Все надеялись, что когда больная пойдет на поправку, отпадет необходимость в постоянном присутствии рядом с ней ее сестры или кузины, но вскоре обнаружилось, что она становится очень нетерпеливой и капризничает, когда долгое время остается под присмотром няни или Джейн Сторридж. Когда однажды ночью, вскоре после полуночи, мистер Ривенхол тихо зашел в комнату девочки, он был поражен, увидев, что возле горящего камина сидит не няня, а Софи. Она шила при свете свечей, но подняла голову на звук открываемой двери, улыбнулась и приложила палец к губам. Между кроватью и свечами стоял экран, так что мистер Ривенхол мог лишь смутно различить свою сестру. Она казалась спящей. Он беззвучно закрыл дверь и подошел к камину, прошептав:

— Я думал, что няня должна сидеть с ней по ночам. Как это случилось? Софи, это вредно для твоего здоровья!

Она взглянула на часы на каминной полке и стала складывать свою работу. Кивнув на неплотно закрытую дверь в туалетную комнату, она тихо ответила:

— Няня спит там на софе. Бедняжка, она совсем выбилась из сил! Амабель сегодня с самого утра очень беспокойна. Не тревожься! Это превосходный знак, если больной становится капризным и неуправляемым. Она так привыкла помыкать няней, что не принимает ее всерьез. Садись. Я собираюсь подогреть ей немного молока, а ты уговори ее, пожалуйста, выпить его, когда она проснется.

— Ты, наверное, до смерти устала! — сказал он.

— Нет, ни капли. Я спала весь день, — ответила она, поставив маленькую кастрюльку на огонь. — Я, как Герцог, могу спать в любое время! А бедная Сили никогда не может заснуть днем, поэтому мы решили, что она не будет сидеть здесь по ночам.

— То есть это ты решила, — заметил он.

Она лишь улыбнулась и кивнула. Он молча смотрел, как она встала на колени возле камина, не отрывая взгляда от медленно нагревающегося молока. Через несколько минут Амабель заворочалась. Чуть раньше, чем она слабо позвала: «Софи!» — Софи уже вскочила на ноги и шла к постели. Амабель было жарко, она чувствовала жажду и неудобство и не хотела верить, что что-нибудь может помочь ей. Софи пришлось поднять ее, чтобы взбить и перевернуть подушки, и она заплакала; она хотела, чтобы Софи вытерла ей лоб, но стала жаловаться, что лавандовая вода щиплет ей глаза.

— Тихо, твой гость будет потрясен, если ты будешь плакать! — сказала Софи, гладя ее спутанные локоны. — Ты знаешь, что тебя пришел навестить джентльмен?

— Чарльз? — спросила Амабель, забыв на время свои беды.

— Да, Чарльз, так что позволь мне немного привести тебя в порядок и расправить простыни. Итак! Теперь Чарльз, мисс Ривенхол с удовольствием примет вас!

Она убрала экран, так что свет свечей упал на кровать, и кивнула Чарльзу на стул рядом с кроватью. Он сел, держа маленькую, похожую на клешню ручонку в своей, и ласково заговорил с девочкой, развлекая ее, пока Софи несла чашку с молоком. При виде ее Амабель раскапризничалась. Она ничего не хотела; она заболеет, если выпьет молоко; почему Софи не оставит ее в покое?

— Я думаю, ты не будешь настолько злой и не откажешься от молока, если я пришел специально, чтобы подержать для тебя чашку, — сказал Чарльз, беря ее у кузины из рук. — К тому же, чашку с розочками! Откуда она у тебя? Я не видел ее прежде!

— Сесилия подарила мне, — объяснила Амабель. — Но я совсем не хочу молока. Сейчас ведь середина ночи, не самое подходящее время, чтобы пить молоко!

— Думаю, Чарльза восхищают и живые розы, — сказала Софи, присев на уголок кровати и поддерживая Амабель за плечи. — Чарльз, мы так завидуем, Сили и я! У Амабель такой чудесный поклонник, и мы просто оттеснены в тень. Только посмотри на букет, который он принес ей!

— Чарльбери? — спросил он, улыбаясь.

— Да, но мне больше нравится твой букет, — сказала Амабель.

— Ну, конечно, — согласилась Софи. — Сделай глоток, видишь, он предлагает тебе. Должна сказать, что чувства джентльмена очень легко задеть, моя дорогая, а этого, ты понимаешь, никогда не надо делать!

— Правда, правда, — подтвердил Чарльз. — Я подумаю, что к Чарльбери ты относишься лучше, чем ко мне, и из-за этого впаду в меланхолию.

Она слабо рассмеялась, и таким образом — лестью и шутками — удалось убедить ее выпить почти все молоко. Софи осторожно уложила ее, но она требовала, чтобы и Чарльз, и Софи остались с ней.

— Да, но больше никаких разговоров, — сказала девочке Софи. — Я расскажу тебе еще об одном моем приключении, и если ты прервешь меня, я потеряю нить.

— О да, расскажи, как ты потерялась в Пиренеях! — сонно попросила Амабель.

Софи стала рассказывать; по мере того, как глаза девочки закрывались, ее голос понижался. Мистер Ривенхол сидел с другой стороны кровати, глядя на сестру. Наконец, глубокое дыхание Амабель показало, что она спит. Софи замолчала; она подняла голову и встретила взгляд мистера Ривенхола. Он уставился на нее, как будто ему в голову пришла мысль, ослепившая его своей новизной. Она смотрела спокойно и чуть вопросительно. Он резко поднялся, наполовину протянул руку, но снова уронил ее, повернулся и быстро вышел из комнаты.

На следующий день Софи не встречалась со своим кузеном. Он зашел к Амабель в тот час, когда точно знал, что Софи отдыхает, и не обедал дома. Леди Омберсли боялась, что что-то рассердило его, так как хоть он и вел себя с ней очень терпеливо и заботливо, его брови были нахмурены, и он отвечал невпопад. Однако он согласился сыграть с ней партию в крибидж, а когда визит мистера Фонхоупа, который принес копию своего стихотворения леди Омберсли и букет роз Сесилии, прервал игру, он настолько владел своими чувствами, что приветствовал гостя если не с энтузиазмом, то по крайней мере любезно.

Мистер Фонхоуп написал накануне около тридцати строк и остался доволен своей работой. У него было очень умиротворенное настроение, он не гнался за ускользающим эпитетом, не размышлял над неудачной рифмой. Он говорил все, что следует, а когда исчерпал вопросы о состояний больной, как разумный человек перешел в разговоре к разнообразным темам, так что мистер Ривенхол почувствовал даже расположение к нему. И лишь просьба леди Омберсли к поэту, чтобы тот прочел свое стихотворение об избавлении Амабель от опасности, заставила мистера Ривенхола покинуть комнату. Но даже эта отталкивающая декламация не могла полностью уничтожить ту благожелательность, с которой он приветствовал мистера Фонхоупа; во время его последующих визитов в дом у мистера Ривенхола сложилось о нем еще более хорошее впечатление. Сесилия могла бы сказать брату, что бесстрашие мистера Фонхоупа проистекало скорее из того, что он абсолютно не сознавал опасности заражения, чем из обдуманного героизма, но так как она не привыкла обсуждать с братом своего возлюбленного, мистер Ривенхол пребывал в счастливом неведении; сам он был чересчур практическим человеком, чтобы понять, какая толстая завеса отгораживала мистера Фонхоупа от мира.

Мистер Ривенхол никогда больше не заходил к больной девочке тогда, когда мог встретить там кузину, когда же они виделись за обеденным столом, он так отрывисто обращался к ней, что это граничило с грубостью. Сесилия, знающая, насколько он считал себя обязанным Софи, была удивлена и неоднократно упрашивала кузину сказать ей, не поссорились ли они. Но Софи в ответ лишь качала головой с озорным видом.

Амабель поправлялась, хоть и медленно, и как все выздоравливающие, часто и беспричинно капризничала. Как-то раз она двенадцать часов требовала, чтобы к ней в комнату привели Жако. Лишь убедительные доводы Софи удержали мистера Ривенхола от того, чтобы написать в поместье Омберсли с распоряжением немедленно привезти требуемую обезьянку, но очень тревожился, что отказ может замедлить выздоровление его маленькой сестренки. Но Тина, которой к ее величайшему негодованию до сих пор не позволяли быть возле хозяйки в комнате девочки, явилась полноценной заменой Жако и, довольная, свернулась клубком на одеяле Амабель.