Раздался крик. Дыхание перехватило. Из дома неподалеку выскочила женщина – я знаю ее, она работает в таверне и печет очень вкусные пирожки с яблоками, которыми часто угощала меня, взъерошивая теплой ладонью мне волосы – с гримасой ужаса побежала в мою сторону по улице, что стало ее последней ошибкой. Налетевший сверху монстр длинными пальцами широкой лапы схватил ее за голову, с размаху ударив о толстый ствол дерева, ломая ей позвоночник, следом отшвырнув ее, еще живую, на несколько метров; по инерции тело прочертило на земле глубокую дорожку, остановившись в пыли. Тварь издала утробный клокот, в котором угадывался смех. Я зажала ладонями рот, сдерживая рвущийся болезненный вой.

Мы ведь живые.

Нам так больно. Почему они делают это? Ведь мы тоже умеем чувствовать!

Сальфарад повернулся в мою сторону, со свистом втягивая воздух острыми щелочками ноздрей. Его кожа казалась мутной от засыхающей крови и забившимися между чешуйками клочьями человеческой плоти и волос. Я прикрыла глаза, шепча про себя слова колыбельной, которую в детстве пела мне мама, расчесывая своим гребнем мои вечно спутанные длинные волосы. Эта песенка оказалось единственным, что я смогла вспомнить сейчас, накрываемая беспроглядными волнами немого отчаяния и чувства касающейся лица невесомыми пальцами близкой смерти.

Не выдержав, я всхлипнула и широко распахнула глаза.

Из-за поворота улицы выскочил мужчина, на обнаженном плече которого отчетливо вырисовывалась фиолетово-черная татуировка вписанного в квадрат с выступающими линиями углов круга с точкой в центре и окружающими его узорами. Знак ловца. Помедлив секунду, он с воплем кинулся на шипящего сальфарада. Тварь склонила голову набок, легко перехватив за руки напавшего на нее человека. На мгновение мы встретились с ней взглядом, и вновь я услышала этот булькающий смех, существо развело длинные лапы в стороны, точно лоскут ткани, разорвав крепкого мужчину, чьи склизкие внутренности ошметками вывались на землю, подняв пыль.

Следовавший за ним напарник, издав боевой клич, бросился на сальфарада, но тот оказался быстрее и, оторвав мужчине руку, отшвырнул ту, а его вопящего и истекающего кровью оплел своими языками, тут же выделившими кислоту, с шипением прожегшую кожу человека, и почти мгновенно всосав образовавшуюся кашицу из плоти через полости и сосочки на щупальцах. Я как завороженная смотрела на пульсирующий свет в глазах твари, лениво приближающейся ко мне, ее чешуйчатая кожа была забрызгана свежей кровью, отливающей в ярком пламени солнца алым огнем смерти. Дрожь сковала мое тело, но я не смела и пошевелиться, полностью растворяясь в запредельном сиянии круглых глаз.

– Лика, осторожнее!

Вопль знакомого до ноющей боли голоса заставил меня вздрогнуть, вырывая из лап магического транса, а возникший из-за соседних домов дедушка метнулся к пригнувшейся твари, вогнав в открытый бок острие длинного меча. Зашатавшись, сальфарад дернулся и рухнул с протяжным воплем, а земля вокруг него окрасилась грязно-зеленой слизью, вытекающей из глубокой раны чудовища. Силы оставили меня, и только сейчас я осознала, что последние минуты сжалась, затаив дыхание, отчего теперь легкие горели жгучей болью. На секунду прикрыв глаза, я сделала медленный вдох, чувствуя, как крупная дрожь сотрясает все мое тело. Но когда я попыталась встать, мир вокруг свернулся тугой спиралью и провалился в густую тьму.

Сознание возвращалось медленно и нехотя, толчками выталкивая меня из мягкой и безопасной черноты, развеявшей все мои кошмары и растворившей страх, обратившийся невесомой дымкой. Поморщившись, я с трудом подняла веки. Содранную при падении кожу рук саднило, а в глаза, казалось, насыпали песка, так они горели и чесались, точно как и кожа лица, стянутая высохшими дорожками слез. Надо мной простиралось подернутое сетчатой дымкой облаков ясное небо, в глубокой высоте которого с едва долетающими до меня пронзительными криками кружили птицы, выглядевшие отсюда крошечными сияющими белоснежным светом точками.

Мне хочется присоединиться к ним.

Расправить крылья и взмыть в белоснежную даль, ощущая на своем лице прохладные порывы дарующего чувство безграничной свободы ветра. Лететь, куда пожелает душа, ведь воздух – недостижимая грань для растаптывающих наши жизни чудовищ; их предел – вся суша, весь наш мир, но только не ласкающая синева безграничных небес. Там можно прикрыть глаза и глубоко вдохнуть одурманивающий запах спокойствия и полной защиты, окунуться в безопасность, навсегда позабыв о пережитой боли, вытравив ставший частью меня самой не стихающий страх.

И навеки стереть из воспоминаний полный мольбы взгляд голубых глаз…

Ощущая жжение на содранных ладонях, я поднялась со скамьи, на которой лежала и, не обращая внимания на пронзившую ногу колючую боль, соскользнула на землю, бессмысленно блуждая взглядом по разрушенным в попытках сальфарад добраться до еды крышам домов. Мне не горько. Я уже давно ничего не чувствую и не думаю ни о чем. Надежда неминуемо гаснет в моем сердце, все больше затопляемом мраком, а страх обернулся единственно желанием свернуться в клубок и исчезнуть. Закрыть глаза, и чтобы этот мир навсегда растворился в пустоте, забирая с собой не умолкающие вопли умирающих людей, что я слышу не только во сне, но и наяву, словно бы весь их хор выстроился кругом, раскаленными иглами своего многоголосого воя проникая мне под кожу в стремлении лишить меня разума.

А быть может, это им уже и удалось?

Порою мне кажется, что я давно умерла, оказавшись в нелепой истории, сочиненной одним из сумасшедших сказителей, кои раньше проходили через город, в котором мы жили с семьей. Кажется, что мне исполнилась сотня лет, а не четырнадцать. Я чувствую себя разрушенной, лишенной даже внутри себя тихого островка безопасности. Потому что безопасности больше нет нигде. И эти полтора года обратились для меня вечностью, выжигая из души желания, детские мечты и неутомимую веру, что все – непременно – будет хорошо. Ничего не будет. Мне пришлось повзрослеть. И навсегда расстаться с наивными грезами о бесконечно прекрасном счастье, что ждет меня впереди. Теперь я понимаю… кроме мрака, там ничего не ждет.

Как можно одолеть сотни и тысячи существ, плоть которых почти ни на одном кусочке их отвратительных тел не подвластна оружию? Способен ли хрупкий человек, ломкий человек, мягкий человек противостоять точно рожденному из самого крепкого железа монстру, которому даже приближаться к своей жертве не нужно, высуни только языки и… и… Нет, я не хочу вспоминать! Я зажмурилась, но стекающая с костей кожа по-прежнему стояла у меня перед глазами, а в уши прокрадывалось отрывистое шипение и пронизывающий до глубин души клокочущий смех.

Ребенок же тем более не может надеяться на спасение от этих чудовищ.

Но все же…

Если у меня есть хоть крошечная возможность…

Я бы хотела попытаться выжить.

Полыхая последними каплями уже остывающего жара, солнце скатилось за далекие хребты гор, точно подмигнув на прощание ослепительной вспышкой. Сегодня очень красивый закат. Я таких не видела очень давно. Будто бы нерадивый художник опрокинул чашу с испачканной краской водой, в которой смешались множество ярких цветов от нежно-фиолетового до огненно-оранжевого. Клубящиеся облака за скалами выглядели так, будто огромная волна поднималась, готовая обрушиться на заостренные кривые вершины. Последние лучи уже невидимого солнца безуспешно, точно из последних сил, пытались дотянуться выси тонкими длинными пальцами. Безупречная, нетленная, полная жизни красота… Бесполезная красота.

Она выглядит точно насмешка над погибшими сегодня людьми.

– Лика! – с другой стороны улицы ко мне спешил дедушка, единственный оставшийся у меня родной человек. Хотя… когда теперь у нас – людей – появились враги иного рода, существа чужой расы, то не делает это нас одной семьей? – Как я рад, что ты цела. Я ходил за лекарем, но, к сожалению, – он замялся, подбирая слова.

– Она умерла, – равнодушно закончила за него я.