— Говорил ли вам [на совещании] Каллен Дэвис, что Андрия вернулась в город? — спросил Уилсон свидетеля.
Манн сказал, что не помнит.
— А когда он узнал о решении судьи Эйдсона, он как-нибудь отреагировал на это?
Манн ответил, что не помнит, отреагировал ли на это как-то Каллен или Кен. "Но на лице у Каллена не было положительно никаких признаков ненависти", — повторил Манн.
— А разве убить на глазах у ребенка его любимую кошку — это не акт ненависти? — спросил Уилсон настолько неожиданно, что никто не успел и глазом моргнуть. Хейнс вскочил как ужаленный и гневно заявил протест. Доулен подозвал всех обвинителей и защитников к себе, чтобы как-то охладить их пыл. Толли Уилсон, конечно же, знал, что не имел права задавать этот вопрос, но вовсе не жалел об этом. Вряд ли ему еще хоть раз во время этого процесса представится возможность обвинить Каллена Дэвиса в каком-либо неблаговидном поступке, совершенном до убийства.
В течение последующих нескольких дней защита сконцентрировала все свои атаки на Буббе Гавреле. Дорис Костелло, дежурившая в ту ночь в отделении "скорой помощи" в больнице Джона Питера Смита, показала, что, когда привезли Гаврела, тот был в "сознании" и с достаточно ясной головой, чтобы назвать свою фамилию, адрес, номер телефона и подписать согласие на операцию. Обвинение в свою очередь спросило у Костелло, видел ли Гаврел Присциллу в ту ночь. Костелло ответила, что, насколько ей известно, не видел.
Следующим давал показания санитар "скорой помощи" Пол Гохин. Он сказал присяжным, что, войдя в ту ночь в особняк, увидел Гаврела, сидевшего на полу с телефоном в руках. Когда он спросил у него, куда его ранили, Гаврел ответил: "Не знаю. Увезите меня отсюда". Когда Гохин спросил, кто в него стрелял, Гаврел дал такой же ответ: "Не знаю. Скорее увезите меня отсюда". Через несколько минут, когда Гохин пытался на заднем сиденье "скорой помощи" стащить с Гаврела брюки, тот вынул два пакетика марихуаны и сказал: "Выбросьте это". Гохин сказал далее, что выбросил пакетики в окно машины. Бев Басе "ругалась… и была слишком возбуждена, — продолжал Гохин. — У нее были остекленевшие глаза… как у человека, принявшего наркотик". Гохин сказал присяжным, что на "скорой помощи" больше не работает, а служит теперь полицейским в одном из пригородов Форт-Уэрта.
В рассказе Гохина было немало неясностей, но обвинение почему-то не обратило на это внимание присяжных. Уже в тот момент, когда санитары вносили Гаврела в карету "скорой помощи", были совершены довольно серьезные правонарушения. Разве Гохин не знал, например, что иметь при себе марихуану было нарушением закона? Разве он не понимал, что марихуана — это вещественное доказательство? Если он знал это и понимал, тогда зачем выбросил ее в окно? Как он это сделал? Опускается ли вниз заднее стекло "скорой помощи"? Через какое именно окно он выбросил марихуану? Все эти вопросы имели самое прямое отношение к делу, но обвинение почему-то не задало их.
Когда защита пригласила своего следующего свидетеля, обвинение пришло в замешательство. Этим свидетелем был Джимми Содерс, полицейский из Форт-Уэрта. Почему обвинение не вызвало этого одного из главных свидетелей, стало ясно, когда Содерс сообщил, что на вопрос о том, кто в него стрелял, Гаврел ответил: "Я не знаю этого человека". Однако обвинение все же отыграло очко во время перекрестного допроса. Когда Содерс спросил у Бев Басе, кто стрелял в ее возлюбленного, та ответила: "Каллен Дэвис. Я видела, как он стрелял. Я его знаю".
Крупнокалиберным орудием в наступлении защиты на Гаврела стал Томми Джорден, который находился с ним в палате интенсивной терапии. Но еще до того, как Джорден занял место для дачи показаний, стало очевидным, что это крупнокалиберное орудие может выстрелить и в другую сторону.
Допрос Джордена был продуманным риском. Некоторые обстоятельства его личной жизни могли заставить присяжных усомниться в правдивости его показаний. Уже больше года тот был безработным, подал заявление на выплату ему постоянного пособия на том основании, что из-за травмы спины стал полностью нетрудоспособным, и имел более чем косвенное отношение к судебным делам по искам о причинении телесных повреждений (он был замешан в трех таких делах, одно из которых еще не было закончено). Каким бы несправедливым ни было возможное суждение о нем, у всех складывалось впечатление, что Джорден — довольно темная личность. Ричард Хейнс, однако, был уверен, что все эти обстоятельства можно будет утаить от присяжных. Учитывая важность того, что, по словам Джордена, он услышал, стоило пойти на риск.
Джорден показал, что 3 августа, то есть на следующий день после убийства, к ним в палату пришел отец Гаврела. По словам Джордена, между отцом и сыном произошел следующий разговор:
Отец: Ты знаешь, кто в тебя стрелял?
Сын: Нет, не знаю. Все произошло так быстро, и там было так темно, что я не разглядел.
Отец: Это сделал Каллен. Девчонка [Бев Басе] сказала, что это был он. Поэтому, если кто-нибудь будет тебя об этом спрашивать, ты так и говори. Кто-то же должен за все это заплатить.
После того как Гаврел-старший ушел, продолжал Джорден, он завязал с Буббой разговор, в ходе которого тот снова подтвердил, что не знает, кто в него стрелял. Тогда Джорден сказал: "Послушай, если в тебя стрелял такой богач, ты и сам можешь разбогатеть. Ты же можешь подать на него в суд".
На это, по словам Джордена, Гаврел ответил: "Ты прав. Я просто об этом не подумал".
В ходе перекрестного допроса выявилось странное обстоятельство: только через четыре месяца Джорден решился наконец рассказать об этом разговоре. Свидетель отклонил утверждение обвинения о том, что пошел на это, "чтобы улучшить свое [материальное] положение".
Когда Джорден закончил дачу показаний, обе стороны заявили, что он помог разбирательству дела. Вызов его в суд соответствовал генеральной линии защиты, которая, в частности, состояла в том, чтобы оставить у присяжных впечатление, будто обвинение приглашало лишь тех свидетелей, которые подтверждали его версию случившегося. Бэрлсон, например, полагал, что обвинение может стать жертвой собственной самоуверенности. Оно уже так свыклось со своей концепцией, что утратило способность замечать ее недостатки или принимать во внимание вновь обнаруженные слабые места, которые намеревалась использовать защита. "Они думают, что мы стреляем вслепую", — заметил Бэрлсон. Сам он, однако, был уверен, что, продолжая стрелять вслепую достаточно долго, защите в конце концов удастся поразить цель.
В данном случае речь шла прежде всего о Роберте Сохилле, следующем свидетеле защиты. Поскольку этот человек первым столкнулся с Бев Басе, когда та убегала от преследовавшего ее убийцы, возникал вопрос: почему обвинение не вызвало его в суд? Можно было предположить, что рассказ Сохилла будет противоречить показаниям Бев Басе, и это на самом деле было так. Басе утверждала, что, вскочив в машину Сохилла, назвала имя убийцы. При этом она говорила то ли о Каллене Дэвисе, то ли о "владельце большого дома на холме". В своих показаниях, однако, Сохилл отрицал это. Он сказал, что имя Дэвиса упоминалось только один раз, когда девушка заметила: "Дело в том, что Дэвисы сейчас разводятся". Однако в ходе дальнейшего допроса Сохилла стало выплывать нечто новое. Это "нечто" пока еще не было очевидным фактом, но со временем стало "приобретать все более реальные очертания в сознании присяжных. Некоторая путаница в определении точного времени происшедших событий возникла еще ранее, но теперь ситуация еще более обострилась. Сохилл был абсолютно уверен, что в ту ночь позвонил в полицию в 12.20. Он вспомнил, что, когда уходил вместе со своими коллегами по службе из бара "Рамада-инн", кто-то проворчал, что закрывать бар в полночь просто неприлично. Сохилл вспомнил, что еще посмотрел на часы в холле, а затем на свои собственные. И те и другие показывали ровно 12.05. Расстояние между баром и тем местом на Хален-бульваре, где он впервые увидел Бев Басе, было ровно 15 км (он для верности проверил это позже). Учитывая, что ему пришлось сделать разворот на шоссе № 20, а также то, что он ехал с нормальной скоростью, весь путь должен был занять у него 13 минут. Еще минуты две прошло с того момента, когда он посадил Басе в машину и позвонил в полицию. Таким образом, получалось, что он вызвал полицию ровно в 12.20. Однако по записям в журнале дежурств полиции звонок от Сохилла поступил на 22 минуты позже (и по меньшей мере на 20 минут позже того момента, когда Присцилла начала стучать в дверь соседнего дома, умоляя его владельцев вызвать полицию). Это несоответствие стало еще более очевидным, когда вспомнили, что охранник Джон Смедли, прибывший на место как раз в тот момент, когда Сохилл звонил в полицию, сказал, что все это произошло в 12.47. Записи в журнале дежурств диспетчерской службы Смедли подтвердили это.
