо искать! Просто надо быть самому… Доброта… Впрочем, это внутри, это — необъяснимо.
— Вот вы и подвели черту, Пароход Аристархович, — усмехнулся Виктор. — Все же не чудите, давайте к нам на «Северянку». Я это очень серьезно говорю.
— Молодой человек, молодой человек! — вздохнул ночной гость и надолго затих.
— А вы все — таки приходите. Слышите!
