Напуганные последними страшными событиями, славгородцы боялись ночей. В пору разгула махновщины жизнь человеческая ничего не стоила и ни от кого не было ей защиты. Чуть ли не каждое утро приходили известия о грабежах. Налетая черной тучей, бандиты врывались в дома и забирали у людей все до последней нитки. А то и хуже случалось — ни за что убивали зажиточных мужиков. Конечно, не нарочно, просто те погибали при допросах с пристрастиями, где от них пытались выведать правду о «спрятанных сокровищах». Какие сокровища? Все давно уже и найдено и отобрано. Но сдуревшим от алчности махновцам этого не докажешь!

Еще помнился пожар на усадьбе Миргородского, безбожно сожженного в августе прошлого года, в день его рождения самим бесноватым Нестором, которого не зря недавно объявили вне закона. Думалось нормальным людям, что лиходей после этого хоть на время присмиреет. А там, даст Бог, что–то на фронте переменится: укрепятся белые в своих позициях или красные придут и введут твердую власть. Какая разница, кто будет править? Власть — это погода, ни больше ни меньше. Лишь бы она установилась наконец да была надежной. А люди при любой погоде приспособятся жить. А вот без власти никак нельзя — без власти тут же нечисть заводится, батьки разные бесчинные появляются, самозванцы возникают — алчба пасть зубастую разевает. И все не на жизнь это. Так как же без власти?

Опасные это дорожки, если божественную данность ставить под сомнение. Чего только теперь ни говорят пустобрехи, каких глупостей от них ни наслушаешься! И речь не о митингах, на которых глотку дерут те, кому это за страх велено или за монету звонкую. Речь об обывателях. Далеко ходить не надо, взять Цетку Григорьеву, заказчицу и постоянную клиентку, а заодно и шлендру этого проклятого выродка — не дура, казалось бы… Так она считает, будто власть рождает паразитов, а потому ее надо истребить. Говорит, ее Махно этому научил, который с самим Троцким якшается — не шутка. Так, по мнению Нестора, ни белые и ни красные не имеют права существовать, потому что они за власть как таковую. Значит, опять же — за паразитов.

Недавно, по слухам, распинался он на каком–то сборище в Большом Токмаке, агитировал мужиков вливаться в его отряды и среди населения сеял все ту же разрушительную смуту да анархию. Ну ясно, он стремился руки себе развязать, чтобы никто не удивлялся его выходкам, а не понимает того, что тогда уж и его власть заодно надо послать коту под хвост. Потом еще в Софиевке на крестьянском съезде воду мутил…

К сожалению, народец любит ухарей да забияк, полагая, что те к ним, кого они просвещают рьяно, не доберутся, что других утеснять будут. Эхе–хе…

А сам–то он кто, этот Махно? Ведь он постоянно то к белым бежит, то к красным примыкает: то за сильных воюет, то против слабых сражается. Значит, чужой властью пользуется и свою пользу выколачивает. Известно, на уме у него одно — ободрать тот самый народ, который его слушает, разинув рот, хапнуть побольше нажитого им добра–злата да вовремя слинять отсюда. Хоть бы его Господь скорее унес в нелегкие края!

Славгородцы давно знают не с лучшей стороны этого Нестора — смутьяна и самого никудышного человека. Но пусть славгородцы пристрастны, пусть Нестор, сиживая в кандалах, поумнел ни с чего… но кто он есть перед остальным миром? Кто его просил о защите, кто передал ему такие права — Бог, царь или люди? Да никто его не просил и никто не поручал!

Приперся домой, ошалевший от радости, что на свободу вырвался, и начал свои порядки наводить. Ну чья корова мычала бы?! Бахвалится, что именно он защитит крестьян от деникинцев и не даст помещикам издеваться над ними, а о том помалкивает, как именно он это устроит. Разве не власть применит? Конечно, власть — только преступную, незаконную, насильственную, своевольную. Интересно, кого он пытается обвести и оставить с носом? Неужели люди не видят, что он–то как раз и есть самый настоящий паразит и вредный элемент?

Диву даешься, некоторые активисты мечтают жить в безопасности и при этом не хотят власть над собой иметь. Чудеса! А кто же им обеспечит эту безопасность? И как — если без власти? Если толпу оставить без присмотра, то сразу появляются такие, как Махно — и не власть, но и не защитник, а грабитель и убийца, диктующий свою волю дурной силой. Ешьте его с маслом. Нет уж, власть нужна для порядка и мира.

Но куда там, кому что сейчас докажешь… А между тем в округе снова пошли беспредельные преступления.

Александра Сергеевна сокрушенно покачала головой от своих сбивчивых невеселых мыслей и насторожилась, что–то учуяв чутким ухом. Затем встала и направилась в залу, чтобы посмотреть в окно. Оттуда открывается вид на улицу, а ей послышалось, что к их воротам подъехал тарантас. Она отложила шитье, воткнула иголку в отворот блузки, обмотала вокруг нее нитку, чтобы закрепить и не потерять, и торопливо задвигалась. Действительно, за воротами стояла легкая на помин Цетка Григорьева. Одной рукой она и вальяжно закрепляла на конопривязи вожжи своей двуколки, а другой прижимала к груди объемистый пакет, видимо, с отрезами на наряды. Два норовистых коня нетерпеливо дергали головами, будто досадовали, что на короткой дистанции им не дали размяться, поиграть мускулами. Ну ничего, вот у Цетки случится хорошее настроение — побегают тогда они по селу, пыль поднимая. Это она любит… Еще гармониста с собой прихватит…

Поспешая на свое место, Александра Сергеевна не удержалась и остановилась у зеркала, недавно подаренного мужем. Из дальних странствий привез, дорогое — в серебряной оправе. Она перевела взгляд с оправы на гладь зеркала, посмотрела на себя — ах, хороша! Хоть и четвертый десяток разменяла, двоих уже родила, а не потеряла ни стройности, ни свежести.

Правда, очертаниями лица она больше азиатка, чем европейка… Но зато как бела кожей! Как чертами пригожа! Сколько резной тонкости и безупречности в форме носа, сколько плавности в мимике, изысканности во всем облике! А как подкупающе доверчиво открыт взгляд ее ореховых глаз под высокими бровями! Ничего, что покаты плечи, бедра тяжеловаты, ступня широкая… Кто это видит, если в целом она так благолепна — первая красавица на всю губернию!

— Кто там, — послышался голос Аграфены Фотиевны, которая, свешивая голову с печи, ждала ее возвращения в раскройную. — Не Павлуша ли? Ему обедать пора, Саша. Ты не забыла?

— Нет, мама, не забыла, — ответила Александра Сергеевна. — Скоро будем обедать. А Павлуша как приехал, так с тех пор в огороде возится. И что он там делает? Рабочих позвать не хочет… Роет и роет…

— Кого же ты в окно увидела?

— А-а… Да это Цетка прибыла, — сказала Александра Сергеевна, — беспутница.

— Опять новые наряды понадобились, — буркнула больная и привычно закашлялась. — Господи, доживу ли я до светлых дней? — запричитала она. — Что за время пришло, что за время…

Александра Сергеевна вышла из залы, пересекла коридор и заглянула в мастерскую, где работали модистки.

— Девчата! — крикнула, подойдя к двери и заглядывая туда. — Настя, ну–ка быстро встретить клиентку и провести в примерочную! Фекла, приготовь чаю из свежего привоза! Угощать будем. А ты, Уля, чего в доме сидишь? Бери детей и иди в сад, на воздух.

— Жарко там, — запричитала Ульяна, — будто здесь не воздух…

— В беседку иди, там сквознячки гуляют, — строго продолжала хозяйка. — И быстро мне!

Когда, выдержав приличное положению время, Александра Сергеевна зашла в примерочную, где принимала посетителей, Цетка нервно ходила по комнате, держа в руках какие–то шуршащие бумаги. Время от времени она в них заглядывала, что–то прочитывала и капризно фыркала.

Цетка тоже была красивой, но что–то мешало назвать ее красавицей. Причем сразу и не поймешь, чего именно ей не хватает, подумала Александра Сергеевна, глядя на подругу своей юности и, видимо, непроизвольно сравнивая ее с собой. Цетка обладала одной редкой и неожиданной особенностью для людей незнатного происхождения — она была грациозной. На нее хотелось смотреть. Среднего роста, тонкая в кости, с правильными и приятными чертами лица, с гордо посаженной головой, она казалась высокой, спесиво глядящей на мир, копошащийся у нее под ногами. В остальном облик ее отличался мягкостью и светлостью, какой–то неизъяснимой тихостью, отчего человеку с грубым вкусом мог показаться сероватым, как у мышки.