Свежая масляная краска полов и стен, чистота, букетики цветов на столах, стрекотание пишущих машинок, пощелкивание каких-то приборов, хриплые голоса радиотелефонов. Очень просторный, светлый кабинет начальника штаба, медлительно-важного, начавшего полнеть человека. Во время навигации штаб руководит передвижением судов по западному сектору Арктики.

Пожалуй, никогда раньше мне не доводилось видеть такой огромной, поражающей своими размерами карты, как эта, что висит в кабинете. Она занимает всю длинную стенку — от угла до угла. Карта нарядна, пестра от обилия красок разного цвета. Коричневый цвет — его очень много — означает, что все занятое им пространство покрыто сплошным льдом. Чем гуще, насыщеннее коричневый цвет, тем больше льда. Голубой означает чистую воду, зеленый — нечто среднее между нею и сплошным льдом.

Десятки ярких флажков с наименованиями разных судов разбросаны по этой карте. Флажки тоже разноцветные, бросающиеся в глаза. Зеленые — для судов, которые идут в Игарку с лесом. Красные — для тех, кто снабжает продуктами полярные зимовки. Голубые — для гидрографических судов, ведущих научную работу. Красно-желтые двухцветные — для рыболовецких траулеров и плавучих баз… В разных местах воткнуты в карту бумажные самолетики: в этих местах настоящие самолеты ведут ледовую разведку, и на одном из них сейчас летит «самый тяжелый в мире летчик».

То, что невозможно окинуть взглядом в натуре, разве что со спутника, наглядно видно здесь, сосредоточено на огромной карте, от стены до стены, — океан, льды, фактории, зимовки, острова и суда, суда… Яснее начинаешь осознавать грандиозность совершаемых в Арктике работ, их истинный масштаб.

В наш разговор часто вклинивается металлический голос рации. Суда связываются со штабом, штаб с судами.

— Ледокол «Мелехов»? Это штаб. Как слышите? Прием.

— Слышу вас хорошо… Капитан Фартусов говорит. Добрый день!

— Добрый день, Евгений Федорович!.. «Бирюса» вам не дала свои координаты?

— Нет пока. Мы ведь в двенадцать ноль-ноль с Диксона вышли.

(Взгляд в мою сторону:

— «Мелехов» больного с танкера «Сумы» к нам привозил.)

— Понятно… Как ледовая обстановка в вашем районе?

— Поддувает сейчас. Гонит большое поле десятибалльного льда.

(Взгляд на карту.)

— Да, ледок у вас есть, и серьезный ледок… «Бирюсу» надо брать под проводку. Там капитан первый раз идет.

— Понял вас. «Бирюсу» брать под проводку.

— У меня все. Желаю успеха.

И после этого разговора сразу же:

— Танкер «Сумы»! Здесь штаб. Прошу выйти на связь!

На всякий случай договариваюсь слетать на ледовую разведку с одним из капитанов-наставников. Это если не дадут погоду на юг и дадут погоду на север. Под «югом» в этом разговоре несколько непривычно для слуха подразумевается Норильск.

Завтра самолеты вообще никуда не летают — страшный ветер, и, зря прождав полдня, я сажусь на знакомую «Чайку», чтобы навестить друзей на «Приморске». Волны бросают утлое суденышко, ветер чувствуется даже в узких проливах. Болтаются осколки битого льда, плывут бревна — остатки енисейских плотов, разбитых, быть может, за тысячи километров отсюда. Чернеет каменным углем купол островка с заброшенным причалом; здесь раньше заправлялись суда. Говорят, что с этого клочка земли и начался Диксон. Пролив Лена, названный так в честь русского парохода, сопровождавшего Норденшельда в его плавании на «Веге». Пролив Превен — в честь зверобойной шхуны знаменитого шведа, который в 1875 году открыл необитаемый, неуютный островок, напоминавший формой подковку.

Еще в 1738 году, почти за сто сорок лет до Норденшельда, русского флота штурман Федор Алексеевич Минин плавал сюда на боте «Оби Почтальон» и нанес остров на карту. Норденшельд назвал бухту острова гаванью Диксона в честь богатого и щедрого человека, который вместе с сибирским купцом и общественным деятелем М. К. Сидоровым финансировал эту экспедрщию Норденшельда.

Я тоже вижу этот островок, но не пустынный, а застроенный аккуратными домами и домиками, вижу подковообразную бухту, внутри которой разгружаются побывавшие в арктических переделках суда.

Об этой бухте Норденшельд написал в августе 1878 года своему покровителю Оскару Диксону:

«Можно наверное предположить, что этому месту, которое в 1875 г. впервые было посещено настоящим мореходным судном и получило название «Диксоновой гавани», суждено сделаться в будущем главным пунктом при экспорте произведений Сибири…»

От тех далеких времен остались неизменными, должно быть, только отполированные волнами берега из зеленовато-серого камня, мхи и лишайники на них вперемежку с чахлыми кустиками ползучей ивы. И все те же трогательные в своей беззащитности полярные маки…

…Но где же мой «Приморск»? Напрасно я всматриваюсь в контуры судов: «Приморска» кет! То ли он так быстро разгрузился и ушел, то ли его переставили, перевели на рейд, чтобы дать место другому судну с более важным грузом.

Я отправляюсь знакомиться с поселком.

Любое свидание с тем, что видишь впервые, тревожит душу. Так и здесь, на Диксоне. Сейчас я напоминаю провинциала, только что попавшего в столицу: иду, оглядываюсь, с пристрастием рассматриваю дома, захожу в магазины, читаю таблички с названиями улиц. Улица Водопьянова, знаменитого летчика, не раз поднимавшего с Диксона свой самолет. Улица Таяна — в честь первого председателя Диксонского сельсовета, эскимоса по национальности. Его пригласили сюда в 1940 году с Чукотки, чтобы развивать зверобойный промысел. Улица Папанина, улица Георгия Седова, улица Воронина…

На улице Воронина стоит здание райкома партии. Рядом трепещет на ветру плакат «Пусть всегда будет солнце».

Мне приходилось бывать во многих райкомах на Дальнем Севере, я встречался со многими секретарями, деловыми, собранными, усталыми. И вдруг здесь навстречу поднимается из-за стола молодая красивая женщина в отлично сшитом модном костюме, с хорошо уложенными волосами. Приветливая, умная улыбка освещает ее лицо.

Здороваюсь. Спрашиваю, не помешал ли?

— Что вы! Мы здесь всегда рады новым людям! Откинувшись на спинку кресла, изредка поглядывая то на меня, то на карту на стене, Зоя Иннокентьевна рассказывает о своем самом северном в стране районе, куда входят Северная Земля, острова Уединения, Визе, Ушакова…

— Ушаков… — повторяет она и достает из ящика снимок.

Среди других людей я узнаю ее. Сосредоточенные, торжественно-грустные лица. Виден высокий гидрографический знак на фоне голой тундры. К знаку прибита доска «Исследователю Арктики Г. А. Ушакову».

— Он завещал похоронить себя на Северной Земле, которой отдал столько лет жизни. Есть там необитаемый островок Домашний. Туда и перевезли из Москвы прах Георгия Алексеевича. Рядом ветхая деревянная избушка, где он зимовал с товарищами.

— Это один наш северянин написал.

Да, немало славных имен, отечественных и зарубежных, связано с Диксоном. На его неуютную землю ступали Челюскин, Толль, Нордекшельд, Амундсен, Нансен, Шмидт, Визе. Известные полярные капитаны Воронин, Белоусов, Мелехов, Сорокин не раз выводили отсюда караваны судов на штурм пролива Вилькицкого. С Диксона вылетали Водопьянов, Чухновский, Мазурук, Черевичный — пилоты, без которых немыслимо представить себе историю освоения Арктики. На острове зимовал писатель Борис Горбатов, собиравший здесь материалы для своего сборника «Обыкновенная Арктика».

Не дойдя четырех километров до радиостанции Диксона, погиб норвежский матрос Пауль Тессем из команды вмерзшего в льды Таймыра судна «Мод», на котором находилась экспедиция Амундсена. Здесь Тессема и нашел один из замечательных землепроходцев нашего столетия, участник экспедиции 1900 года, снаряженной для поисков таинственной Земли Санникова, упорный исследователь Таймыра, первооткрыватель двух островов в море Лаптевых, боцман Никифор Алексеевич Бегичев. В кармане погибшего норвежца лежали часы, компас, почта, отправленная Амундсеном, его путевые дневники. Многие сотни километров прошел Бегичев, пока не обнаружил останки моряка Кнудсена — спутника Тессема. Рядом лежали разбитый барометр, монеты, винтовочные гильзы. Все это вместе с подробным отчетом о поисках отправили на родину моряков.