...Во временной перспективе, Ольга Николаевна, все видишь иначе. Вам еще трудно судить об этом, вы молоды, только из института, вам хоть и кажется, что прожили немало и что-то знаете, но, когда ваш солидный возраст отодвинется во времени лет этак на двадцать назад, вот тогда поймете, насколько условны в юности наши представления о самих себе... Знаю, знаю я, что вам не семнадцать! Но ведь и не тридцать семь! Да и не в возрасте дело, а вот что за ним? Вся суть в том, что за ним, это и есть единственная мера.
Как и обещал, я рассказываю вам свою жизнь, есть, конечно, о чем поведать, вот только рассказчик из меня никудышный. Понимаете, я не могу даже твердо утверждать, что речь идет обо мне. Я был таким тогда, это так. Но я сейчас и я тогда — это два разных человека, совершенно разных. Сейчас я кто-то другой, не знаю кто, только совсем не тот мальчик семнадцати лет, о котором вспоминаю. Пожалуй, тот был неплохой парень, слегка наивный и романтический, не чуждый, если откровенно, мирских соблазнов, но уж честный — это точно. Я рассказываю о нем, а не о себе, Ольга, потому и говорю — Андрий, он. Да, тогда был он, а я сегодня — это кто-то другой...
В том, 1936 году Андрий учился в последнем классе гимназии. Ему исполнилось семнадцать лет, и время помчалось для него совсем иначе, чем раньше. С приходом весны наступила напряженная пора подготовки к выпускным экзаменам.
Без Барбары Андрий ощутил пустоту. Связь эта мучила его, становилась все более двусмысленной, порой утомляла однообразием, а вот теперь он часто тосковал по Барбаре, и воспоминания преследовали его. Однако и они отодвигались куда-то в его сознании. Слишком бурной была пора возмужания, слишком много новых впечатлений несла она. Только иногда по дороге домой, на своей тихой улице, он бросал быстрый взгляд на дом Барбары, привычно разыскивая ее лицо в полуоткрытом окне.
Знаете, что такое разница в возрасте, Ольга? В опыте? Это когда люди, вот как мы с вами, произносят одни и те же слова, а имеют в виду разные вещи. Смысл в них вкладывают совсем неодинаковый. Совсем! Вот я скажу вам: собрание учащейся молодежи. Такая в этом словосочетании скука, тоска, казенщина... Точно? А когда Андрию было семнадцать, в том Луцке с такого собрания можно было и в «дефу» загреметь. А уж страсти кипели!
Улыбнешься, конечно, вспомнив, как Школа-гимназист вполне серьезно считал себя и революционером, и зрелым политиком, и бог знает кем еще. Но говорил я уже вам, Ольга, что был он честным парнем, до всего любил докапываться сам, да еще темперамент, да еще семейное воспитание... А цели он преследовал, даже с нынешней точки зрения, совсем не шуточные, и уровень понимания был у него, пожалуй, повыше, чем у многих теперешних в том же возрасте. Ну, да это тема особая.
В ту весну Андрий вынашивал идею создания в Луцке Союза прогрессивной молодежи. Тогда в городе работали четыре гимназии — польская, русская, украинская и еврейская. По тем условиям гимназия — это и просвещение, и интеллектуальная жизнь провинциального города. И политика. Да, она самая. Потому что находилось немало усердных голов, стремящихся рассадить молодежь по национальным отсекам. И шовинизма, и других «красот» хватало в богоспасаемом Луцке, неотъемлемой части Речи Посполитой, а знаете, что такое заскорузлость в национальном вопросе, заскорузлость, тяжелая инерция мышления... Так что младший Школа с его мыслью объединить в Союзе молодежь всех национальностей, имевших жительство в Луцке, взвалил на себя непростую ношу. И глядел, как говорится, в корень. Имелось в виду собрать «под крышу» Союза и гимназистов старших классов, и тех, кто закончил гимназию и остался в городе, и вовлечь так или иначе рабочую и крестьянскую молодежь.
Идея Союза гимназистам понравилась. Все-таки что-то новое, не рутинное, да и ровесники всегда ищут контактов. Решили только, что сначала в каждой гимназии разработают проект устава, положение, а тогда еще раз соберутся, чтобы обсудить все предложения и оформить официально.
Разговоры в гимназической среде были всякие — и острые, и взрывчатые. Но сама мысль — собираться, дискутировать, выползать из своих углов на свет божий — сама мысль, видимо, витала в воздухе. Ты видишь, Збышек, какой отклик получила наша идея! Збышек усмехнулся. Видеть-то вижу. Погоди только, как отреагирует наша законная власть...
Летом намеревались провести собрание и с официальным ходатайством о Союзе войти в магистрат. Где сейчас Збышек? Что творится на белом свете? Что там, в Испании? За испанскими событиями следили все, кто интересовался чем-нибудь, кроме своего брюха и тряпок. Победа Народного фронта, левые силы у власти — от этого кружилась голова.
Взволнованный отец как-то принес газету. Нет, вы посмотрите, что наши «патриоты» пишут! Срам какой! Андрий бросился к газете. Большие буквы на первой странице: «Красные бандиты не только в Испании, но и в Галиции». И дальше очень злобная статья о деятельности КПЗУ. Что ж, сказал отец, мы обязаны доказать, что достойны сравнения с испанскими коммунистами. У нас, на Западной Украине, будет своя Испания. Будем воевать, господа хорошие. Будем!
Чем он увлекался тогда, Андрий? Трудно вспомнить. Революционная деятельность стала поглощать целиком. Одобрение отца подразумевалось само собой, хотя он не раз предостерегал от излишней горячности, а однажды сказал:
— Как думаешь, если все пойдут делать революцию, кто учиться будет? Знания, мой дорогой политик, очень понадобятся тебе. Коммунист-недоучка — нонсенс... Да и не понимаешь ты еще, как трудно потом наверстать то, чего не узнал в юности.
Дома устраивали импровизированные литературные вечера, которые хоть и завершались часто дискуссиями на те же политические темы, но все же учили думать и спорить о литературе, о других серьезных вещах.
Преимущественно обсуждали статьи из «Месьончника литерацкого» и из «Дела». Интересный разговор был о Гоголе. Начался он в связи со статьей в «Месьончнике литерацком» «К столетию написания «Ревизора», потом пошел дальше, пока не коснулся Богдана Залесского, гоголевского приятеля, тоже украинца, который писал об Украине на польском языке. Большая и интересная статья Бронислава Даньковского в «Месьончнике», называлась она «Певец Украины», вызвала интерес к Залесскому, и впоследствии Збышек подготовил домашний реферат о его творчестве. Шли разговоры о Пикассо и Вламинке, о Маяковском и Горьком. Нет, что ни говори, а последний год обучения в гимназии был самым интересным. Все вдруг стали взрослыми, еще гимназисты, но, считай, завтра самостоятельные люди, и эта самостоятельность сияла невидимыми нимбами вокруг их бедовых голов. И каждый верил в себя и в других, восторженно ощущая значительность своих и чужих мыслей. Так хотелось быть взрослыми, что играли в них всерьез.
Но вот одно приключение было уже опасным. Андрия едва не исключили из гимназии перед самыми выпускными экзаменами. На уроке географии он передал «Красную Волынь» Славику Андрущенко, а учитель заметил и отобрал. Ох, напереживался тогда Андрий! Ведь главное — подвел отца. Адриан Школа едва уговорил директора гимназии не поднимать шума, не сообщать в полицию. Уговоры его вызывали подозрение, за ним издавна тянулась репутация «красного». Но директор кое-как дал себя уломать. А вот дома Андрию попало! Ведешь себя как мальчишка! Я же предупреждал: в гимназию такую литературу не носить! На мне и так полицейское недреманное око, не хватало из-за твоих штучек привлекать его внимание. Я отвечаю не только за себя и свою семью, а за партийное дело.
Андрий получил все-таки матрикул, закончил гимназию. А через две недели сидел в каталажке.
Отца арестовали на несколько дней раньше. Выяснилось, что провокатор выдал нового секретаря окружкома КПЗУ Адриана Школу, избранного два месяца назад, после ареста бывшего секретаря Панасюка.
Когда ночью в дверь стали ломиться полицейские, отец разбудил Андрия и сказал: пойдешь в Княгиненок, хата возле дороги на Боголюбы. Спросишь Полищука, скажешь, наших выдает Корольчук, пусть проследят, запомни: Корольчук. Отнесешь Полищуку все, что в тайнике, мать достанет. Но берегись: если схватят с этим — все, тюрьма. Там литература и шрифт...
