Она исчезла за углом, и поскольку Финч остановился в нерешительности, Стивен подтолкнул его вперед. Профессор миновал короткий коридор, повернул за угол и замер как вкопанный. Стивен, шагавший сразу за ним, налетел на него и чуть не сбросил с верхней из двух ступеней, которые вели вниз в гостиную.

Женщины сидели у камина в углу комнаты. Стивен схватил Финча за руку и так сильно ее стиснул, что у того занемели пальцы. Над камином висела картина, правая панель триптиха – молодая Натали, одной рукой держащая ребенка, а вторую тянущая в бок, за край рамы.

Стивен выдохнул тихое «ох» и тяжело осел на ступеньку. Женщина, сидевшая рядом с Агнетой, склонила голову набок и смерила взглядом Финча. Волосы обрамляли ее лицо облаком потускневшего золота с прожилками серебра; глаза были такого же холодного голубого цвета, как в юности, только взгляд их оказался более пристальным и жгучим, чем ожидал Финч. Он понял, что своей целеустремленностью Агнета обязана не Томасу, а матери.

– Вы, наверное, Деннис Финч, – произнесла Элис Кесслер. – Насколько я понимаю, вы искали меня.

Агнета шепнула ей на ухо:

– Я попрошу их остаться на ужин, ладно?

Дыхание дочери было подобно трепетанию крыла, смещающего воздух; это ощущение хотелось поймать и закрыть в банку.

– Да, – не задумываясь ответила она. – Будет мило.

Так Элис оказалась на кухне Агнеты, неуклюже ковыряя деревянной ложкой в кастрюле с густым соусом чили, в то время как мистер Джеймсон на улице наверняка засыпал ее дочь вопросами, на которые у той не было ответов. Профессор Финч сидел за кухонным столом, грея в руках бокал с остатками вина и поглядывая на нее из-под бровей, словно она была фата-морганой.

Элис не ожидала, что будет чувствовать себя такой загнанной в угол и что при этом у нее так полегчает на душе. Тело, напротив, было не в ладах с собой: спина и плечи каменели от напряжения, а мышцы размякли, как живица. Пусть они расскажут ее дочери. Два драгоценных дня, что Элис провела с Агнетой, она искала, с чего начать, пыталась сотворить из воздуха нужные слова. Томас Байбер – твой отец. Это она осилила, и притом довольно быстро, почувствовав, что внутри нее что-то щелкнуло и открылось, ведь она наконец подарила Томасу счастье быть узнанным. Агнета не торопила, но Элис понимала, что потребуются объяснения. Как можно было такое рассказать? Казалось, будет легче, если кто-то укажет ей роль – хищника или жертвы – и она будет играть ее. Элис пустила ложку в свободное плавание по кастрюле и взболтнула красноватую жидкость в чашке – травяной чай, якобы обладающий целительными свойствами, который Агнета брала у кого-то из местных. На вкус он был как лето – календула и еще что-то спелое и острое.

Элис наблюдала через эркер, как ее дочь водит Стивена Джеймсона по заднему двору, показывая остальные свои работы. Их темные макушки почти в унисон слегка подпрыгивали в свете угасающего дня. Все было хорошо, пока Агнета оставалась на виду, но стоило ей исчезнуть за углом дома или выйти в другую комнату, как Элис охватывал панический страх, что она видит сон и скоро проснется в своей постели в Теннесси, одинокая и ни о чем не подозревающая.

– У вас очень талантливая дочь, – сказал Финч, наклоняя бокал в сторону эркера. Руки Агнеты танцевали в воздухе, показывая то на небо, то на скульптуры. Казалось, ее работы полностью захватили Стивена, который приводил их замысловатые части в движение, касаясь или дуя на них. Финч был рад, что на какое-то время спровадил его из дому и теперь мог поговорить с Элис наедине. – И, похоже, она обладает магическими способностями. Сколько я знаю Стивена, мне не удавалось его утихомирить. Он молчит, только когда жует или спит. Агнета его околдовала.

Он принялся выстукивать по столу быстрое стаккато, пока не заметил, что Элис наблюдает за его пальцами.

– Дурная привычка, – сказал он. – Я иногда так делаю, если чувствую себя не в своей тарелке.

– Я вас смущаю?

– Вы? Нисколько. Меня смущает все, что будет дальше, – он пожал плечами и покачал головой, позволяя очкам сползти ниже по переносице. – Не знаю, как с этим справиться. Я был настолько уверен, что мы никогда вас не найдем, что толком не задумывался, что же произойдет, если у нас все-таки получится.

– Если вам от этого станет легче, то мы с вами в одной лодке.

Она взяла с полки бутылку вина и подлила ему в бокал, потом села напротив и с помощью обеих рук наполнила свою чашку чаем.

Размышляя об Элис последние несколько месяцев, Финч воображал некую близость между ними, как будто она отвечала на каждый его взгляд, думала о нем в тесных пределах своей золоченой рамы, строила предположения о его жизни. Теперь он понимал, что ничего не знает о живой и настоящей Элис, которая сидит напротив, о женщине, даже не подозревавшей о его существовании. Финей мог бы намекнуть о ее болезни, несмотря на всю свою скрытность, но он предпочел ничего не говорить, заботясь только о том, чтобы защитить ее. Приходилось признаться в невольном уважении к этому человеку, ведь сам Финч точно так же поступил бы ради Клэр.

– Я бы с удовольствием постучала вместе с вами, – сказала Элис, кивнув на его руки. – Мне до сих пор доставляет большое удовольствие наблюдать за механикой здорового тела. Это, конечно, не совсем как синдром фантомной конечности, но я почти чувствую ваши движения или отдаленные воспоминания о них в своих пальцах. Как будто дружелюбное привидение приходит в гости.

– Вы говорите так, словно вам уже давно приходится с этим мириться.

– С четырнадцати лет.

Финч побледнел. В четырнадцать Лидия играла сонаты на пианино и так носилась по кварталу с друзьями, что только пятки сверкали. Он попытался представить потерянную юность, целую вечность физической боли.

– Вы прожили с этим большую часть жизни?

Элис кивнула и криво улыбнулась ему.

– Моя болезнь – мой самый верный спутник.

– Значит, вы были больны, когда забеременели, – в ушах зазвенели слова Финея. Что бы вы ни думали о ней, вы ошибаетесь. – Простите. Это не мое дело.

Элис рассмеялась, и лицо Финча залилось краской, когда он понял, что смеются над ним, хотя и по-доброму.

– Подозреваю, что это дело уже несколько месяцев как ваше, профессор. Женщинам с РА нередко становится лучше при беременности. До и после у меня был стандартный режим: кортизон, инъекции солей золота, противомалярийные препараты, купренил. Кое-что на время помогало. Но в основном нет.

Она поставила чашку на стол и потерла ладони:

– Существует целый алфавит народных средств от моей болезни, и лишь несколько букв я еще не вычеркнула из своего списка: «В» – воронье мясо, его смесь со спиртом считается древним китайским снадобьем. «Д» – дождевые черви. Несколько недель держите их в какой-нибудь емкости в темном месте, потом втираете зловонную жижу в пораженные суставы. «К» обозначает стояние внутри грудной клетки мертвого кита. Я искала, но не нашла такой туши. Покаюсь, что выходила босиком на рождественский снег – этот подвиг значится у меня под буквой «Р», – а также прибегала к помощи зеленых мидий, джина – который, кстати, мне очень понравился, – пчелиного яда, крапивы. Все это в минуты отчаяния. Ведь кому-то это помогло, думала я, почему бы и мне не попробовать?

– Но вы не бросили учебу. Диплом Уэслианского колледжа, магистратура…

– В религиозном университете, со стипендией. Которой меня лишили, как только стало известно о беременности. Без мужа. Не особенно вписывалось в их моральный кодекс. Я пережила это легче, чем ожидала. К тому времени будущее, о котором я мечтала, уже начинало казаться весьма маловероятным, – она подняла руки. – Орнитология. Разве удержишь такими живую птицу? Окольцуешь ее? Проведешь препарирование? Даже способность фотографировать и вести заметки зависела от того, какой у меня день, хороший или плохой.

– Вы ушли из университета и вернулись домой, чтобы родить ребенка.