– Ну что, опять у тебя там зачесалось? – неодобрительно спросила Бетти.
– Откуда ты знаешь? – поразился я.
– Две сигареты. – Бетти опустила блюдце-пепельницу на голый дощатый пол, снова легла и повернулась ко мне. – После двух сигарет тебе всегда снова хочется.
Я рассмеялся, но несколько неуверенно. Это что же, неужели я такой предсказуемый? Бетти перекатилась на спину и раскинула руки.
– Мужики, мужики, – вздохнула она.
У ее губ был привкус табачного дыма, волосы пахли дешевой парфюмерией. На удивление мирное, уютное сочетание.
– Нет, ну точно тут странный запах, – заметила она, натягивая на меня «дюрекс».
– Притерпишься, так и понравится, – пообещал я с обычным для себя оптимизмом.
Бетти наморщила носик и снова легла.
– Чудной ты какой-то, – сказала она и через секунду добавила: – А что тут такого смешного?
Глава 8
Денег много не бывает. У того, кто не знает, куда их деть, не денег слишком много, а фантазии маловато. Были бы деньги, а на что их потратить, всегда найдется: особняки, поместья, автомобили, яхты, одежда, картины… Как правило, богатые богатые находят вполне пристойные и уместные способы избавиться от части своих капиталов: они увлекаются океанскими парусными гонками и держат конюшни скаковых лошадей, они покупают газеты, телевизионные станции и автомобильные компании, учреждают премии и стипендии, дают свои деньги (а иногда и свое имя) новым больницам и художественным музеям. Весьма удобно купить себе сеть гостиниц: с одной стороны, вам будет готов и стол, и дом под любым кустом вселенских джунглей, а с другой – буде вам захочется вдруг уволить управляющего гостиницы, не придется тратить времени на ее покупку.
Господи, да предложите мне любую сумму денег, от одного фунта до полного контроля над всей мировой экономикой, и я без особых раздумий скажу вам, как бы я ее потратил.
Но именно скажу. Теоретически. Сам я ничего делать не буду. К настоящему времени я уже твердо себе уяснил, что и без денег, и с большими деньгами я остаюсь практически одним и тем же, самим собой. Я уже оттрубил свое, пытаясь стать кем-то другим, пытаясь воплощать свои собственные фантазии и фантазии других людей. Были мы там, накушались по самое это место.
Мои фантазии неизбежно оборачивались под конец чем-нибудь плохим, даже летальным.
И здесь я рассуждаю отнюдь не теоретически, я через все это прошел. Я прилежно исполнял доставшуюся мне партию в великом танце коммерции, я получал доходы и тратил их на самые разнообразные – и каждый раз бессмысленные, бесполезные, попросту идиотские вещи, в том числе и на наркотики. У меня был суперроскошный автомобиль (хотя я так и не умею водить) и поместье с огромным особняком в горах Северной Шотландии.
Не знаю уж, чего было больше в этом особняке – сквозняков или промозглой сырости, а поместье при нем представляло собой десять тысяч акров болота и клочкастой вересковой пустоши. Однажды трясина засосала мой резиновый сапог, и это было единственное, что посеял я на этих благодатных просторах. По во-он тем холмам бродили олени, а в этих, вот тут, ручьях водилась рыба,[38] но я не хотел никого и ничего убивать, что окончательно превращало всю мою затею в зряшную трату времени. В конце концов я продал эту землю разумным людям, которые осушили ее и засадили деревьями. Я даже сумел заработать на сделке. Затем я купил маме домик в Килбархане и наполовину оплатил репетиционный и звукозаписывающий центр, который группа подарила муниципалитету Пейсли.
У меня даже был одно время свой остров – один из Внутренних Гебридов, доставшийся мне на лондонском аукционе до смешного дешево. Я строил на его счет самые радужные планы, но арендаторы все равно ненавидели меня вместе со всеми моими добрыми намерениями, и это вполне понятно, я на их месте вел бы себя точно так же: да за кого он себя держит, этот южанин, этот «Глезга кили»,[39] этот сопливый попсарь? И то сказать, я же даже не знаю гэльского (все собирался и собирался выучить этот проклятый язык, да так никогда и… ладно, хрен с ним).
Фермеры видели слишком много великолепных планов, которые кончаются ничем,[40] слишком много обещаний, растворявшихся в воздухе, как утренний туман, слишком много владельцев острова, предпочитавших проводить все свое время в местах более солнечных и приветливых. Ну что ж, эти грубые, мрачные люди были по сути правы; я отдал им остров практически задаром, как только бухгалтеры придумали способ списать часть убытков на счет подоходного налога. Что-то я тогда все-таки потерял, но нельзя же зарабатывать на каждой сделке.
Одним словом, игрался я во все эти игрушки да наигрался. Мои мечты сбылись,[41] а когда они сбылись, оказалось, что они совсем уже и не мечты, а новые способы жить, связанные с новыми, а потому особо неприятными заморочками. Если бы я, по мере сбывания старых (мечт? мечтов?), придумывал себе новые, этот процесс мог бы длиться, я все время устремлялся бы к новым, еще более высоким высотам, к новым, еще более просторным просторам, но вышло, по всей видимости, так, что у меня вышел весь материал, я вчистую потратил его на песенки.
Да, вполне возможно. Вполне возможно, что я использовал все свои мечты для построения песен, а сам в результате остался ни с чем. С ничем. Это было бы прямой насмешкой, почти трагедией, потому что в те времена я ничуть не сомневался, что твердо держу метафорический руль в руках. Я считал себя жуть каким хитрым, считал, что использую свои песни и свои мечты, чтобы побольше узнать о себе… Плохо только, что все, что я узнал, не стоило и узнавать.
Скорее всего, я надеялся найти в своих фантазиях себя, различить в структуре реализованных мечтаний хотя бы смутный облик того, что я есть на самом деле, и когда мечты реализовались и я присмотрелся, увиденное не произвело на меня особо приятного впечатления. И не то чтобы я активно себе не понравился, просто я оказался далеко не такой интересной, утонченной и благородной личностью, как мне прежде думалось. Я-то все считал, что дай мне благоприятные условия – и я тут же расцвету махровым цветом и запахну, широко распахну крыла и взлечу… а на поверку оказалось, что я так себе, бурьян придорожный, и некоторые бутоны все грозились раскрыться, да так и не раскрылись и никогда уже не раскроются, а некоторые гусеницы оказались заурядными инфантильными червяками, какие уж там из них бабочки…
По такому случаю я решил переквалифицироваться в раки-отшельники, и полюбуйтесь только, какую здоровенную раковину отхватил я по случаю. А что, я не мелюзга какая-нибудь, мне место надо.
Мы со св. Джутом прекрасно друг другу подходим.
– Уэс, ты же это не серьезно.
– Еще как серьезно.
– Да нет, я тебе… даже от тебя… Не может быть, чтобы ты серьезно. Это шутка.
– Да какие там шутки. Когда-нибудь все так будут жить. Это будущее, так что привыкай заранее.
– Да нет, ты шутишь.
– Я тебе уже ответил.
– Тогда ты сумасшедший. – Я повернулся к Инес. – Скажи ему, что он сумасшедший.
Инес подняла голову от журнала и взглянула на Уэса:
– Ты сумасшедший.
– Вот видишь? – возликовал я. – Даже Инес согласна.
Уэс только покачал головой, глядя на проносящуюся мимо корнуэльскую пейзажистику:
– Это будущее, мэн. Привыкай, пока не поздно.
«Пантер-де-вилль» неслась по узким проселкам, среди золотых, умытых летним дождем полей. В синем небе плыли хмурые облачные дредноуты и легкие, цвета солнца, облачные яхты. Снаружи было душновато, и мы включили кондиционер. Я взял у Инес опустевший стакан и наполнил его шампанским. Она, Уэс и я ехали из Лондона на уик-эндное сборище, каковое имело состояться в доме Уэса.
На очередном повороте машина затормозила, едва не врезавшись в трактор, задом загонявший свой прицеп в поле. Я стряхнул с руки капли, потянулся за салфеткой и укоризненно поцокал языком.
– Слышь, Джас, мы же никуда не спешим.
Джасмин оглянулась и сбила шоферскую фуражку назад, обнаружив высоко подбритые виски – месяц назад эта девица начала косить под панка. Раньше, с длинными белокурыми локонами, она выглядела куда симпатичнее, но я держал свое мнение при себе.