Дудинке в 1967 году стукнуло триста лет. Это событие помимо всего прочего было отмечено выпуском двух значков, одного с полярным сиянием, другого со старинным судном-ко-чем и надписью: «Дудинка, 300 лет».
Среди имен промысловых русских людей, в начале XVI века проникших на Енисейский Север, сохранилось имя Дудина, который построил зимовье на берегу неизвестной реки, впадавшей в Енисей. Это был храбрый охотник и хороший человек, оставивший после себя добрую память у аборигенов края. Говорят, умер он не своей смертью, а утонул в реке, которая стала затем называться его именем — Дудин-река. Шло время. В 1667 году русское правительство направило сюда стрелецкого пятидесятника Ивана Сорокина, который, как он сообщал, построил «ясашное зимовье с нагорной стороны края Енисея пониже верхняя Дудин-река». По этому первому документу и ведет счет своим годам сначала зимовье, потом село, затем город Дудинка — центр Таймырского или, что то же, Долгано-Ненецкого национального округа.
В Дудинке живет мой знакомый — инженер-геодезист Александр Николаевич Кондратов. Каждый год вот уже много лет подряд он с одной и той же точки фотографирует свой город. Он показывал мне снимки в той последовательности, в которой они были сделаны. Вот здесь Дворец культуры, здесь Дом связи, школа, на этом — Дворец спорта, стадион, на том — квартал жилых домов. Между прочим, первый опытный дом на сваях в нашей стране поставили в Дудинке и лишь потом стали строить такие дома в Норильске.
Если бы мне удалось посмотреть последние снимки Александра Николаевича, я бы увидел на них здание газораспределительной станции и трассу центрального коллектора для очистки сточных вод. Некогда обожествляемый северными народами Енисей должен нести в Карское море только светлую воду, чтобы не иссякли в нем запасы осетра, стерляди, нельмы, омуля, муксуна, чира, сига, хариуса, тайменя, чтобы по-прежнему на берегах великой реки находили приют неисчислимые стаи перелетных птиц.
…Пока я предавался этим размышлениям, Дудинка давно исчезла из поля зрения. Идем на северо-запад, в сторону Гыданской губы, и пейзаж внизу становится еще суровее. Реки с выброшенными на берег остроугольными синими льдинами, одинокие лиственницы, прошлогодняя, желтая трава тундры, заснеженные лощины, напоминающие формой оленьи рога… А вот и сами олени — настоящие, дикие, — целый табун! Должно быть, они уже привыкли к вертолетному гулу, но еще боятся переходить через газопровод, и строителям приходится в некоторых местах поднимать трубы метра на четыре — оставлять ворота для оленей.
Оленей на Таймыре больше, чем в любом другом месте нашего Севера, — до двухсот пятидесяти тысяч голов! Государство взяло под охрану этих красивых, сильных животных, и они немного обнаглели: быки врываются в колхозные стада и уводят за собой важенок, и не единицами, не десятками, а целыми сотнями. Недавно «дикари» еще проштрафились: вытоптали и съели на несколько лет вперед ягельные пастбища на правом берегу Енисея, от Дудинки до Диксона. Это излюбленные места летних кочевий диких оленей; они зимуют в эвенкийской тайге, а с приближением весны отправляются в сторону Карского моря, спасаясь от гнуса.
Стоит удивительно ясный, безоблачный день. От озер и речушек, от самой малой лужицы солнце отражается как от зеркала, и этот солнечный зайчик то и дело слепит, бьет в глаза. Даже припайный, так и не растаявший лед на озерах и тот посылает нам свое отражение, правда не такое блестящее, а как бы приглушенное, с благородной перламутровой бледностью.
Наконец подлетаем к той нулевой отметке, откуда берет свое начало газовая «река». Уже давно нет исторического колышка, за который закрепили первую растяжку первой палатки. Нет и самих палаток. Мессояха — это голубые двухэтажные домики, балки, приземистые цилиндры для поступающего газа, буровые вышки вдали…
Вертолет медленно опускается. Прижимаются к земле травы, цветы, боятся, что мы их сейчас растопчем. Боятся, однако, напрасно: для вертолетов давно сделан бетонированный пятачок.
С лесенки сходит бортмеханик и, наклонясь, кричит мне на ухо:
— Передали, что на Хатангу завтра в двадцать два по московскому времени!
Я сначала не понимаю, в чем дело, но потом догадываюсь: это сообщил по рации Игорь Иванович, которого я вчера просил уточнить, когда идет на восток рейсовый самолет.
Последний перед новой дорогой день я отдаю Талнаху. Самолет в Хатангу летит в двадцать два по московскому времени, значит, по местному времени в два ночи следующих суток. Время у меня есть, и я использую старый способ: доезжаю до шоссе на Талнах автобусом, выхожу и поднимаю руку.
Останавливается первая же свободная машина — грузовая, порожняя «Колхида».
— Если в Талнах, садитесь! — кричит шофер.
Разговор в машине, естественно, заходит о Талнахе, этом юном спутнике Норильска, его спасителе, если на то пошло…
…Начиная с первых военных лет Норильск развивался очень быстро. Стремительно росло его молодое население, строились новые заводы, вступали в строй новые шахты и карьеры. Город хорошел.
И вот все это созданное с такими гигантскими усилиями — эти великолепные площади, улицы, театры, уникальные предприятия, Теплое озеро, техникумы, плавательный бассейн, стадионы, Индустриальный институт, теплицы, телецентр с «Орбитой», — все это оказалось под угрозой забвения. Причина была одна — истощение запасов норильских руд. Их вычерпали почти всюду, где представлялось возможным. Комбинат работал на остатках, «на хвостах». Еще недавно бурная его жизнь угасала.
В техническом архиве Красноярского совнархоза хранятся документы, относящиеся к тому трудному для Норильска времени.
В 1959 году: «Норильский комбинат… работает нерентабельно».
На следующий год: «Проведенные расчеты неопровержимо доказывают: дальнейшая разработка старых норильских рудников, все более истощающихся, экономически нецелесообразна…»
Тогда же: «В связи с тем, что увеличение выпуска цветных металлов из руд месторождения «Норильск-1» связано с непропорционально высокими затратами на капитальные вложения, разрабатывается решение о замораживании производства на прежнем уровне, что, как известно, является первой стадией консервации всего производства. Положение усугубляется тем, что комбинат — единственное предприятие Норильска, и тем самым на повестку дня ставится вопрос о дальнейшем существовании всего города…»
И здесь случилось то, что должно было случиться хотя бы во имя справедливости по отношению к городу на шестьдесят девятой параллели. Он не заслужил участи Мангазеи и остался жить. Произошло это по вполне материальной и веской причине. 8 июня 1960 года вблизи города, у подножия горы Отдельной, молодые геологи Норильской экспедиции нашли полиметаллическую руду. Рассказывают, что тот из них, кто первый поднял с земли рудоносный валун, закричал от радости.
Потом начались сомнения. Скептики твердили, что район находки давно обследован и оценен специалистами как бесперспективный. Оптимисты настояли на повторном исследовании, которое поручили геологической партии Г. Д. Маслова. Разведка оправдала прогноз оптимистов. Осталось подсчитать запасы и утвердить их Государственной комиссией при Совете Министров СССР, без чего нельзя начать эксплуатацию нового месторождения. Обычно на это уходит немало лет, а ждать, медлить было невозможно. И тут произошло нечто не имевшее ранее места в практике. Тогдашний директор Норильского комбината, ныне секретарь Центрального Комитета КПСС Владимир Иванович Долгих, при обсуждении вопроса в достаточно высоких инстанциях доказал, что надо рисковать. Было решено начать освоение Талнаха.
В сентябре 1962 года (за четырнадцать лет до утверждения запасов!) он издал приказ:
«Для безусловного выполнения мероприятий по форсированному освоению Талнахского месторождения приказываю… развернуть работы по строительству жилого поселка… Организовать строительство дороги Норильск — Талнах… Забросить до ледостава на правый берег реки Норилки, на базу «Северная», не менее 1000 кубометров деталей деревянных домов…
