Незнакомец тоже поднял голову. На лице его отразилось беспокойство. Он попытался опереться на руки, с трудом перевернулся на бок и, зажмурив глаза и стиснув зубы, рывком перевалился на спину.

Милка зажала себе рот рукой, чтобы не закричать. Вся рубашка спереди была красной от крови. Она никогда столько крови не видела. Глаза ее перебегали с его лица на рану и обратно. Он был очень бледен, на лбу выступили капли пота. Милка подумала, что и она, скорее всего, сейчас выглядит не лучше.

Он оперся на локти и, морщась от боли, чуть приподнялся. Потом снова лег, одной рукой расстегнул пуговицы на рубашке, осторожно отлепил намокшую ткань от раны. Потрогал вокруг пальцами, прислушиваясь к чему-то внутри. Все пальцы тут же окрасились кровью. Он, не глядя на нее, хрипло сказал:

— Завязать нужно. Помоги.

Она тут же встрепенулась и стала соображать, чем бы. Ей хотелось отплатить ему быстрой и скорой помощью. Сама не любила, когда кто-то столбенеет в решительный момент. Однако судить других и негодовать оказалось гораздо легче, чем легко соображать самой.

Не подавая виду, что она с трудом решает эту задачу, Мила рванула подол своего разорвавшегося по боковому шву платья. Теперь уже все равно. Но ткань поперек рваться не желала. А значит, укоротить подол на ширину бинта не представлялось возможным. Поддавалось только вдоль.

А что из этого получится, она решила сейчас не думать. Ведь поверх платья на ней был надет довольно длинный свитер. Она даже устыдилась своих имиджевых страданий в то время, как ей нужно было оказать помощь раненому человеку. Который кстати, ее спас — напомнила она себе.

И она решительно стала рвать платье так, как рвалось. А порвалось снизу до самого ворота. Сбоку на оголившемся до свитера бедре теперь не хватало полоски сантиметров десять в ширину. Свернула материю рулончиком, чтобы удобней было бинтовать. Склонилась.

— Чем же это вы так? — спросила недоуменно, вскинув на него глаза. Но он смотрел в сторону и отвечать ей, похоже, не собирался.

Она нервно вздохнула, приложила ткань к ране и начала бинтовать вокруг его живота и спины. Чтобы перехватить бинт руками под спиной, пришлось практически обнять его. Она почувствовала, как он отстранился, чтобы не касаться ее волос лицом.

Одного бинта оказалось мало. Он тут же пропитался кровью.

Но не обязательно же ей сдирать с себя все до нитки. Первое оцепенение прошло и голова заработала практичнее. Лучше бы пустить на это дело его рубашку.

— Надо бы еще… Не хватает. — Она как-то особенно четко выговаривала слова. Как часто бывает, когда говоришь с незнакомым человеком, да еще сомневаешься в том, что русский для него родной. Он смотрел на нее таким болезненно-странным взглядом, что ей казалось, что он с трудом ее понимает. — Давайте вашу рубашку!

Мила требовательно и уверенно потянулась обеими руками к рубашке, чтобы пустить ее на перевязку. Но он неожиданно резко перехватил ее руку. И, сверкнув на мгновение глазами, покачал головой.

— Свое рви. — Он не говорил, а приказывал.

Милу это неприятно царапнуло по нервам. И даже самодовольное удовлетворение от того, что она так благородно ему помогает, ощутимо померкло. Нет чтобы смотреть благодарными глазами… Чучмек… Одно слово. Успокоила она себя, заряжаясь порцией равнодушия к сложившейся ситуации. Примерилась к собственному подолу, собралась уж было оторвать, но потом подумала, что поднимает юбку и глупо оголяет ноги до самого верха. Тогда она демонстративно повернулась к нему спиной.

Но он этого не заметил, потому что опять закрыл глаза, с трудом сглотнул и облизнул пересохшие губы.

Потом она сидела на земле, прислонившись спиной к стволу старой сосны. Кора была толстая, сухая и пахла смолой. Наверно, если бы она пошла навстречу тем, кто должен ее искать, все произошло бы гораздо быстрее. Но как она может сейчас уйти? А он? Человек, который вытащил ее из этой переделки. Мелкие волны плескались о берег. Покрикивали чайки. И все было бы ничего, если бы не раненый человек рядом с ней. Она так и не поняла, что с ним произошло. Сначала подумала, что, может быть, он наткнулся на какую-то острую железяку в воде? Но как же он тогда мог плыть? Впрочем, для Милы было загадкой и то, как вообще человек может так долго плыть… Или, может быть, он напоролся на что-то уже тогда, когда они выползли на берег? Но на том месте, где он лежал до перевязки, никаких сучьев и корней видно не было. Только осталось страшное кровавое пятно. Не хотела бы она ходить по пляжу и вдруг наткнуться на такой след. Хотя, наверно, все это до первого дождя.

Он лежал с закрытыми глазами и только пару раз еле слышно произнес: «Ничего. Ничего. Я сейчас встану». Да уж лучше пусть лежит. Зачем вставать…

Она не сомневалась в том, что их найдут. И про сто ждала. Вся превратилась в терпение и ожидание.

Постепенно ее разморил сон. Солнце грело сильнее. Вода плескалась монотонно и глаза просто сами закрылись, и она провалилась куда-то в черноту.

Ей приснилось, что мама наклоняется над ней и говорит: «Куда же ты делась? Ведь точно помню, что на Новый год еще была!»

Она проснулась резко. Встрепенулась. С трудом вспомнила, где она и что с ней. Где-то вдали, рассекая волны, неслась моторка. Мысли в голове ворочались лениво. Рев мотора становился все слышнее. И тут до нее дошло — это же за ней! Она вскочила и бросилась к берегу. Но нога ее за что-то зацепилась. Она споткнулась и упала, ободрав о песок коленку. Тут же попробовала вскочить и снова побежать. Но ногу освободить не удалось.

— Сядь и не высовывайся! — услышала она и, оглянувшись, увидела, что его рука крепко держит ее за ногу, а взгляд давит с такой мрачной силой, что вырваться она не посмела, а только захлопала глазами от полного непонимания того, что происходит. Моторка пронеслась мимо и скрылась из поля зрения. Многообещающий звук мотора стих чуть позже.

— Что, обалдел? — сказала она довольно противным хамским тоном. — Пусти сейчас же, придурок!

Он отпустил. А ее грубость пропустил мимо ушей.

— Это же нас искали! — закричала она истерично. — Тебе что, помощь не нужна? Ты посмотри на себя! Ты же синий! Помереть хочешь, что ли? Ты кто вообще такой, чтобы мне приказывать?

Он скривился, как музыкант от фальшивой ноты.

— Так много говоришь… В ушах звенит. — А потом, после небольшой паузы, добавил: — Ты уходи. Я тебя не держу. Уходи. Будет лучше всем. Только у меня к тебе одна просьба…

Он посмотрел на нее. Между бровей залегла страдальческая складка. Она с удивлением на него смотрела. Говорил он практически без акцента. Только неуловимо проскальзывала какая-то несвойственная русским неторопливость.

Потом он отвернулся и на нее больше не смотрел. Глядел куда-то в сторону. Он явно не знал, как свою просьбу сформулировать. И поэтому мучился.

— Ну, в общем, я тебе помог, девушка. Помоги и ты мне. — Она вздохнула. «А то он думает, что ли, что я ему могу не помочь…» — Не говори никому, что я здесь. Никто не должен знать, что я вообще есть. Скажешь, за бревно схватилась и выплыла. Поняла?

Она не поняла ничего. А то, что услышала, казалось ей полным бредом. Потом до нее вдруг дошло.

— Так ты террорист?! Это ты нас всех потопил! Да? Вот сволочь… А я с ним вожусь тут…

Она смотрела на него с такими расширенными от возмущения глазами, что он не выдержал, усмехнулся и, откинув голову на песок, обреченно вздохнул. Сказал устало.

— Нет. Я не террорист. И никого я не топил, если ты еще не заметила. Я прошу по-хорошему — уходи и забудь. А прошу я редко. Или мне задушить тебя надо, чтобы ты молчала? Так на хрена я тебя тогда вытаскивал за косу?

Он разозлился и, пытаясь говорить громче, только сильнее хрипел. Потом, видимо, все-таки силы у него кончились. Он прикрыл глаза. Она не двигалась с места. Он сказал тихо:

— Просто возьми и уйди. Это же так просто. — А потом прохрипел: — Да убирайся же ты, дура, отсюда к чертовой матери!