— Куда деньги девал? — кричала пашкина мать, наступая на Федорова, — думаешь, несмышленный парнишка, так его обмануть можно? Думаешь, вступиться за него некому?
— Да в чем дело? Что орешь-то? — удивился Федоров.
— Ты не крути! Я тебе не Пашка! Меня не обманешь! Не таковская!
— Ну, что тебе надо?
Деньги давай! Долю пашкину отдай! Пятьсот целковых!
Федоров положил свою ладонь на лоб пашкиной матери.
— Здорова? Голова не болит?
— Уйди! Не трожь, дьявол!
Она отскочила в сторону.
— Давай деньги, Федоров! Честью тебя прошу!
Пришлось вызвать Пашку.
— Какие деньги? — спросил его Федоров.
— Не знаю!
— Пашка! — закричала мать, — обманывают они тебя. Дитятко ты мое бедное! Работал, работал цельное лето, а этот жулик себе в карман все сунул!
Она схватила Пашку за руку и потащила за собой.
— Не дам я издевки творить над сыном! Собирайся, сынок! Идем! А ты, — погрозила она пальцем Федорову, — ты еще попляшешь. Тебе это не старый режим. Славу богу, и суд у нас имеется на таких сплотаторов.
Пашка вырвался из рук матери и хмуро сказал:
— Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!
— Верно, Пашка! — кивнул головой Федоров, куда ты пойдешь от своего хозяйства?…
Пашкина мать подняла крик, погрозила Федорову судом и умчалась к председателю просить защиты.
Никуда я не пойду. Мне и здесь хорошо!
В тот же день ребята получили от своих шефов письмо и книги.
Вот что писали пионеры:
Дорогие товарищи!
Как вы поживаете? Как идут ваши дела? Напишите, как работает инкубатор и что вы сейчас делаете? Мы собрали для вас книги и посылаем их вам. Прочтите всем вслух книжку с красной обложкой «Робинзон Крузо». Очень интересная книга. Обязательно отвечайте. На следующее лето мы приедем к вам помогать работать.
С пионерским приветом.
Далее следовали подписи.
Так появилась в артели увлекательная книга о жизни Робинзона Крузо, которую поочереди ребята читали вечерами в бараке.
Керосиновая лампа бросала желтый свет на стены, и по стенам ползли тени сидящих вокруг лампы. Во время чтения коммунщики сидели тихо, стараясь не шевелиться. А если кто-нибудь откашливался, в его сторону повертывались головы, и в бараке катились предостерегающее шипенье:
— Ш-ш-ш!
Особенно внимательно слушал Никешка. Охватив кудлатую голову руками и положив локти на стол, он смотрел горящими глазами в рот читающего и, быстро шевеля губами, беззвучно повторял каждое слово. Федоров задумчиво смотрел на потолок. Кузя, склонив голову на бок, уминал пальцами табак в трубке, не решаясь закурить, чтобы не пропустить ни одного слова.
Сережка, поджав под себя ноги, сидел на топчане, вытянув голову и блаженно улыбаясь.
Юся Каменный молча лежал на топчане, сложив руки на животе, слегка шевеля носками.
В напряженной тишине звенел голос читающего, унося слушателей в диковинную страну, на пустынный, необитаемый остров.
Всякая работа шла у меня очень медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобился мне, чтоб довести до конца ограду, которой я вздумал обнести свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать из них колья, перетащить эти колья к моей палатке — на все это нужно было много времени. Иногда у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и принести его домой, а третий день на то, чтобы вбить его в землю. Я этим не смущался и продолжал свою работу.
Керосиновая лампа коптила, но увлеченные чтеньем коммунщики сидели не шевелясь.
Укладываясь спать, они обсуждали прочитанное, спорили и досконально разбирали поступки Робинзона.
— Не потерялся парень, — говорил Никешка, стаскивая сапоги, — за это люблю… Хоть один остался, а рук на опустил. Молодец!
— Товарища бы ему, — вот завернули бы дело!
— Н-да… Одному не ахти как ловко!
Появление Пятницы было встречено с восторгом.
— Теперь вдвоем они наворотят делов!
Не нравилось только то, что Робинзон превратил Пятницу в слугу. Этого уж никто не одобрил.
— Ишь ты, сам в беде, а другого слугой делает. Дурак этот Пятница. Послал бы его к чорту и крышка.
После этого к Робинзону охладели, однако книгу дослушали до конца. Никешка несколько дней пребывал в раздумье, а как-то раз во время обеда поделился своими мыслями со всеми:
— Ежели смотреть в корень, так выходит мы тоже вроде Робинзона будем. Из ничего ить кадило раздули!
— Зато — вона сколько нас, Агафонов! На что ни навалимся гуртом, под руками горит. Нам бы такой остров, мы бы его за год в рай превратили.
— А много ли нас? — откашливался Тарасов, — хозяйство растет, а руки не больно растут. По две было каждого, по две и осталось. Эх, братцы, нам бы теперь десяток Пятниц, — горы свернули бы…
С появлением в артели коров появились новые заботы. Коммунщики, разрываясь на части, работали с утра и до поздней ночи, не зная отдыха даже в праздничные дни.
— С ног валимся! — жаловались некоторые.
— Сдохнем на такой работе! — угрюмо ворчал Кузя.
Федоров видел, что так долго не протянуть. Он подолгу совещался с Тарасовым, ходил в деревню, беседовал с мужиками о колхозе и возвращался обратно хмурый и озабоченный. Вернувшись однажды из деревни, Федоров собрал ребят и заявил:
— Беда, хлопцы… На полгоры взобрались, а дальше хозяйство не пущает. Тяжело стало карабкаться. Без подмоги ежели, так улитками придется ползти…
Ребята молчали.
— Надо что-то делать, — сказал Федоров, — дальше так нельзя. Ерунда получается.
— Ясно — ерунда! — кивнул головой Мишка.
— Ну вот… Думал я тут, думал, и надумал такую штуку: отцов вам надо тянуть в дело… Матерей тащить надо…
— Я батьке говорил… Не идет! — сказал Васька.
— Мой ни в какую! — сказал Петька.
— И мой!
— И мой!
— Знаю! — нахмурился Федоров, — а только надо нам попробовать с другого конца подойти… Вы вот что, ребята… хозяйство наше, сами видите какое… На тысячи рублей теперь потянет…
— Ясно! — подтвердил Мишка.
— А хозяева этому хозяйству вы сами… Вот вы и потолкуйте об этом дома. Скажите батькам, что имеете. Ежели мол поделить теперь все, так рублей по триста на каждого достанется… Про долг помолчите… Про долг говорить не следует… А ежели мол, батька, ты не хочешь к нам итти, так и я выхожу вон… и доля моя пропадет мол.
После этого собранья, Федоров устроил второе совещание. Собрав всех остальных, он без лишних предисловий заявил:
— Надо, товарищи, что-то делать. Сами видите, с ног сбиваемся. Надо действовать. Я вот предлагаю устроить день колхоза. То есть не день, вечер… Сегодня, как кончим работу — пойдем в деревню. Кто к одному, кто к другому: Кто кого знает, пусть тот того и обработает. В деревне имеется еще семь батраков. Этих надо непременно затащить. Будете говорить что, — напирайте на хозяйство. Сюда тащите, — смотрят пусть все. Насчет турнепса, который лопали недавно, — помолчите. Зря трепать языком нечего. Что было, то было. На коров больше упирайте. Десять мол племенных. Насчет всего остального — после объясним. Но напирайте. Нажимайте по совести, потому без людей — зарез нам. Не размахнешься без людей никак.
В тот же вечер коммунщики расползлись по деревне. Дома остались дед Онуфрий, Миша Бондарь, который вот уже третий день страдал зубной болью, и Катя. Все остальные двинулись собирать друзей и товарищей.
— Кто больше приведет, — смеялся Никешка дорогой, — тому премия. Два вареных турнепса.
Дружный хохот подхватил слова Никешки, а Кузя хлопнул его по плечу и, кашляя, сказал:
— Ну, вострый, чорт! На всякий-то случай у него смешинка запасена.
— Этот уж приведет! — уверенно произнес Сережка.
— Да уж будьте в спокое!
* * *
Однако, не повезло Никешке. Ему не только не удалось никого перетянуть в артель, но даже поговорить с батраками не сумел Никешка.
