В этом королевстве царствовал необыкновенный король. Его невысокая плотная фигура степенно передвигалась от модели к модели. Он останавливался перед бюстами, вглядывался в них, потом его рука со стеком решительно подымалась, он делал чуть заметное движение. И сколько было в этом движении профессионального мастерства, вдохновения!

Скульптору Монтаньесу очень нравился дон Диего. Они могли беседовать часами, каждый занятый своим делом. Веласкес раскладывал на столике перед собою лист синей плотной бумаги. Рука, державшая уголек, проворно бегала, оставляя на листе тонкие штрихи и линии. Художники тихо разговаривали.

Хуан Пареха, неслышно вошедший в мастерскую, был приятно удивлен. Его учитель и хозяин, последнее время и минуты не сидевший на месте, ведет неторопливую беседу с Монтаньесом, совсем забыв о времени. Хуан заглянул ему через плечо. На бумаге чернел рисунок руки скульптора. Немного грубоватой, с широкой кистью и крепкими гибкими пальцами. Рука человека, привыкшего к труду, сильная и по–своему красивая. Теперь Хуан мог наверное сказать, что дон Диего будет писать портрет Монтаньеса.

Через месяц в мастерской скульптора появился его двойник. Портрет стал гордостью хозяина. Дорожил он им еще и потому, что тот был написан рукою друга.

Январь в том году выдался необыкновенно холодным. Ледяной ветер норовил проникнуть в любую щель, безжалостно изгоняя тепло из уютных уголков. В огромных залах королевского Альказара, несмотря на все усилия челяди, температура была не намного выше, чем на улице. Но и в такую стужу Веласкес упрямо начинал свой трудовой день с шести. Последнее время король стал очень внимателен к его работе. Очевидно, его высочество успел устать от войны. Беспрерывные заседания Государственного совета, вечные разговоры о событиях на театре военных действий выводили его из себя. Все тяготы, связанные с управлением государством, окончательно легли на плечи всесильного Атласа — первого министра. Оливарес, только и мечтавший получить неограниченные полномочия, стал еще более важным. Война, уже вошедшая в обычай, не особенно его тяготила. Дон Гусман был рад, что уставший король находил утешение в мастерской Beласкеса. Филипп IV приказал поставить там себе специальное кресло и, усевшись в нем, часами наблюдал за работой маэстро. Присутствие короля нервировало Веласкеса. Он часто ловил себя на мысли, что порою больше думает о состоянии своего костюма, чем о том, что пишет. Всегда мягкий с домашними, он стал раздражительным и вспыльчивым. А дома тем временем назревали события немалой важности.

Алонсо Кано давно не был в Мадриде. Все откладывал да откладывал свою поездку. Встречаясь с Франсиско Пачеко, на немой его вопрос «когда?» лишь разводил руками. Срочная работа для женского монастыря, заказ из Валенсии… Наконец теперь, несмотря на стужу, отбросив все «но», Алонсо ехал к другу своей юности. Много воды унес седой Гвадалквивир к морю за это время, но дружба севильянцев осталась по–прежнему молодой.

Приезду гостя радовалась и донья Хуана де Миранда. Наконец представлялся случай рассказать мужу об отношениях дочери и Хуана Баутисто дель Масо. Молодые люди любили друг друга. Масо такой прекрасный человек. Зачем же откладывать свадьбу, коль это богоугодное дело? Она приказала слугам готовить к свадьбе все необходимое, уповая на божью помощь.

Крепки мужские объятия. Легче из камня выдавить воду, чем слезы из глаз испанца. На глазах же у обоих мужчин сверкали слезы. В миг встречи они вдруг почувствовали, чего им не хватало все это время. Друга, настоящего друга! Радость встречи — не подходящее слово, пожалуй, этот взрыв чувств можно было назвать любовью.

Сутки потеряли у друзей границы. Господи! Как летит время за разговорами! Они ни на минуту не хотели расставаться. Дон Диего показывал Алонсо свои последние работы.

Королевой выглядела Мария де Роган герцогиня Шеврез на своем портрете. Имя этой женщины с беспрерывной цепью романов и интригующих происшествий не сходило с уст придворных. Поговаривали, что лучшим другом для нее мог быть сам Ришелье! Но как ни прекрасна герцогиня, донья Хуана Еминента не менее пленяла взгляд. Настоящая испанка!

Долго любовался дон Алонсо изображением оленя. Ветвистые рога животного уходили за пределы картины. Его гордо вскинутая голова повернута к зрителю, а в косящем громадном печальном глазе почти человеческое выражение.

Гость не преминул заметить, что таким полотном не грех украсить гостиную, но лучше его отдать в приданое дочери. Веласкес был озадачен. Неужели настало время заботиться и об этом? Теперь пришла очередь удивляться Алонсо. Разве уважаемый дон Диего не знает, что его дочь выходит замуж?

Вечером конфликт был улажен. Донья Хуана де Миранда, довольная тем, что муж, наконец, посвящен в тайну, щедро потчевала гостя. Свадьба должна была состояться через неделю, и это внесло в дом приятное оживление.

Среди хаоса, который прочно овладел домом маэстро, один Веласкес оставался совершенно спокойным: он работал. Нужно было обязательно написать портрет Алонсо. Уедет опять друг, и не знаешь, когда вновь они свидятся. И как бы опять, не приведи бог, потом не пожалеть горько, как это было с отцом Саласаром.

Накануне венчания портрет был готов. С полотна смотрел красивый и еще молодой мужчина с изысканной внешностью элегантного идальго.

Художник постарался придать образу портретируемого все черты, свойственные Алонсо в жизни. Человек незаурядный, независимого характера, с лицом, отмеченным печатью одухотворенности, он был волевым, настойчивым, порою даже дерзким. Всегда подвижный, Кано в минуты нервного напряжения натягивался, как струна, взгляд его становился надменным, а весь облик выражал спокойствие, граничащее со взрывом. Маэстро изобразил его в момент, когда он стремительно повернул голову и глядит беспристрастным взглядом на собеседника. Но сколько скрытой энергии, нервного напряжения передавал портрет!

Повесили его в кабинете маэстро. Теперь друг будет всегда рядом.

…В один из дней граф Оливарес прислал за Веласкесом своего карлика. Хитрый малец со взглядом видавшего виды человека быстро обежал мастерскую. Остановившись перед неоконченным портретом, он поднял глаза на дона Диего.

— ?

— Такого человека нет. Я его придумал сам.

— Выдумал? Гм!

— Как бы тебе объяснить это, Николазито? В юности мне очень хотелось написать человека, о котором я узнал от своего наставника, портрет командора одного из рыцарских орденов. Пробовал, но не получалось. Прошло столько лет, а из головы у меня не выветрилось это желание. Вот он, мой Командор.

Николазито, любивший живопись, знавший работы многих мастеров, неотступно смотрел на портрет. Пожилой мужчина тоже внимательно смотрел на него из своей золоченой рамы. Николазито портрет казался удивительно знакомым. Но откуда? Он напряг память. Святая мадонна! Ведь это Сид, клянусь крестом Спасителя! Постаревший дон Родриго Диас де Бивар, властный победитель мавров, Сид Кампеадор. Прошли столетия, и вот сеньор маэстро вновь оживил его. Николазито, естественно, никогда Сида не видел, но много читал, создал его образ именно таким. Как сумел маэстро подслушать его мысли? У маленького умного, но обиженного судьбою человечка, ставшего по воле рока слугой, было большое сердце настоящего художника. «Господи! — думал он. — Как хороши его полотна! В них непостижимо мало цветов, но зато сколько жизни!» Мысли Николазито неслись дальше пестрой вереницей: «Какие похожие и одновременно разные у него полотна! Свободная живописная манера, строгая колористическая гамма. И вдруг серебристая седина и искрящийся блеск золотой орденской цепи, написанной одним мазком. Так писать может лишь настоящий маэстро. Знает ли сам Веласкес о том, что он велик? Наверное, нет. Ведь это просто его каждодневная работа».

Он повернулся к дону Диего. Тот стоял у окна, спиною к Николазито.

Ни одного слова не произнес Николазито вслух. Он тихонько подошел к Веласкесу и взял его руку в свои маленькие ручки. Нет, перед художником стоял не обычный карлик–насмешник, а просто человек, только очень маленький. Отсутствовала на устах и обычная ухмылка всезнайки, исчезла бесследно развязность, глаза блестели. Обеими руками он поднес руку маэстро к своим губам и поцеловал. В свой жест он вложил столько искренности, что дон Диего, бережно отняв руку, прижал к себе Николазито.