Вскоре большую часть раненых вывезли. Остались у нас одни нетранспортабельные (40 человек) и среди них двое особенно «тяжелых». У одного газовая гангрена голени, у другого — плеча.

Обоих положили в анаэробную палату. Рядом оборудовали специальную перевязочную, приставили к ним лучших сестер. Состояние у них было тяжелое, температура доходила до 39 градусов. Оба жаловались на распирающие боли в месте ранения.

После широкого рассечения, переливания крови и введения противогангренозной сыворотки, а также после поясничной блокады у раненного в голень дело быстро пошло на поправку. У раненного же в плечо процесс неожиданно стал переходить на грудь и спину. Пришлось делать разрезы и там. Оперировать его приходилось по два–три раза в день, а в общей сложности он перенес около 13 операций!

Ценой упорной борьбы, длившейся целый месяц, руку удалось спасти и полностью сохранить подвижность.

Поставив на ноги раненых, перенесших газовую гангрену, вновь с благодарностью вспоминал А. В. Вишневского, научившего меня понимать раневой процесс с позиций нервизма и лечить тяжелые осложнения после огнестрельных ранений. Врач получает огромное удовлетворение, когда удается спасти жизнь и вернуть в строй раненого, перенесшего газовую гангрену.

Наконец, нам на смену прибыл фронтовой госпиталь, который до этого находился в свернутом состоянии недалеко от Камышина. Мы передали ему нетранспортабельных раненых и выехали на новое место, в район города Шахты. Там нас уже с нетерпением ждали. Медсанбат должен был срочно отбыть туда, где шли боевые действия дивизии.

Не успели разместиться и оборудовать помещение, как начали поступать раненые. Это были в основном бойцы кавалерийского корпуса, того самого, который еще недавно проходил поэскадронно мимо нашего госпиталя в Тормосин, направляясь в рейд по тылам врага.

Раненых привезли в санях закутанными в тулупы и полушубки. Повязки промокли, загрубели, издавали зловонный запах — видно, не хватало перевязочного материала, а может быть, и негде было их менять. Мы бережно снимали бойцов с саней, на носилках переносили в сортировочное отделение, поили горячим чаем, тех, кого можно, мыли в бане.

И вновь врачи и сестры трое суток без отдыха стояли у операционного стола. Мужество и выносливость раненых поражали: не слышалось ни стонов, ни криков, только лихорадочно блестели глаза, скрипели зубы…

К концу марта 1943 года уже на всем необъятном фронте от Черного до Баренцева моря обозначилось резкое изменеьие обстановки в пользу Советской Армии. Неся колоссальные потери, противник откатывался на запад.

Дороги уже развезло — ни проехать, ни пройти. А у нас находилось более 300 тяжелораненых. Вывезти их никак не удавалось — машины, не доходя до госпиталя, застревали. Мы оказывались отрезанными от продовольственных баз и фронтовых госпиталей. Через связных посылали тревожные сигналы в тыловые учреждения армии и фронта. Однако результатов не было.

Особенно плохо обстояло дело с продуктами. Местное население тоже ничего не имело, гитлеровцы выгребли все подчистую. Сердце сжималось, когда приходил в палатку к тяжелораненым. Все было сделано как надо, — рана обработана хорошо, больной должен поправиться, а у него не хватало сил бороться с инфекцией. Весь персонал старался спасти раненых, собирали хвою, варили отвар, однако это не помогало. И неожиданно я вспомнил, что на Крайнем Севере люди нередко пьют свежую кровь оленя, особенно охотники, которым в суровую зиму подчас приходится жить впроголодь. Чтобы как–то спасти положение, решили пойти на эксперимент — применить бычью кровь (у нас остались быки, предназначенные для убоя).

Взяли несколько стаканов крови и дали тяжелораненому. Его мутило от одного ее вида и запаха. Пришлось сдобрить пряными веществами и добавить несколько граммов спирта. Получилось нечто вроде «ликера», который раненые пили с удовольствием.

Самочувствие у многих улучшилось — раны очистились, посвежели, не стало налетов и студенистых краев. Так впервые в 5‑й ударной армии появились быки-доноры.

Вскоре мне пришлось все же распрощаться с госпиталем. Я был назначен армейским хирургом в соседнюю, 44‑ю армию. Никто не учил меня руководить хирургической службой армии. К счастью, активных действий на этом фронте не было. Стояло жаркое, знойное лето. Наши части находились около Таганрога, в котором были «закупорены» гитлеровцы. Линия фронта на участке армии проходила по реке Миус и частично по глубокому оврагу в 18–20 километрах от города. Позади,, от линии фронта до окраин Ростова (там находился в те дни штаб фронта), лежала ровная выжженная степь с редкими островками сохранившихся глинобитных построек, где и размещались тыловые части, в том числе госпитали.

Попасть днем в медсанбаты было почти невозможно: в воздухе висела «рама» — вражеский двухфюзеляжный самолет–разведчик. Как только появлялась живая мишень, орудия немцев открывали огонь или начинала обстрел сама «рама».

Активные действия начинались после захода солнца, когда в сторону первого эшелона войск двигались из тыла армии транспорты с боеприпасами, горючим и продовольствием. Машины шли ощупью, с притушенными фарами. Трудно себе представить, как могла двигаться колонна в такой кромешной тьме. Лишь иногда на мгновение вспыхивал свет ручного фонарика. Водители совершали буквально подвиг, своевременно доставляя к передовой все необходимое.

Временное затишье дало все же возможность объехать основные медицинские подразделения армии, и прежде всего медико–санитарные батальоны, которые размещались в больших глубоких землянках, вырытых по склонам оврагов. Таких причудливых построек я еще нигде не видел. Узкая, едва заметная щель змейкой уползала вглубь, в длинный подземный зал с рядами нар — это было сортировочное отделение; рядом оборудованы операционная и перевязочная. Отдельно находились госпитальные отделения.

В условиях обороны устройство подземных медсанбатов и даже госпиталей было единственным способом приблизить квалифицированную врачебную помощь к боевым порядкам войск и вместе с тем создать наибольшую безопасность для раненых и медицинского персонала. Поэтому подземные помещения использовали широко, несмотря на то что земляные работы отнимали много сил и времени и выполняли их все — от санитаров и выздоравливающих солдат до врачей.

Мы активно готовились к будущим боевым действиям. Обучая других, я учился сам. Учеба персонала была основана прежде всего на анализе работы медицинских служб во время недавних военных операций. Во многом помогал опыт, накопленный в 5‑й ударной армии. Если в начале войны перед медицинской службой действующих частей ставилась одна задача — оказать раненому хирургическую помощь и отправить его в тыловые медицинские учреждения, то теперь их надо было «обработать» окончательно. Практика показала, что такая система помогала сохранить жизнь тысячам бойцов. Все это накладывало новые обязанности на полковые медицинские пункты, медсанбаты. И я как можно чаще старался бывать в этих подразделениях.

Решил как–то с врачами медсанбата побывать на двух–трех близлежащих полковых медицинских пунктах. Для этого надо было километров пять–шесть пройти по пересеченной местности и открытому полю. Шли очень быстро небольшими группами, то во весь рост, то пригнувшись, а в особо опасных местах и ползком. Трудно было без привычки делать такие броски. Я и еще некоторые врачи оказались в хвосте и подошли к полковому медицинскому пункту последними. Тут нам и досталось по поводу необученности пехотному делу! Как мог отшучивался, но понял, что придется приобретать опыт не только в хирургии…

В дальнейшем часто приходилось бывать в полковых и даже батальонных медицинских пунктах, расположенных в непосредственной близости от войск. Постепенно научился делать перебежки, ползать по–пластунски, пользоваться личным оружием и даже метать гранаты. Этому нас обучили врачи медицинских пунктов. В силу превратностей фронтовой обстановки им нередко приходилось держать в руках не только скальпель, но и автомат.