Доски я вытесал, а отец их обстругал. К вечеру мы вставили в лохань новое днище. Отец твердил:

— Дело у тебя, Мишка, шло хорошо!

На другой день к нам зачем-то завернул дед Алексей Миклашин, увидел починенную лохань и начал упрашивать отца:

— Иван Ильич, почини бочонок! Хоть сейчас время горестное — военное, но жисть-то не остановишь: она идет и своего просит... Хочу весной родичей да соседей на помочь позвать — со двора на поле навоз вывезти, а по обычаю помощников хмельным угощают... Вот и я заварю полный бочонок бражки — и пусть помощники бражничают!

Отец отказывался, на хворь ссылался:

— Лохань чинил не я, а Мишка, его и проси!

Это было полуправдой, и я устыдился отказать деду.

— Тять, давай починим бочонок! Ведь сам же весной деду поедешь помогать!

Отец залился смехом:

— Ах ты, хитрец-мудрец! Гляди, дядя Алексей, как сын меня подкузьмил! Дескать, самому захочется пображничать. Ну, коли так, неси, дядя Алексей, свою посудину. Мишка ее поглядит, поворожит и от болезни исцелит!

Дедов бочонок мы чинили два дня; отец часто отдыхал и меня уговаривал не горячиться:

— Поспешишь — людей насмешишь!

И вот, когда бочонок был готов и мы с отцом на него любовались, нежданно-негаданно вошла Елизавета Александровна. Мы растерялись, засуетились: куда такую гостью посадить? Ведь не только пол, но и лавки стружкой засыпаны! Отец рукавом рубахи смахнул стружки с лавки:

— Садитесь, Лизавета Лександровна! Изба-то у нас с Мишкой больно плохая: и сами в ней живем и в лютые морозы скотину пускаем обогреваться, и тут же моя мастерская — кадушки делать и чинить... Правда, чинит Мишка, а я еще хвор!

Учительница огляделась.

— Д-а-а-а, изба у вас маленькая и старенькая!..

И она сразу заговорила строгим голосом:

— Ну-с, Миша, ты почему в школу не ходишь? Я думала, что ученик Суетнов болен, пришла навестить, а он, оказывается, здоров и бочки чинит! Иван Ильич, что это значит?

— Ладно, скажу! У моего сына есть имя — Михаил, но священник называет его басурманом и варнаком... Позавчера же ни с того ни с сего он вдруг стал ласковым и сделал Мишку своим помощником: велел ему проповедовать слово божие. Крутят, вертят моим сыном, как куклой, а ведь он человек!

Учительница смутилась:

— Я не хотела, чтобы отец Петр ставил Мишу своим помощником. Об этом священника просил всеми уважаемый Кладов...

— Кладов? Он меня хотел обуздать, да не удалось и теперь хочет из-за угла на сына уздечку накинуть?..

— Сегодня мне сказали, что отец Петр на несколько месяцев уезжает в Нижний Новгород на лечение. Теперь назначен учителем закона божия мамлеевский священник. Это человек добрый, педагог хороший и в помощниках не будет нуждаться. Теперь ты, Миша, можешь спокойно приходить на уроки и дразнить тебя никто не станет!

Отец пожал плечами:

— Нам, что ни поп — все батька! Ладно, Мишка, иди завтра в школу, а то скоро экзамены!

Как Елизавета Александровна сказала, так оно и было: отец Петр уехал лечиться, а вместо него с нами стал заниматься отец Сергий. Он меня в первый же день из помощников уволил...

Приближались экзамены, и мы к ним стали готовиться; подолгу засиживались в школе после уроков: занимались арифметикой, русским языком и разучивали стихотворения. Домой возвращались в вечерние сумерки. В то время в окнах изб мало светило огней и улицы были мрачными, печальными, точно вымершими — и все потому, что шла война! Однажды мы с Федькой Еграновым шли из школы и увидели в окнах нашей избы свет. Это меня встревожило.

— Федька, у нас свет! Уж не беда ли какая? Может, тятька плох?

И что есть мочи я кинулся домой. Вбежал в избу и замер: в красном углу сидела сестра отца моя крестная Анисья Столбова! Я поздоровался. Она всплеснула руками:

— Диво дивное! Как ты, крестничек, вырос! И голос стал мужичьим. А ну подойди поближе!

Я подошел. Крестная развязала мешок.

— Привезла тебе гостинец...

Она всегда привозила мне из Питера леденцы, и сейчас я подумал о них. Но вместо сладостей крестная вынула из мешка блестящие хромовые сапоги со... шпорами!

— Вот, крестничек, носи и дядю Андрея добрым словом вспоминай! В таких сапогах только еще император ходит, но у него шпоры серебряные, а эти — стальные. А ты шпоры-то сними: с ними еще успеешь в солдатах нагуляться!

Отец и мать сапоги будто котенка ласкали. Мать вздохнула:

— Вот как времена-то меняются: ты, Иван, сроду кожаных сапог не носил и венчался со мной — в лапти обулся, а твой сын в одиннадцать лет в царские сапоги влезет! Ну-ка, сынок, встань перед крестной на колени и скажи ей спасибо!

Крестная смутилась:

— Да ладно, Анна, и без поклонов обойдется!

Но мать настаивала:

— Ничего, ничего! Поклонится — голова не отломится!

Сказала она так и надавила на мои плечи. Я опустился на колени, три раза ткнулся лбом в носки кожаных полусапожек крестной.

Она, видимо, осталась довольной и счастливо улыбнулась:

— Не было бы счастья, да несчастье помогло! Эти сапоги какой-то прапорщик носил. Его на фронте убили. Друзья-товарищи обмундировку семье прислали, а та по большой нужде вещи распродала. Мой Андрей успел эти сапоги купить: Мишке, мол, в гостинец пойдут!..

Я был счастлив: у меня есть кожаные сапоги! Они такие, каких в селе даже урядник не носил! Настоящие императорские!

Больше месяца я сапогами тешился — надевал их и шагал из угла в угол: скрип! скрип! скрип!

Потом я заметил, что мать стала косо поглядывать на сапоги и однажды сказала:

— Мишенька! Сыночек! Дело-то негожее получилось: ведь сапоги эти с мертвеца!

— Ну?

— Не нукай, а слушай и думай! Такую обувку носят только убивцы, у них руки в крови...

От этих странных слов у меня на сердце заскребло.

— Так, что же ты молчала, когда крестная мне эти сапоги дарила?

— Ругаю себя, но... Сама не знаю, как я забылась. Может быть, дьявол ум затуманил?

— Так пусть крестная отвезет эти сапоги своему Андрею!

— Гостинцы обратно не отдают. Пусть уж сапоги полежат, а там будет видно, что с ними делать!.. Больше их не надевай, а то за убиенного на тебя проклятье падет!

Хотя я и не верил в жуткие материны рассказы, но в этот раз поверил. Стало страшно: с мертвеца стаскивают сапоги, а они в крови... Хотелось, чтобы сапоги пропали и перестали меня пугать! И они пропали! Как-то вся наша семейка разбрелась кто куда. Дверь, по обычаю, осталась незапертой, и сапоги... ушли! Вор оставил одни шпоры... Я этой краже обрадовался, да и мать тоже...

* * *

Классную комнату готовили к экзамену все: уборщица, Елизавета Александровна и мы, третьеклассники. Обмели потолок, углы, помыли парты, до восковой желтизны выскоблили пол... И в назначенный день мы собрались и стали ждать звонка на экзамен. Разговаривали шепотом и все о том, кто же будет нас экзаменовать. Федька Егранов уверял:

— Церковный староста сказывал, что сам архиерей приедет!

Но Устя возражала:

— Приедет инспектор! Тот самый, который у Суетнова выспрашивал про тараканьи ноги!

И только Устя так проговорила, как дверь в класс настежь распахнулась и торжественно вошли экзаменаторы: Коронат Александрович, отец Сергий, Герасим Кладов, Василий Трусов, Елизавета Александровна и Мария Владимировна. Все они сели за стол, покрытый зеленым сукном. Священник распорядился:

— На молитву! Федя Егранов, читай «Отче наш»!

И Федька постарался: не заговорил, а запел. Пел он красиво, и, когда окончил молитву, священник его похвалил:

— Душевно и трогательно! Всегда носи бога в сердце своем — и отец небесный тебя не оставит!

После этого Коронат Александрович объявил:

— Дети, сейчас Елизавета Александровна прочитает вам короткий рассказ-притчу, и все, что вы услышите, запомните и своими словами изложите в тетрадях. Итак, слушайте внимательно!