– Виновна по всем пунктам.

– Вы прекрасно ладите с этими детьми, я уж вижу. А этот парень – порядочный христианин.

– Спасибо.

– Итак… Чем я могу помочь?

Лилли снова улыбнулась и сделала глубокий вдох.

– Вы очень поможете мне, став лидером этого города.

Тем вечером после предложения Лилли разгорелась жаркая дискуссия, в ходе которой Лилли выяснила, что Иеремия не горит желанием брать на себя такую важную роль. Он полагал, что старожилы Вудбери не примут его – чужака, пришедшего в город всего неделю назад, – в качестве их официального лидера, и сомневался, как такой поворот воспримет его паства. Казалось, церковники не хотели его ни с кем делить. Однако Лилли стояла на своем и в конце концов уговорила проповедника на компромисс – совместное лидерство. Иеремия неохотно согласился, и они ударили по рукам.

Решение было крайне поспешным и еще не имело никакой официальной силы, но Лилли тотчас почувствовала, что у нее с плеч свалилась неподъемная ноша.

Следующие несколько дней она была на седьмом небе от счастья, руководя посадкой арбузов и канталуп в северной части арены, помогая отчищать оставшиеся кровавые разводы и убирать кандалы из гаражей под гоночным треком и перекапывая землю в восточной части арены для посадки цветов. Цветы были целиком и полностью идеей Лилли – и кое-кто в шутку советовал ей посадить лилии, в то время как городские скептики считали возню с ними бесполезной тратой времени. Зачем расходовать драгоценные минуты жизни на декоративные, ненужные, легкомысленные элементы вроде цветов? Перед каждым в этом городе стоял вопрос жизни и смерти. Людям следовало все свое время посвящать укреплению стен, поиску провизии, работе на благо строительства автономного общества и общему повышению их шансов на выживание. Само собой, с этим было сложно поспорить. Лилли это понимала. Иеремия тоже это понимал. Все это понимали. И все же Лилли очень хотелось посадить в Вудбери цветы.

Эта мысль не давала ей покоя. Воспоминание об отцовских розовых кустах преследовало ее во сне и наяву. Эверетт Коул с монашеским рвением ухаживал за своим образцовым цветочным садом, а его английские розы, которые росли вдоль невысокого заборчика, были гордостью всей Мариетты. А еще Лилли считала, что сможет в конце концов убедить жителей города, что в создании цветочной клумбы есть крупица смысла. Она снова и снова повторяла, что цветы будут привлекать пчел, которые, в свою очередь, станут опылять и другие растения.

Она рассказала об этом детям Дюпре, и те предложили ей высадить цветы тайно, под покровом ночи, когда все в городе заснут. Дети тотчас поддержали ее в «цветочном вопросе» (теперь этот камень преткновения называли именно так). Дети охотно воспринимали все то, чего взрослые, поглощенные быстрыми, неистовыми потоками жизни, были давно лишены. Но Лилли не хотела идти против течения, особенно в ходе столь деликатного процесса мирного изменения режима.

Дни шли за днями без инцидентов и без атак ходячих. Миграционный путь суперстада отклонился от города, существенное количество мертвецов, бродивших по окрестностям, потекло на север, куда их, вероятно, привлекали свет, пожары и шум, все еще раздававшийся на задворках Атланты. А может, все это было совершенно случайно. Люди до сих пор не разгадали секреты движения ходячих и безумные паттерны их поведения; предсказать их следующий шаг было невозможно. В глубине души Лилли полагала, что они могли вернуться в любой момент, тысячекратно более сильной армией, разрушительной, как землетрясение или торнадо. И это был еще один повод жить. Дышать. Любить друг друга. Каждую минуту наслаждаться жизнью. И ради бога, ради всего святого – когда-нибудь, как-нибудь, Божьей милостью – чувствовать в воздухе живительный аромат цветов.

За следующую неделю Лилли еще сильнее сблизилась с Келвином и его детьми. Она читала сказки и рассказывала истории – иногда по памяти, иногда с опорой на потрепанные книги, которые Боб давным-давно притащил из библиотеки. Она научила Томми заряжать пистолет, стрелять из него и ухаживать за ним. Они практиковались в стрельбе во дворе депо – в том самом месте, где еще недавно Губернатор отчаянно учился стрелять, имея лишь один глаз, – и Томми по уши влюбился в Лилли, и это стало его первой подростковой влюбленностью. Келвину очень нравилась их дружба, и он понемногу начинал сожалеть о том, что наговорил Лилли наутро после случившегося на полу пустынного коридора ратуши. Вполне вероятно, Келвин Дюпре медленно, неотвратимо, неизбежно влюблялся в Лилли Коул.

Лилли не спешила запрыгивать к нему в постель. Она шла маленькими шажками, уважала его чувства, при детях вела себя с ним нейтрально и старалась не обращать внимания на тлеющее сексуальное напряжение, которое постепенно нарастало между ними с Келвином. Несколько раз они оставались ночью наедине на втором этаже ратуши, пока дети спали без задних ног за закрытыми дверями, а из заколоченных окон доносился громкий стрекот сверчков, и падали друг другу в объятия и целовались до умопомрачения, но Лилли не снимала одежды. Она еще не чувствовала себя готовой. До поры до времени она не хотела полностью отдаваться во власть Келвина, хотя и понимала, что вскоре это произойдет. Ей приходилось признать: она хотела стать матерью его детям.

К концу этой недели церковная группа провела в городе практически целый месяц, в ходе которого Боба видели всего несколько раз. Старый военный медик скрывался в тоннелях, в одиночестве, в монашеской изоляции, работая над вентиляционной системой и электричеством, составляя карту миллиона ответвлений, укрепляя подгнившие опорные балки и переживая из-за растущего влияния Иеремии. Лилли решила не трогать его. Она верила, что рано или поздно он смирится с положением вещей, а потому лучше оставить его в покое и подождать, пока он не смягчится сам. Однако вскоре Лилли выяснила, что Боб не просто ворчал – немалую долю своего времени он тратил на то, чтобы выведать, что проповедник прячет в громадных черных брезентовых сумках, которые лежали под кроватью в его квартире в самом конце Мейн-стрит.

По какой-то причине, которую затруднялся объяснить даже сам Боб, он был твердо уверен, что именно в этих брезентовых сумках скрывается ключ к истинному плану Иеремии.

В следующую субботу лето дошло до своего пика, с Залива, подобно захватнической армии, пришли нестерпимая жара и влажность. К полудню узкие дороги, ограничивавшие город, превратились в раскаленные сковороды, а пекановые рощи к югу от железной дороги прожарились на палящем солнце до такого состояния, что их коричный аромат пропитал густой воздух, как запах саше пропитывает шкаф.

Вудбери утопал в жаре, пока люди не начали выходить из душных квартир на улицу, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха. Никто не мог позволить себе роскошь включить кондиционер – от генераторов работал только один, встроенный в оконную панель в задней части склада на Догвуд-лейн, где хранились все портящиеся продукты, – поэтому комфортнее всего в этот момент было на городской площади, в прекрасной тени двухсотлетних дубов, древние, скрюченные ветви которых простирались во все стороны над лужайкой, заросшей жухлой травой.

К ужину под этими дубами собралось практически все население Вудбери. Кое-кто разложил одеяла на земле. Три женщины из церковной группы – Колби, Роуз и Кейлин – забили пару кроликов и пришли на площадь с длинным противнем, на котором лежали кусочки хорошо прожаренного кроличьего мяса, приготовленного на костре в переработанном кукурузном масле. Две девушки – Мэри Джин и Ноэль – смешали очень крепкий пунш из сока от консервированных фруктов и жуткого домашнего самогона Бена. Спид и Мэттью за прошедшее время успели подружиться с молодыми парнями из церковной группы – Стивеном, Марком и Ризом, – и теперь все пятеро смолили травку на задворках ратуши.

Все чувствовали сладковатый запах марихуаны, который витал над площадью, но теперь этот запретный аромат не возмущал даже церковников. Уэйда Пилчера, бывшего офицера полиции из Джексонвилла, который сам провозгласил себя блюстителем порядка в церковной группе, это даже забавляло. В какой-то момент он обогнул здание ратуши, по старой памяти притворившись полицейским, чтобы попугать молодежь, и когда все парни принялись спешно прятать самодельные трубки из кукурузных початков, которые использовали, чтобы курить травку, он хохотнул, пожурил их за то, что они «не делятся со всеми», и попросил затянуться. В эту секунду веселье перешло на следующий уровень.