— Давай! — сумасшедше заорал Лыкин. — Жмем! Давай-давай! Пошла-пошла!

У Дениски глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Упершись в литой буфер, он шел и шел, с силой делая каждый новый шаг. Дрожали, подсекались ноги, жгло плечо. «Только бы не остановилась, только бы не остановилась».

И Лыкин орал придавленно-визгливо: «Давай-давай!»; платформа медленно набирала скорость, раскатываясь, но отступись кто-нибудь, и она загасит ход и остановится и все нужно будет начинать сначала.

— Давай! — из последних сил орал Лыкин, но платформа уже пошла, покатилась, и можно было перевести дух, ослабить напряжение, встряхнуть закипевшую спину, утереть пот.

Дениска улыбнулся Карчуганову, победно сверкнувшему глазами:

— Вот даем!

— Даем. Не сорвал спину?

— Нет.

— А у меня побаливает. Должно, с перетугу, — встрял Лыкин.

Дорога шла под уклон едва заметно, но платформа раскатилась, и за ней пришлось бежать. Карчуганов сразу отстал, отстал и Черноиванов, и около платформы бежали теперь только Архипов, мускулистый Патрин да Денис. Ему казалось, что, разогнавшись, вылетит платформа на повороте под откос: слишком угрожающе, не шла — летела.

— Саня, слетит! — простонал Дениска. — Слетит!

И в отчаянном рывке настиг убегающую платформу, вцепился в буфер, но устоять не мог, его рвануло, потянуло за платформой, он упирался отчаянно, его мотало из стороны в сторону, било ветром. И страшно стало Дениске.

— Корчагин!.. Тьфу, будь ты трижды проклят! Еланцев! — закричал Архипов, боясь, что не удержится на ногах хлипкий монтажник, мотанет о рельсы или шпалы — расшибет. Но рядом с Денисом уже бежал Патрин.

— Держись! — и одной рукой крепко ухватил Дениса за поясной ремень. — Так-то оно веселей, а? Вот, чертеняка, разбежалась, скажи!

На повороте скорость пригасла, а дальше начинался ровный участок. Монтажники облепили платформу, используя силу инерции, ходом одолели его, а тут и до тупика всего ничего осталось. Загнав платформу в тупик, сели на рельсы, задымили, довольно посверкивая глазами, — одолели.

Патрин сунулся было к Денису с сигаретой, да встрял Карчуганов, его руку отвел без слов. Архипов заметил, усмехнулся, подсел к Еланцеву, крутнул головой:

— Ну, даешь ты, Корчагин! В штанах как? Невесело? — без ехидства опросил и насмешки и вроде как похвалил Дениску.

И потому Дениска сказал, как было. То есть что струхнул, конечно, немного. Все-таки крутило дай-то бог!

Монтажники посмеялись беззлобно, а Черноиванов, закуривая вторую сигарету подряд, сказал:

— Всыпать бы тебе за такое геройство по заднице, да… — он вздохнул, — понятно, что не баловался ты. От души…

Архипов, сузив глаза, смотрел куда-то на белую линию хребта. А потом сказал с доброй усмешкой:

— Это и главное, Иваныч…

Лыкин Федор усек, о чем разговор, свое вставил: мол, перемелется — мука будет. И Карчуганов, учуяв удобный момент, попер на Архипова, обвиняя его в несправедливости.

— Ты, Саня, это брось, понял? Справедливо нужно! — кричал он.

Архипов, ничего не понимая, ошалело смотрел на расходившегося монтажника, пожимал плечами. Улучив момент, спросил:

— О какой справедливости-несправедливости ты талдычишь, Харитон? Ты что это?

— Это ты того, — хищно подобрался Карчуганов. — Его, — он, утрудненно дыша, ткнул в Дениску пальцем, — в столовой держишь зачем? Справедливо? Говори сейчас!

— Скажу, — твердо, набычившись, проговорил Архипов. В его глазах появился стальной блеск: — Скажу, — повторил он. — Дальше нужно смотреть, Харитон. Хотя бы дальше собственного носа.

Дениске показалось, что они схватятся сейчас за грудки, и он со страхом смотрел на них, мысленно проклиная себя за то, что пожаловался Карчуганову на свою долю. Но драки не получилось. Между монтажниками и прорабом, раздвинув их просторными плечами, встал Черноиванов черной глыбой, усмехнулся.

— Вы чего, мужики, распетушились?

А тут и Денис с Лыкиным.

— Это я виноват, — сказал Денис. Лицо его было печальным и заметно побледневшим. — Я, — твердым голосом повторил он и, круто повернувшись, бегом пустился к столовой.

Кто-то вслед крикнул: «Эй!», и сразу же несколько голосов подхватило:

— Денис!

— Корчагин!

Но Денис продолжал бежать, ноги его ватно подгибались, и тянула к себе земля, жесткая в жестком брусничнике с колко взблескивающими капельками снова занудившего дождя.

И снова Денис взялся за воду. Мельтешил по тропке туда-сюда. А потом сел на корточки у ручья, почувствовал: позарез нужно привести в порядок мысли, которых набралось что дров в поленнице, что камешков в отрытом им в ручье котлованчике. И хорошие и плохие были мысли, напластовывались они одна на другую, но поверх всех оставалась чаще одна, и она-то подчиняла себе все другие. До поры, до сего момента, Денис заглушал ее в себе, но уже стало ясно: не уйти — созрела.

Но и сейчас, осознав это и поняв, Денис медлил, какое-то время задумчиво-увлеченно наблюдая затем, как сплетаются, расплетаются и снова сплетаются девичьей косой струи, пошумливают, бегут, чистые и светлые и загадочно-таинственные в этой чистоте и светлости.

Он опустил в холодную студеность ручья руку, ощутив живое его биение и крепость.

Да, накрепко приставшая к нему фамилия Корчагин, заменившая ему его собственную, обязывала Дениса ко многому. Сейчас он мог признаться себе, что не только вольно или невольно жил под чужой фамилией, но и старался быть похожим на ее хозяина: это его ко многому обязывало и в отличие от других обязанностей не тяготило его.

Денис поднялся, предельно выпрямляясь, пересилил судорогу, сводившую рот: «Самое главное… не проспал горячих дней…»

Денис вернулся в столовую необычно серьезный и торжественный. Ирина, сразу это заметившая, не удержалась, полюбопытствовала:

— Чего это ты такой? — покрутила в воздухе растопыренными пальцами: — Какой-то такой… злой не злой… непонятный, — лукаво прищурила глаза.

— Есть хочу, — сказал он, — аж руки дрожат. Смотри, как у алкаша.

— Садись, тоже мне, алкаш, — и, нагребая ему из кастрюли красной гущи пахнущего лавровым листом борща, вздохнула:

— Скоро, однако, и остальные придут…

— Скоро, — сказал Денис и заметил, потаенно глянула Ирина в оконце, закраснелась, перехватив Денисов взгляд. И он засмущался, ругнул себя, знал: не больно хотелось ей, чтобы знал кто-то о ее тайне.

Денис ел, уткнувшись в свою чашку. Ирина крутилась у печки, не заговаривала.

Монтажники подвалили, стало шумно. В толчее и суматохе Лешка Шмыков снова сделал выпад к Ирининой неприступности и опять же получил по рукам, и монтажники хохотали, как и в прошлый раз. А потом затеяли разговор о перегоне, больше для Ирины, чем просто посмаковать, — чтоб знала, что не зря хлеб едят один за троих.

— Карчуганову дэбэ дай, — покрыл гул голосов Федор Лыкин, — он у нас, считай, один и двинул платформу с мертвой точки. И мясо чтоб!

Карчуганов, как всегда сидевший рядом с Денисом, не обращал внимания на подобные колючки, знай наворачивал за обе щеки.

К Денису прицепился Лешка Шмыков, как всегда, начал подзуживать.

— Корчагин, заметили, похудел — под глазами черно. С чего бы? И ест вроде как нормально. — И смеется, а глаза настороженно-злые.

— Не в коня корм, — засмеялся Лыкин.

— Что-то здесь не то. — Лешка только и ждал этого, красноречиво скосил глаза на Ирину.

Та вспыхнула, поймав его взгляд, крутнулась, вильнула за перегородку. А Карчуганов запыхтел, подогреваясь:

— А чего тебе? Гвозди в пятки вбивают? Чего расчирикался? Чего парня цепляешь?

— Просто, — осевшим голосом проговорил Лешка и пригнул голову под тяжелым взглядом Карчуганова. — Уж и сказать ничего нельзя.

— А чего меня не цепляешь?

Лешка буркнул что-то уж и вовсе не разборчиво.

— То-то, — довольно отметил Карчуганов и загудел Денису в ухо. — Все в лучшем свете! А Архипа растребушили — будь здоров! Все как надо.