Веласкес по–прежнему неутомимо работал. Окончив «Христоса с пилигримами», он принялся за портрет маленькой Франциски.
Обстановка при дворе тем временем оставалась очень напряженной.
С 1621 года шла в далекой Фландрии война. Испанская корона никак не могла примириться с тем, что закатилось солнце ее былого могущества. Граф Оливарес был ярым сторонником продолжения войны, рассчитывая, что в случае удачи король не забудет своего первого министра. Но видные военные деятели государства понимали, что война не принесет славы испанскому оружию.
Ближайший советник испанской инфанты, унаследовавшей Францию, адмирал Амброзио Спинола, был тоже из числа недовольных и предлагал заключить мир. Но Оливарес не хотел и слушать о прекращении огня. Капитуляция крепости Бреда, единственная победа в этой войне, представлялась ему началом военного триумфа. На этой почве произошла яростная стычка между адмиралом Спинолой, опытным и авторитетным полководцем, и графом. Выхода из создавшегося положения никто не видел.
Тридцатилетняя война была в разгаре, большинство европейских держав оказались втянутыми в нее. Назревали события, весьма нежелательные для Испании, — королевская казна была истощена беспрерывными войнами. Франция, несмотря на брачные союзы, заключенные недавно между королевскими домами, начала занимать в вопросах войны самостоятельную политику. Этого–то и боялись испанский король и его соправители. Настроение подавленности царило при дворе.
Веласкес писал новый портрет короля. Филипп IV, обычно снисходивший при позировании до разговора со своим живописцем, был молчалив. Придавая своему лицу вид холодной недоступности, он часами сидел, уставившись в одну точку. Художнику казалось, что на лице Филиппа IV, еще совсем молодом, лежит печать долго прожитых лет. Это предки переложили ему на плечи, оставили в наследство свою усталость. Король казался стариком с будущим, очень похожим на прошлое. На портрете он был изображен во весь рост, холодный, замкнутый взгляд, устремленный в пространство. Ничего нельзя прочесть на таком лице.
Некоторое разнообразие вносили дни, когда Веласкес бывал в доме у графа Оливареса. Всесильный граф любил искусство, но более всего на свете он любил самого себя. Искусство должно прославлять достойных. Славу, равную по цене короне, даст ему этот немного замкнутый севильянец, который будет писать его портреты.
Дон Гаспар Гусман граф Оливарес герцог Сан — Лукар де Барраледа де ла Махор любил рассказывать о себе. Граф считал, что его жизнь достойна прославления и подражания. Сын дворянина и воспитанник иезуитов, он быстро шел вверх по социальной лестнице.
В часы, когда Веласкес писал с него портрет, граф, не умолкая, говорил. Художнику не раз пришлось услышать о том, что слава ученого ни к чему человеку, который чувствует себя воином и рыцарем. Кто не знал ближе коварного графа, тот бы и вправду мог подумать, что желание помочь родной стране выбраться из трудностей заставило его оставить почетную должность ректора Саламанкского университета и поспешить в Мадрид. «Разве мог человек спокойно думать о философском камне, когда в сердце стучалось желание взяться за шпагу», — любил повторять граф. Художник больше молчал. Слова из уст первого министра не должны браться под сомнение.
Граф рассказывал историю своей жизни, а тем временем на портрете, который начал писать маэстро, возникал его двойник с крупной головой, высоким лбом, свидетельствовавшим о незаурядном уме, немного одутловатыми щеками, неправильным крупным носом. Выражение лица, взгляд глубоко лежащих глаз, излом бровей — весь облик говорил о сосредоточенности, скрытой надменности. Портрет построен на контрасте темных и светлых тонов. Это усиливало впечатление от личности Оливареса, возвышавшегося на холсте во весь свой громадный рост. Силой и мощью веяло от фигуры первого министра двора. Одною рукой граф опирался на стол, другая покоилась на эфесе сабли, которую скрывал плащ.
Дни проходили в напряженном труде. Оливаресу нравилось, что его двойник на портрете все больше приближался к оригиналу. Придя в хорошее расположение духа, мрачный человек, как его называли при дворе, рассказывал художнику об Италии, о Риме, где родился. В такие минуты маэстро разрешал себе отдохнуть.
Италия! Одно это слово звучало музыкой. Что скрывала она, загадочная страна, давшая миру и искусству столько прославленных имен? Хоть бы раз взглянуть на нее. Пока же он с восторгом слушал то, о чем говорил Оливареc. Поехать туда, посмотреть не было ни малейшей возможности. Нужно закрепить свое положение при дворе. Последнее время это стало его все больше беспокоить.
Сначала он решил не обращать на происки своих врагов никакого внимания, но fata viam invenient[24]. По дворцу ходили в рукописи «Диалоги о живописи» Кардучо. И хоть в них имя Веласкеса прямо упоминалось один лишь раз, между строками можно было прочесть, что всю свою злость сеньор Кардучо направляет именно против него. В пренебрежительном тоне «Диалогов» чувствовалось, как автор порицает маэстро за то, что тот не учится у других, подразумевая под другими себя.
Один из «благожелателей» принес Веласкесу рукопись. Художник раскрыл ее наугад. На глаза попали ехидные и лицемерные строки шестого диалога: «Я знал другого дерзкого фаворита живописи, из которого, как мы можем сказать, родился Художник потому, что кисти и цвета послушны ему; он действует более по прирожденному вдохновению, а не благодаря трудам». Ах вот оно что!
Обычно спокойный, Веласкес не находил себе места. Теперь весь двор заговорит о скрытой сути «Диалогов». Нужно ждать для себя каких–то нежелательных событий. Только горячиться напрасно. Лучше выслушать все, что бы о тебе ни говорили, а потом взять спокойно плащ и уйти. Это, к сожалению, не всегда удавалось.
События, назревшие при дворе, не заставили себя долго ждать. Король, у которого было обыкновение заходить в мастерскую маэстро и, удобно усевшись там в специально для него поставленное кресло, наблюдать за его работой, пришел раньше обычного часа. Он подошел к мольберту и пристальным оценивающим взглядом окинул полотно. Потом взял из рук Хуана кисть, обмакнул ее в золотистую краску и нарисовал на чистом холсте силуэт человека. Филипп любил показывать, что все умеет делать и сам, даже рисовать, но бремя государственных дел не дает ему ни минуты покоя. Будь у него время, он стал бы великим поэтом или художником, а может быть, и артистом!
Маэстро тем временем грунтовал полотно. Король прошелся по мастерской и, наконец, произнес фразу, ради которой, очевидно, пришел сюда:
— Скажите мне, маэстро, как вы оцениваете разговоры при дворе о том, что вы ничего, кроме голов, писать не умеете?
Филипп с лукавой улыбкой ожидал ответа. Художник повернулся к нему совершенно спокойно: приготовиться — началось.
— Ваше величество делает мне слишком много чести. Я не встречал еще и не знаю человека, который мог бы их отлично рисовать!
События нарастали. Камергер его величества в час после полудня пригласил Веласкеса зайти в зал для аудиенции.
Филипп IV протянул руку к серебряному подносу, где лежал, свернувшись трубочкой, листок, хранивший тайну того, ради чего сюда собрали полдвора. И без того царившая здесь тишина напряглась до предела. В ушах зазвенело.
— Послушайте нашу волю. Объявляется среди художников двора конкурс, в котором возьмут участие четверо достойнейших живописцев. Их имена: уважаемый сеньор Висенте Кардучо, сеньоры Эухенио Каксес[25], Анхело Нарди[26] и дон Диего де Сильва–и–Веласкес, наш придворный живописец. Условия конкурса следующие: вышеупомянутые художники должны соответственно своему таланту и пониманию написать историческую картину на тему «Изгнание морисков из Испании в 1609 году». Разрешается им самим выбрать место действия картины, а также модели для действующих лиц; размер ее должен быть 3,35 метра в высоту и 2,74 метра в длину. Чтобы не было никаких суждений относительно того, что кто–либо из художников пользуется покровительством свыше и потому его картина получила незаслуженную высокую оценку, мы назначаем жюри. Им будут люди, уважаемые всеми и достойные доверия, — сеньор художник Хуан де Майно и дон Хуан Баутисто Крещенци маркиз де ла Торес, рыцарь ордена Сант — Яго. Наградой победителю будет наша милость и придворная должность хранителя королевской двери.
