— Семен?..

— Не уберег, Михалыч… Не уберег… — И уронил голову на плечо подоспевшего председателя, и затрясся, заколотился на плече, скрежеща зубами. — На смерть… на смерть порешил.

Четверо мужиков несли на растянутом брезенте к дому рыбоинспектора тело лейтенанта, а бабы смотрели вслед мокрыми глазами.

— Молодой-то ишшо совсем, ой-ёё-ёо!

— Самойловна говорила: неженатый.

— Красивенький какой, господи, как же это?

— Семен наш ранетый, весь в крове…

— У-у, фашист проклятый! Ирод!

Поддерживаемый с боков Катериной и председателем прошел на нетвердых ногах к дому Домрачев.

— И за что так, Михалыч? Скажи, за что? Разве плохое что, а?

…Когда утром Бато проснулся, солнце было высоко, а тучи, что устилали небо, исчезали бесследно, будто их и не было вовсе. Но они были. Это Бато помнил, и помнил, как прошлой ночью он пересилил себя и не пошел на тоню. Это была приятная мысль, и он улыбнулся.

Звонкий голос внучки с улицы резко изменил ход мыслей Бато. Он вспомнил, что вчера вечером обещал ей нарезать фигурок, подумал, что лучше всего это сделать из молодого тальника, что растет в устье Мунгуму, и снял со стены отточенный рыбацкий нож в деревянных ножнах.

Утро было прохладное и сырое от росы, оставленной ночным туманом. Ступеньки крыльца были темные, но там, где лег солнечный свет, роса сошла, обнажив выбеленную солнцем и временем плоть кедровых плах. Старик положил руку на перильца из корявого, жилистого дуба и стал спускаться вниз. В это время со стороны солнца появилось белое сигарообразное тело «Ракеты». Оно стремительно летело, почти не касаясь поверхности воды, образуя за кормой седой шлейф взбаламученной волны. У створ «Ракета» резко свернула и устремилась дальше и вскоре стала едва заметной черной точкой на горизонте, которая быстро исчезла, словно растворилась.

Чтобы срезать тальник подходящей толщины, старику пришлось поднять раструбы сапог и войти в воду. Нож легко рассек ствол тальника — белый с коричневой ниткой сердцевины и зеленым кольцом коры. Кору он снимать не будет, по ней можно пустить узоры. На берегу старик сел на нагретую солнцем гальку и принялся вырезать фигурки. Он увлекся работой и не заметил, как подошел Шаталаев, и только когда его тень упала на колени Бато, старик поднял голову.

— Вот, — сказал он, и лезвие ножа коснулось готовых фигурок. Улыбка тронула его сухие губы. — Внучке, — добавил он и продолжал вырезать своих бурханов.

Шаталаев, опираясь о палку, с минуту стоял так, потом, даже не глянув на Бато, побрел вдоль берега, пощелкивая гравием. Ушел в поселок.

Скоро поднялся и Бато.

Девочка сидела на крыльце и ждала деда. Он издали улыбнулся ей, а подойдя, вытащил из карманов фигурки и разместил их на ладони. С улыбкой наблюдал за девочкой, как та взяла фигурки, как округлились ее глаза — два горящих уголька в узких прорезях — и взялись румянцем смуглые щеки.

За ее спиной солнечными бликами играл Амур, отраженные блестки вспыхивали, словно звезды.

Потом она прижала фигурки к груди и убежала в дом.

Бато снял тяжелые, нагретые солнцем рыбацкие сапоги и босой постоял еще с минуту на улице.

В доме было светло и тихо. На сверкающем чистотой подоконнике лежало солнце; разбитое на квадраты, оно лежало и на яично-желтых покрашенных кедровых половицах. Их тепло приятно передалось Бато, и он с минуту стоял неподвижно, согревая ступни и наблюдая за девочкой, расставляющей в комнате деревянные фигурки.

Крутая предрассветная темень стояла между гор, когда запоздало прокричал изюбр. Прокричал трубно, а затем ударил копытом в землю и задрал кверху голову, будто вызывая из-за гор солнце, и оно, словно услышав его зов, где-то там, в глубине гор, сдвинулось с места — над зазубринами хребта пролился блеклый и по-утреннему трепетный розовый свет. Рождался новый день.

Спозаранок проснувшись от грохота в окно вагончика, Дениска решил, что предстоит обычный день, и потому настроение у него было тоже обычное, без особого подъема. Три дня, как их эшелон прибыл на станцию Вели — конечную станцию действующей трассы Байкало-Амурской магистрали, — и Дениска уже кое к чему привык, даже к тому, что работать приходится не по специальности. Его поначалу это страшно возмущало, и он даже немного повздорил с прорабом Саней Архиповым. Выслушав справедливое недовольство, Архипов как-то странно улыбнулся, не глядя в требовательные Денискины глаза, и сказал, что если Дениске не нравится работа, то он может гулять на все четыре стороны.

Единственная мысль, которая вызвала теплую улыбку у Дениски в это утро, была мысль о том, что на разнарядке он увидит Ирину. Это задержало его под одеялом совсем ненадолго, но оказалось достаточным для того, чтобы вывести из равновесия бригадира монтажников Федора Лыкина. Лыкин ворвался в вагончик и наорал на Дениску. Но это тоже было обычно и на настроение никак не повлияло. Дениска знал, что Федор Лыкин — добрейшей души человек, с единственной слабостью: любит матерно ругаться. И не очень-то разбирается, есть для этого повод или нет. Дениску только бесит, когда Лыкин, забыв, где он находится, начинает гнуть маты при Ирине. И однажды он сделал ему замечание, на что Лыкин ничего не ответил. Дениска решил, что его замечание приняли к сведению, но жестоко просчитался. Лешка Шмыков, постоянный напарник Дениски по работе, сказал, что горбатого может исправить только могила. Впрочем, сам Лешка в этом отношении тоже не сахар.

И вот в утро этого дня все началось очень обычно и ничто не предвещало каких-то крутых поворотов в жизни Дениски Еланцева. Он так думал.

Подстегнутый Лыкиным, Дениска наспех оделся и уже совсем было собрался оставить вагончик, как взгляд его упал на стол, где лежало полученное им накануне мамино письмо. Письмо Дениска знал почти наизусть, но почему-то не удержался и еще раз пробежал его глазами. Само письмо Дениске не нравилось, но, когда он читал его, чудился ему мамин голос. Может быть, и сейчас, перед началом рабочего дня, Дениске необходимо было услышать его, и он прочел:

«…Друг твой Андрей Рыбин ходит в институт. Студент, а держится будто уже два диплома имеет. Спрашивал про тебя, говорит, что свалял дурака и сейчас, мол, такое время, что человек без высшего образования — полчеловека и никому не нужен. Ну я ему, конечно, напомнила, что у тебя за десятый класс оценки намного лучше, чем у него. Не думай, что сказала со зла. Просто мне стало обидно за тебя, мой сыночек. Я знаю, ты у меня умница и упрямец и если что поставишь перед собой, то уж и не свернешь с дорожки, пока не будет по-твоему. И я бы не переживала за тебя и не беспокоилась, будь ты поздоровее и покрепче и не такой суматошный. Сорвешь себя работой сейчас — всю жизнь будешь маяться, а уж я не прощу себе, что послушно отпустила тебя…»

Дениска Еланцев — монтажник-верхолаз. Но то, чем он занят сейчас, далеко от того, к чему он готовил себя целых два месяца на курсах при мостоотряде.

Хоть и говорится, что группа базируется на станции Вели, Дениска до сих пор так и не удосужился побывать там — их сразу зашали в тупик в полутора километрах от станции. Из окна вагона при перегоне состава Дениска разглядел только просвечивающие сквозь березовые стволы серые шиферные крыши поселка да слышал краем уха, что там живут лесозаготовители, что поселок небольшой, но здесь будет город и у него уже есть имя — Березовый, а станция Вели из конечной превратится в большую узловую станцию и что это время не так уж и далеко.

По этому поводу начальник десанта Клюев высказался так, что Дениске сразу стало ясно то, что именно от них, мостовиков, зависит, как скоро превратится поселок лесозаготовителей в город. Эта мысль вызвала в Дениске прилив новых сил, а сознание личной ответственности сделало его непоседливым и покладистым к несправедливостям судьбы.

Впрочем, Дениска, еще до того как твердо решил ехать с мостостроителями, знал о трудностях, которые их ожидают, но не думал, что будет тяжело так, как он никогда себе и не представлял. Он знал, что здесь все придется начинать с нуля, но как это — с нуля, было темный лес, кроме того, конечно, что нуль — это пустое место. А Дениска готовился к преодолению трудностей и часто, еще задолго до отъезда, закрыв глаза, размечтавшись, видел себя работающим на высоченной высоте или бегущим по узкой консоли, раскачивающейся в воздухе: ветер свистит в ушах, рвет с плеч брезентовую куртку, срывает с головы монтажную каску, а он, Дениска Еланцев, бесстрашно, как циркач-канатоходец, делает свое дело, нужное, важное и чертовски опасное — на грани жизни и смерти.