— Для вас, дорогой дон Диего, — сказал как–то зашедший проведать Веласкеса граф и заставший его за работой, — панацеей вита[38] служит искусство. Достаточно заболевшему художнику сказать, что его картины нравятся публике, как это его подымет на ноги. Я пришел с приятным известием: вам разрешено ехать в Неаполь.

Через несколько дней Веласкес, совсем выздоровев, отправился в путь. Еще издали, с дороги, сверкнул вдруг путникам небесной лазурью Неаполитанский залив. Трудно было понять, то ли небо взяло у моря свои краски, то ли само с щедростью небес подарило их морю. Вдали виднелся Капри, сквозь ранний утренний туман проступало Тирренское море с кромкою синих гор. Прошло немного времени, и мягкое покрывало сползло с двухглавой вершины острова, и он заискрился на фоне лазури неба. Но недолго пришлось маэстро любоваться Неаполем. Сестра его высочества Филиппа IV инфанта Мария — Анна, будущая супруга Фердинанда Венгерского, пожелала передать брату подарок. По ее воле придворный художник августейшего брата должен написать ее портрет. Нет, два! Один инфанта пожелала оставить у себя. Веласкес приступил к работе. А мастерская художника, где бы она ни находилась — будь то мадридский Альказар или Неаполь, — всего–навсего комната о четырех стенах.

Он уже заканчивал портреты, когда услышал у двери мастерской троекратный стук. Кто бы это мог быть? Гости здесь, в Неаполе?

На пороге стоял придворный живописец Неаполитанского королевства Хусепе Рибера. Небольшого роста, очень подвижный, он, казалось, излучал симпатию.

Его не было в королевстве в день приезда маэстро, и потому Рибера не встречал Веласкеса. Теперь он был рад случаю познакомиться с виртуозным мастером кисти. Чувствуя уверенное пожатие Риберы, Веласкес подумал, что такою может быть только ладонь друга.

Оба маэстро действительно подружились. Вечерами, отдыхая от работы, они вели долгие разговоры о задачах искусства, об антиках, о понятии «красивое». Веласкесу были близки реалистические искания его нового друга, ведь он сам шел той же дорогой. Ученик Франсиско Рибальты[39] и страстный поклонник Караваджо, дон Хусепе, которого здесь прозвали Спаньолетио (испанчик) за маленький рост, сумел выработать свой собственный стиль письма. Его признали и даже избрали членом Академии художеств Святого Луки в Риме. Рибера показал дону Диего свои полотна, среди которых были «Св. Иероним», «Силен», «Св. Себастьян» и две картины из замечательной серии полуфигур, изображавших древнегреческих философов и мыслителей Архимеда и Демокрита. Он еще предполагал написать Гераклита и Диогена.

Пришло время расставаться. Прощаясь с гостеприимной землей Италии, художнику хотелось верить, что он вскоре опять будет любоваться ее красками. За полтора года маэстро привык к Италии и успел полюбить ее веселый народ. С грустью покидал Италию и Хуан. На ее земле дышалось свободней и ему и учителю.

Ничего не изменилось в Мадридском дворце за время отсутствия художника. Двор жил своей прежней замкнутой жизнью. Королевский дворец казался отделенным от остального мира китайской стеной.

Веласкес поднялся в апартаменты его высочества. Король, элегантный в своем черном бархате, встретил маэстро приветливо, насколько такое было возможно для этого человека. За время поездки художника в Италию Филипп IV никому из живописцев не позировал и теперь, сказав об этом художнику, ждал от него благодарности.

Веласкес низко поклонился. Он еще не пришел в себя после свободы итальянской жизни и немного отвык от фраз, за которые надо спешно благодарить. Филипп IV нахмурился, он ждал большего. Маэстро наконец–то нашел нужные слова: он–де рад видеть короля и хочет верить, что его величество, как прежде, будет находить время посещать мастерскую. Из Италии маэстро привез несколько своих работ и просит Филиппа IV принять их в дар.

Король величественно кивнул. Все становилось на свои места.

Опять мастерскую художника заполнили ее обычные обитатели. Картины — начатые, почти готовые, этюды, наброски, эскизы. большие полотна, ждущие своей очереди на мольберт. Если ничего не изменилось в обстановке работы маэстро, то в картинах, даже при беглом взгляде, можно было заметить колоссальные перемены. Недаром так пристально, тщательно испанский художник изучал в Италии венецианских живописцев, технику построения ими живописно–красочного слоя. Палитра Веласкеса приобрела удивительную легкость, стали иными колористические решения, увереннее кисть, тоньше нюансировка. Раньше у него в полотнах преобладали темные, почти черные краски. На смену им пришли светлые тона, насыщенные богатством цветовых сочетаний, определились тончайшие переходы. Художники двора и мадридские теоретики искусства стали поговаривать о появлении у маэстро новой манеры письма.

Изменились и портреты. Теперь они напоминали больше картины — портретируемое лицо изображалось на фоне отменно написанных пейзажей.

Дон Диего стал чаще отлучаться за город. Встревоженная донья Хуана де Миранда не раз посылала ему вслед учеников или верного Гальярдо. Они находили маэстро далеко за пределами города. Он стоял, вглядываясь в холмистые кастильские дали, чтобы потом перенести на свои полотна этот серовато–серебристый тон, окутанные дымкой безбрежные голубоватые холмы. Испанская земля словно просила написать ее портрет. Разве она, взрастившая его талант, не была достойна такой чести? И он писал ее — в прозрачных воздушных мантильях, в тончайших кружевах далеких горных вершин, в искрящейся серебром зелени ее лесов.

Вскоре Веласкес закончил первый портрет маленького наследника испанского короля — инфанта Балтазара Карлоса. Малыш, которому едва минуло полтора года, ни за что не хотел позировать. Писать же его было необходимо — так хотел король. Тогда с инфантом стал играть его карлик, и дело пошло на лад. В картине были соблюдены строгие правила испанского этикета. Ребенка одели, как это подобает принцу, в парчовые одежды. Дети королей должны чувствовать у себя над головой корону еще в колыбели — гласил неписаный закон. Не мог его обойти и художник, потому на его полотнах маленькие принцы и принцессы так печально серьезны.

Однажды граф Оливарес передал дону Диего волю короля: охотничий замок Toppe де ла Параде недостаточно уютен, его величеству хотелось бы украсить стены замка живописными портретами.

Так появилась на свет целая серия охотничьих портретов.

Брата короля инфанта Фердинанда маэстро изобразил во весь рост. Он стоит на опушке леса в прекрасном охотничьем костюме, с ружьем, словно остановился передохнуть. Большая породистая собака уселась у его ног. Рядом с этим портретом повесили в замке и портрет принца Балтазара.

Все это время художник мечтал создать полотно, которое бы не было традиционным портретом и вместе с тем не вызвало неудовольствия своей новизною. Ведь он–то знал, как смотрели на различные новшества при дворе.

Случай помог дону Диего.

Каждый год при королевском дворе в разное время устраивались три большие охоты. На эти охоты съезжались вельможи из многих городов, приглашались послы иноземных держав. Во время охот устраивали большие торжественные спектакли, блестящие рыцарские турниры, на которых состязались в ловкости и охотничьем умении, бой быков. Маэстро по своему положению придворного должен был непременно присутствовать на торжествах. Ему же не хотелось покидать мастерскую, хотя начальник королевской охоты дон Хуан Матеос, портрет которого писал Веласкес, и убеждал его, что в этом году охота обещает быть необычайной. Ведь король приказал кавалерам Сант — Яго явиться в парадной форме! Дон Диего работал и думал о человеке, портрет которого постепенно словно проявлялся на полотне. Охота была призванием, любимым делом дона Матеоса. Часами мог говорить он о ее достоинствах. Теперь же, когда прошли годы и отяжелевшему стареющему охотнику стало трудно носиться вскачь по горам в поисках дичи, всю свою любовь к охоте перенес он на бумагу, задумал написать книгу. Маэстро видел ее рукопись — «Происхождение и достоинство охоты» назвал ее автор.