Проня стал одеваться. Стуча ботинками, обулся, с грохотом достал чемодан и, резко хлопнув дверью, вышел: «Пусть знают, что мне все известно!»

Потерянный и оскорбленный, стоял он у окна, и ему нестерпимо захотелось, чтоб поезд шел в обратную сторону. «Выкладывался перед ними, дурак, а они небось насмехались», — думал Проня и дивился тому, как, оказывается, это все просто, и вспоминались услышанные ранее анекдоты и случаи из жизни. «Поехал муж на курорт, а жена…» Всегда посмеивался и пропускал мимо ушей, а сейчас весь этот треп стал приобретать в сознании реальность: значит, правда!

И тут в груди что-то стало холодеть, и четко вспомнилось забытое и неоцененное им раньше.

— Надоел ты мне, старый, вот найду помоложе, — говорила Марья, вроде шутливо, но серьезно.

— Да кому ты нужна, кадушка? — смеялся Проня.

— Эге, еще как нужна!

…Проня встал, беспокойно заходил по проходу: «Тьфу, пень старый, внедрится же в башку».

И еще вспомнилось: как-то зачастила к ним Клавка, Машкина подруга. И все подгадывала, когда Машки дома нет. Пройдет сразу к зеркальцу, и ну вертеться!

— Ну как я? — спрашивала, а в глазах чертики.

— Да так, — отвечал Проня, — коза и коза.

— Эх ты монах! — укорила тогда Клавка.

— Я монах? — смеялся Проня. — А ты спроси у Машки.

Клавка ходить перестала, и он забыл об этом начисто, а теперь и это вспомнилось. Выходит, подстерегает такое каждого, даже если он противник тому. А если кто ищет? А Машкины слова. Неужто?.. Он беспокойно топтался в коридоре, чувствовал глупость своего положения, ругал Кнышева, Илью с Валей, а в голову уже лезло черт знает что. «Вот Машка-то, может, и ждала момента».

«Что это я дурею?» — осаживал себя, по из головы выскочило все хорошее, и думалось, что Мария всю жизнь ждала его отлучки и теперь наверняка ею воспользуется.

Проня не то застонал, не то замычал и не заметил, как случился около него проводник.

— Что с вами?

— А? Да зубы. Прямо мозги выдирают.

— Анальгинчик съешьте, помогает.

Проня проглотил две таблетки.

— Вам сходить скоро?

— Ага, на Комаровой.

Может, анальгин и от душевной боли помогает. Проне стало легче, и на рассвете, выйдя на перрон и взглянув на окно своего купе, простительно подумал об Илье с Валей: «Уютно одним-то. Дело молодое, пес с ними».

К завтраку Проня уже был на курорте, а вскоре — на приеме у врача. К Прониному удивлению, врач отыскал в нем чуть ли не десяток болезней — и в руках, и в ногах, и в сердце, выписал книжку и бодро заверил:

— Ничего, к нам на костылях приезжают, а глядишь — танцуют.

После обеда Проня обошел территорию курорта и везде — на аллеях, в беседках были люди и все группками, кучками, парами — беседуют, шутят так, как будто они здесь уже сто лет, а не приехали сюда каждый по отдельности, как Проня, вчера или сегодня.

— Ну вот и картина, — бормотал Проня. — Они, значит, тут, а те — дома…

Потом он пришел в палату. Соседи, которых он еще не запомнил, где-то гуляли. Проня достал из чемодана принадлежности для писем, сел и задумался: как начать письмо?

Писем он не писал, кажется, всю жизнь. Когда-то давно-давно, еще жил в деревне и ему было лет семнадцать, он влюбился в девчонку из соседней деревни и писал ей письма. Давно, а вот помнится, как писал. И начал:

«Пущено письмо двадцатого июля. Лети, мое письмо, извивайся, в руки никому не давайся».

Написав вступление, Проня задумался. Нужно приступить к конкретному, а конкретное у него — каша.

«Вот и отлетел я от дома, — продолжал он. — Ты одна теперя там и смотри поглядывай…»

Ему стало тоскливо и боязно, и ревность услужливо подталкивала карандаш: напиши, дескать, не вздумай там водить шуры-муры. Я ведь помню, когда ты мечтала о молодом, но он сдержался и ограничился только «смотри поглядывай». Подробно описал дорогу. И, мол, тут, на курорте, не чище: «за каждым кустом шушукаются да целуются», — приврал он.

Проня потер лоб: как бы этак зацепить Машку, чтоб и она так помучилась, как и он здесь, чтобы покрутилась за мечты свои, хоть давние, но нехорошие, и, не дай бог, если что там учудит, так чтоб недаром ей прошло.

Увлекся враньем, потерял меру и дальше уж, что называется, начал рубить сук, на котором сидел: дескать, увивается тут за мной бухгалтерша.

Он унес письмо в ящик. На обратном пути задержался у диковинных, почти по пояс человеку, шахмат. Два интеллигентных старичка ходили между фигур, и лица их были важны и глубокомысленны.

— Мат вам, Вадим Сергеевич, — сказал лысый старичок другому в шляпе.

— Да-с, тут уж никуда… — развел руками побежденный. — Поздравляю, Артем Андреевич.

— Как это — никуда? — Проня вошел на шахматное поле. — Конь сюда. Так? Пешкой прикрываешься. Эх ты, шляпа!

— Однако, молодой человек, вы грубоваты.

— Какой я тебе молодой? Ну давай переиграем. Ну с кем?

Из болельщиков выделился парень.

— Давай. На бутылочку.

Проня вцепился за нос рукой, задумался.

— Мы вот так.

— А мы так. — Парень думал недолго.

— А что же мы? Куда мы прыгнем? — Проня дергал себя за нос. — Вот так.

Парень ответил сразу ходом, и Проня понял, что имеет дело с сильным шахматистом. Он закивал ритмично носом, по спине у него прошел озноб вдохновения, в мыслях замелькали варианты ходов своих и противника, и вот она, тоньше волосинки, возможность выигрыша. Но он еще действует и психологически.

— Да-а, зажали вы нас — ни, это самое, ни вздохнуть, — усыплял Проня бдительность соперника.

— Ясно, матовое положение, — подтвердил Вадим Сергеевич.

— Да, никуда не деться, — Проня хлопнул себя по лбу и отдал пешку.

Парень задумался, но пешку взял.

— Пожалуйте бриться. Шах. Вилочка!

— Как же это? — парень растерянно огляделся и свалил короля. — Вот даешь!

— Филигранно, классически! — восхищались болельщики, Проня не скромничал.

— Мне это — плюнуть. Я на шахте всех чешу.

И сразу он стал свой для всех и все для него тоже. Потом они с парнем сидели в далекой беседке, говорили о шахматах, о работе и о курорте, и Проне было хорошо и легко.

Илья с Валей ушли в сознании далеко, и опасения за Марию рассеялись в прах. Ему даже не верилось, что он только сегодня ревновал ее и заранее подозревал бог знает в чем.

— Я, брат, сегодня номер отколол.

— Чего ты? — искренне встревожился парень.

— Да бабе письмо нехорошее услал.

— Ну ты зря. Подозреваешь, что ли?

— Какой там! Дорогой встретил парочку полюбовников. Ну моча стукнула в голову.

— Пошли во след другое — простит!

Проня покачал головой.

Ночь он не спал. На рассвете занял очередь к врачу. До десяти часов дня маялся, дожидал врача, и это время показалось для него вечностью.

— Слушаю вас, — сев за стол, сказал врач.

— Мне надо уехать. Дайте документы, — выпалил Проня.

Спросив фамилию, врач отыскал карточку, стал читать.

— Никуда вы не поедете — у вас комплекс заболеваний.

— Я не в тюрьме и уеду хоть как! — загорячился Проня.

— Так в чем дело? Я должен, как врач, знать.

— Личное.

— Ага, понятно, — улыбнулся врач. — Успокойтесь, здоровье прежде всего.

— Я лучше тебя знаю, что мне надо. — Проня не заметил, как перешел на «ты», и его тон взорвал врача.

— Берите и уезжайте, — сунул Проне документы. — К чертовой матери! А на предприятие будет письмо и соответствующие выводы. Тоже мне Отелло!

«Давай кипяти, — подумал Проня, выскакивая из кабинета. — Мне теперь одна забота — опередить письмо».

Дорога домой — это было самое ужасное в жизни Прони. Его бросало в жар, едва он представлял, что Мария уже получила письмо. То успокаивал себя мыслью о плохой работе почты: «Пока из сумки в сумку будут перекладывать…»

Опять же это — электроника на почте. Представлял сейчас Марию с письмом. «Ну, наклепал на себя, чтоб меня… Век Машка не простит выдуманной бухгалтерши. О-о! Пень гнилой, скотина безрогая!» — проклинал себя.