Оказывается, они поджидали телегу! Когда та приехала, прогромыхав пустой коробкой, и остановилась у ворот, махновцы приободрились и рассредоточились, изучили обстановку на улице, тенями рассыпались вокруг дома — их ведь вместе с ездовым и его спутниками стало больше. И тут те, кто был у входной двери, приступили к делу — попытались взять хозяев на испуг криками.

— Выходи, халдейское отродие, не отсидишься! — заорали они.

— Не видишь, кто к тебе пожаловал?!

— Сдавай товар бесплатно, тогда живым останешься!

Залегшие в доме люди чутко прислушивались к крикам, стараясь по их интонации определить настроение и намерения бандитов.

— Какое халдейское? — шепотом возмутился Павел Емельянович, обращаясь к Григорию. — Я ассириец. Притом наполовину русский.

— У нас ассирийцев халдеями называют, — пояснил Григорий. — Да плюнь на них!

Поскольку на крики никто не отвечал, махновцы озадачились. Такого у них еще не бывало. Обычно люди просыпались и начинали если не выходить во двор, то вести переговоры, беспокоиться. А тут тишина какая–то глухая… И вроде даже зловещая.

Посовещавшись, открыли стрельбу. Стреляли по окнам, шумно радуясь звону разбитых стекол, по дверям, по стенам, по крыше. От дома летели щепки, отваливались куски кирпичей, звенела и трещала черепичная крыша. Палили с час. Наконец убедились, что это не приведет к цели, потому что дом укреплен изнутри и пули в него не проникают, и остыли. Собравшись с духом, попытались взобраться на крышу. Оборонявшиеся какое–то время отпугивали их от стен выстрелами. Все же полностью контролировать то, что делалось вокруг дома, они не могли. Некоторые махновцы изловчились и попали наверх, затеяли там возню, начали бить по кровле, видимо, пытались разобрать ее. В итоге поняли, что и оттуда проникнуть внутрь не удастся.

— Черт, сидят, как в панцире!

— Может, их там нет? — в звонкой ночной прохладе отчетливо слышались переговоры махновцев.

— Кто же тогда отстреливается?

— А… Ну да.

— Эй, купчишка, выходи! Пока мы добрые! — закричали они в два голоса.

На печи закашлялась Аграфена Фотиевна, попытавшись что–то произнести. Она прикрывала рот рукой, била себя в грудь, чтобы прекратить приступ и не разбудить внуков. При этом выговаривала отдельные слоги и опять кашляла, так что понять ничего нельзя было. Павел Емельянович быстро метнулся и подал ей воды: «Попейте, мама».

Старушка посмотрела на зятя светлым ласковым взглядом: «Спасибо!» — прошептала.

— Что вы хотели сказат?

— Да то, что никого не узнаю по голосам, — отдышавшись, сказала она. — Хорошо ли вы с Гришей разглядели этих бандитов? Это наши люди или чужие?

За Дилякова ответил Григорий.

— Нет, чужие, — сказал он. — Махновцы теперь умные стали, боятся быть узнанными. Понимают, что когда–то с них спросится за все.

— Это хорошо…

— Это очень опасно, тетя Груня, — возразил Григорий. — Если раньше они ограбленных не трогали, то теперь стремятся не оставлять свидетелей — убивают.

Тем временем во дворе наступило затишье. Озадаченный этим, Павел Емельянович побежал на свое место, к окну. Он увидел застывших махновцев, как будто к чему–то прислушивающихся, а один из них стоял посреди двора с широко расставленными руками, как дирижер, призывающий продолжать паузу.

— Вот интересно, — вдруг сказал этот «дирижер». — От кого они закрылись?

Послышалось дружное ржание, бодрые прибаутки:

— Наверное, от трясцы болотной!

— Заразы боятся!

— Ага, от лешего, но не от нас, не-е… — и бандиты взорвались хохотом. — Мы хорошие!

— Да я не о том, мерины вы сивые! Только ржать и умеете, — сказал, тот, который заинтересовался ситуацией. — Ведь это же неспроста они так спрятались. Или они каждую ночь строят баррикады и из бойниц по воронам стреляют?!

До бандитов дошло сказанное и они поежились, словно холодный ветерок у них по спинам прошел.

— Ты хочешь сказать… они знали про нашу акцию?

— Дошло до тебя с третьего раза!

— Предатель, что ли, среди нас?

— А чего гадать? Вот выкурим их оттуда и обо всем поспрашиваем! Эй, пархатые, мы вас сейчас гранатами забросаем! — заорал очередной махновец и грязно выругался.

— Лучше по–доброму выходите!

— Сейчас мы твоих детей и жену–портисточку на куски порубим!

Ответом им опять было молчание.

— Ничего они не сделают, — между тем продолжал комментировать Пиваков, морально поддерживая своих подопечных. — Может под утро, когда поймут, что вашего сахара им не видать, и подожгут… Но не сейчас.

— А что он сказал про жену? — спросил Диляков. — Какое слово?

— Шутят так, — ответил Григорий. — Исказили два слова «портной» и «модисточка», им кажется это забавным.

— Это не ругание?

— Не–ет… Это зависть, браток.

Потом опять была пальба, от которой даже деревья вздрагивали. Все это длилось не минутами, а часами. Уже из–за восточной части горизонта выткнулся Орион и приподнялся над землей, уже проехал по ней своими нижними звездочками и присел на западе, а тут попытки захватить дом продолжались.

Вдруг возник ветерок, следом появилось приглушенное, вялое шелестение пожелтевшей листы. Незаметно небо начало терять черноту. Откуда–то из глубин безбрежной бездны на него упала тонкая тень прозрачности, мягким крылом охватывая восток, — наступал рассвет. Словно ему салютуя, возникли посланники света и дали о себе знать дальними выстрелами, глухими еще, но приближающимися.

— Это стреляют скачущие всадники, — сказал Пиваков. — К нам кто–то приближается.

— Значит, кто? Мы пан или пропал?

— Скорее мы пан, — преодолевая сомнения, сказал Пиваков. — Так себя ведут атакующие. Значит, это белые, деникинцы.

— Откуда здесь?

— Не знаю, вчера была стычка на нашем вокзале, кто–то туда прорывался со стороны Синельниково. Может, это было наступление, и деникинцы закрепились там. А может, это их разведчики прочесывают территорию.

Опытный участник боев не ошибся. Махновцы тоже насторожились и вскоре побежали в сад к лошадям, откуда размазанной черной нечистью мелькнули вон и исчезли.

— Теперь и ты уходи, Григорий, — сказал Диляков, непрестанно стреляя в воздух, чтобы приближающиеся всадники понимали, куда ехать. — Тебе пора. Ты спас нас — спасибо!

— Может…

— Нет–нет! Уходи! Вот сюда, — Павел Емельянович отбросил несколько мешков и открыл вход в подполье. — Лезь и ищи влево очень узкий щель. Это специально — для обману. Надо к нее сильно протиснуться. А потом иди и иди. Выйдешь в глина. Тоже опять в узкий щель. Дальше свобода.

— В глинище выйду, к речке?

— Да. Спеши, браток[3]! — произнес непривычное слово Диляков, и мужчины обнялись, прощаясь навеки.

Семью, подвергшуюся нападению махновцев, действительно вынул из–под обстрела разведывательный отряд деникинских частей. Услышав в гулкой осенней ночи стрельбу и поняв, что происходит, белые разведчики поспешили на выручку к несчастным, несмотря на то, что требовалось углубиться в тыл противника почти на пять километров и действовать там на свой страх и риск.

— Живы? — спросил главный офицер, когда к нему вышел улыбающийся Павел Емельянович.

— Спасибо, — ответил тот и низко поклонился.

— Едем с нами, быстро! — распорядился офицер и, повернувшись к своим бойцам, крикнул: — Не спешиваться! Не терять бдительности!

— Девушки, вас махновцы не тронут, оставайтесь, — собираясь в дорогу, отдавала последние распоряжения Александра Сергеевна. — Утром пойдите к Порфирию Сергеевичу, скажите, чтобы возвращался жить в родительский дом, к матери.

В сопровождении этого отряда, решительного и быстрого, семья Дилякова отбыла из Славгорода и отправилась в далекий–далекий путь, за горы и моря, на Родину Павла Емельяновича, в Багдад, только что избавленный от турок и перешедший под протекторат Великобритании.

При таких обстоятельствах мой отец Диляков Борис Павлович, родившийся на Илью — 2 августа (20 июля по ст. ст.) 1919 года, покинул Родину.