Это тогда родился анекдот. ТАСС сообщает: «Вчера, после тяжелой и продолжительной болезни, обширного кровоизлияния в мозг, не приходя в себя, избран генеральным секретарем ЦК КПСС».

Что говорить, грех смеяться над старостью. Но эти старики, которых так берегла многочисленная челядь, которые так заботились о себе, не заслужили доброго отношения: меньше всего они думали о благополучии народа, находившегося под их жестокой властью, никого не жалели…

Как это возникло, не помню, но долгие годы, еще с «Литгазеты» пятидесятых, при встрече с Зиновием Паперным повторялось одно и то же. На мое: «Зяма, я тебя горячо…» он отвечал: «А я расскажу тебе три анекдота».

Но однажды, появившись у нас в редакции, вместо полагающегося «А я расскажу тебе три анекдота» он вдруг сказал, что было неслыханным нарушением многолетнего ритуала: «Ты знаешь говорят, что Гришин тяжело заболел — то ли инфаркт, то ли инсульт».

Тут нужны некоторые пояснения. Речь идет о Гришине — тогдашнем секретаре МГК, члене президиума ЦК КПСС. В судьбе Паперного он сыграл мрачную роль.

Паперный написал пародию на пасквильный роман В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» — очень острую и убийственно смешную. Кончалась она так:

«— Прости, отец, опять я к тебе, — сказал Феликс, входя. — Так как же все-таки — был тридцать седьмой год или нет? Не знаю, кому и верить.

— Не был, — ответил отец отечески ласково, — не был, сынок. Но будет…»

Паперный даже не предлагал пародию для печати, но многим читал. Конечно, нашлись неленивые люди, которые доложили куда следует. Возникло персональное дело, автора обвиняли не только в шельмовании истинно партийного писателя Кочетова, но и в клевете на родную партию. Райком исключил Паперного из партии. Надо сказать, что такой свирепости никто не ожидал, и надеялись, что в МГК, куда перешло дело, наказание будет смягчено, как пел Галич, «залепят „строгача“ с занесением»; многие хлопотали за Паперного, в том числе и партбюро института.

Но не тут-то было, случилось так, что заседание вел сам Гришин. Он был как идеологическая молния, поражающая грешников, как карающий меч партии, не знающий пощады, говорили, что он, кроме всего, был большим поклонником Кочетова. Исключение было подтверждено — окончательно и бесповоротно. Решения, подписанного Гришиным, ни одна партийная инстанция, конечно, не пересмотрит, не решится отменить. Чудом было уже то, что Паперного не лишили работы, не выгнали из института…

Услышав от Паперного о болезни Гришина, я пошутил:

— Зяма, не злобствуй, не своди личные счеты с принципиальным партийным руководителем, временно выбывшим из строя.

— Что ты, что ты, — совершенно серьезно ответил Паперный, — я ему на самом деле очень благодарен, как гора с плеч свалилась…

В колонном зале Дома Союзов собрали так называемую творческую интеллигенцию. С докладом выступает министр культуры Демичев. Он одергивает, обличает, поучает — настроена эта интеллигенция не так, делает не то, не воспевает, а искажает, очерняет, клевещет.

Министр просто кипит от негодования: «Вот вы посмотрите фильм Алексея Германа „Операция „Новый год““». И со злорадным торжеством: «Впрочем, вы его уже не посмотрите».

Замечательный фильм, который потом назывался «Проверка на дорогах», на долгие годы положили на полку. И так далеко упрятали, что в энциклопедическом словаре «Кино» восемьдесят шестого года в заметке, посвященной Алексею Герману, он даже не упоминается — словно его и не было.

Впрочем, это не единственное зияние в словаре. Мы не узнаем, кто снял фильм «Зося» (экранизация рассказа Владимира Богомолова), в котором снялась польская актриса Пола Ракса (это нам сообщили), фильм «До свидания, мальчики!» (экранизация повести Бориса Балтера) — эти режиссеры М. Богин и М. Калик покинули Советский Союз, по той же причине не узнаем, что фильм «Солдаты» — экранизация знаменитой повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда».

Экранизация «Скверного анекдота» Достоевского, которую сделали Александр Алов и Владимир Наумов, худруки нашего творческого объединения писателей и киноработников «Мосфильма», очень не понравилась кому-то «наверху». Фильм положили на полку.

Сценарную коллегию — без худруков, виновников ЧП, — вызвали к председателю Госкино Романову: вправлять мозги в нужном направлении. Нам в этом действе отводилась роль слушателей, которые должны мотать на ус услышанное. Впрочем, мероприятие носило не совсем ясный характер — то ли педагогический (как писал Чехов: «…Ейной мордой начала меня в харю тыкать»), то ли галочный (отчитаться, что Комитет сделал должные выводы, провел профилактическую работу, чтобы в дальнейшем подобные безобразия не повторились). Романов начал свою речь фразой, сильно развеселившей меня. «В чем, в чем, а в Достоевском я разбираюсь», — предупредил он нас.

Затем он невнятно ретранслировал услышанные им на Старой площади и, видимо, столь же невнятно изложенные претензии высокого начальства — не только к фильму, но и к Достоевскому (похоже было, что ни начальство, ни Романов рассказа Достоевского не читали).

А потом Романов не столько ругал нас, сколько жаловался на свою горькую судьбу, искал у нас сочувствия: мол, вам что, вы делаете свои фильмы, а меня вызывают наверх и грозят — еще один прокол и положете партбилет. Это был лейтмотив его длинной речи, которую он закончил неожиданным пассажем: «Как вы не понимаете, страна находится на таком большом подъеме. — И со вздохом добавил: — Так тяжело работать».

Когда вышел на экраны «Солярис» Андрея Тарковского, мы в «Вопросах литературы» решили посвятить фильму «круглый стол». Строго говоря, обсуждение фильмов не наше дело, хотя некоторые резоны для такого мероприятия все-таки у нас были — проблемы научной фантастики, экранизаций так или иначе входили в круг законных интересов журнала. Но главная причина, подтолкнувшая нас провести «круглый стол», находилась под спудом, вслух не провозглашалась. Главным было желание поддержать талантливого режиссера, явно не избалованного вниманием критики, а если быть совсем точным, долгое время находившегося под колпаком идеологических надсмотрщиков, попавшего после «Андрея Рублева» в «штрафники».

«Круглый стол» мы собрали, как нынче говорят, весьма представительный: писатели, критики, журналисты — Г. Бакланов, Я. Голованов, Н. Кладо, Ю. Смелков, В. Шитова, генеральный конструктор локаторов Г. Кунявский, космонавт К. Феоктистов. Говорили, как всегда это бывает, разное, спорили — некоторые участники не только между собой, но и с Тарковским, но ясно было, что речь идет о событии в нашем кино. В конце с короткой репликой выступил Тарковский, закончил ее он так: «Позвольте мне поблагодарить участников обсуждения, которое в конечном счете большее значение имело для меня, чем для вас». И это не было простой данью вежливости, поддержка была очень нужна в тот момент Тарковскому: по трудным ступеням бюрократического утверждения, со всякими осложнениями двигался сценарий «Белый, белый день», ставший затем фильмом «Зеркало».

Если я не ошибаюсь, кажется Вера Шитова заговорила на обсуждении о «Рублеве», очень высоко оценивая эту работу Тарковского. И хотя «Рублев» уже шел у нас, но был в положении полузапрещенного, замалчиваемого произведения, рецензий не печатали. Главный редактор потребовал это место о «Рублеве» снять. Я стал с ним спорить, говоря, что раз фильм идет, критик имеет право на свою оценку. Тем более, сказал я ему, что через несколько лет, я в этом не сомневаюсь, о «Рублеве» будут писать как о выдающемся достижении нашего кино. Прерывая меня, тоном, каким говорят с человеком, который не понимает элементарных, не нуждающихся в пояснениях вещей, главный сказал:

— Тогда мы это и напечатаем.