— Да, я уезжаю отсюда, Бернадетта Субиру, и уезжаю охотно. А ты у нас оказалась вон какой совратительницей! Глупых простолюдинов ты совратила с пути истинного. Да и государственных мужей тоже — вот ведь не засадили же тебя за решетку, хотя следовало бы. А теперь ты совращаешь и такого сильного человека, как наш декан. Все пляшут под твою дудку, дитя мое. Только не я… Я одна не пляшу… Потому что я тебе не верю…
— А я и не стремилась к тому, чтобы вы мне верили, сестра, — простодушно заявляет Бернадетта, и в мыслях не имея оскорбить свою учительницу.
— Еще бы! Один из твоих ответов, на которые не знаешь, что и возразить, — кивает Возу. — Ты перебаламутила всю Францию. О Бернадетта, да знаешь ли ты, что в прежние времена делали с такими людьми, которые похвалялись, будто «видели» неких прекрасных Дам, творили всякие чудеса с целебными источниками, будоражили простой народ и бунтовали против законных правителей и против Святой Церкви? Их сжигали на кострах, Бернадетта!
Бернадетта напряженно морщит лоб, но не говорит ни слова. Мария Тереза встает во весь рост.
— Еще одно я хочу тебе сказать, Бернадетта Субиру. Может быть, в школе тебе иной раз казалось, что я к тебе придираюсь и отношусь предвзято. Это большое заблуждение. Среди моих учениц нет никого, о ком бы я думала с большей тревогой и заботой, чем о тебе. Этой ночью я непрерывно молилась о твоем спасении. Я и впредь буду каждый день молиться, чтобы Господь не дал погибнуть твоей душе и вовремя оградил ее от той страшной опасности, которой ты ее подвергаешь…
С этими словами монахиня берет со стола тарелку с персиком. В первую секунду кажется, что она собирается дать его Бернадетте. Но она передумывает и протягивает персик первому больному, встретившемуся ей в коридоре.
Глава тридцать вторая
ПСИХИАТР ВКЛЮЧАЕТСЯ В БОРЬБУ
Во Франции есть два человека, которые действительно искренне страдают из-за того, что потерпели поражение и Дама из Массабьеля одержала над ними верх. Один из них — Виталь Дютур, лысый прокурор из Лурда, второй — барон Масси, корректный префект департамента Высокие Пиренеи.
Кажется, самым сильным побудительным мотивом для большинства людей является гордыня, или, точнее, жгучее желание постоянно ощущать свое превосходство. Жизнь в людском сообществе требует скрывать свою гордыню еще более стыдливо, чем половой инстинкт. Тем более разрушительно она действует на их души. Каждое сословие имеет свой особый вид и свою меру гордыни. Гордыня чиновника, ежели он чем-то раздосадован, вероятно, превосходит гордыню всех остальных сословий. Ведь чиновник в своих собственных глазах не только безымянный исполнитель государственной власти. Восседая за своим письменным столом, он мнит себя воплощением самой этой власти. Пусть он всего лишь ставит почтовый штемпель на письма, все равно он существо иной, высшей породы, чем остальная публика, подобно тому, как, например, ангелы — существа иной, высшей породы в сравнении с простыми смертными. На посту судьи, начальника полиции, таможенника, налогового инспектора чиновник распоряжается людскими судьбами намного ощутимее, чем само Провидение. Все униженно ему кланяются, ибо в его руках закон все равно что воск. От короны императора, которая как бы отчасти венчает и его, он обретает свою волшебную силу. Чиновник точно знает, что в практической жизни он меньше значит и меньше умеет, чем любой ученый, врач, инженер, даже кузнец и слесарь, владеющие своим ремеслом. Если лишить его той волшебной силы, какую дает ему власть, окажется, что он не более чем хилый деклассированный писака. Но чем ранимее человеческая гордыня, тем упорнее приходится ее защищать. Ибо если бюрократ терпит крах, в его лице терпит крах божественный принцип власти. А этого допустить нельзя.
Нельзя допустить, чтобы и дальше все шло, как идет, думает барон Масси. Прецедент Дамы из Массабьеля не должен привести к краху божественного принципа власти. Хотя большая пресса немного поутихла с тех пор, как доступ в Грот прекращен. Быть может, вся эта история с фантомами и чудесами, столь абсурдно издевающаяся над духом времени, постепенно порастет быльем. Но гордыня барона не допускает дальновидной и мудрой покорности судьбе. Ему ведь пришлось вынести немало различных нареканий со стороны министров. Пришлось дважды униженно дожидаться приема у епископа лишь для того, чтобы получить пронизанную иронией отповедь. Каждый шаг, предпринятый им для ликвидации этой мучительной ситуации, кончался огорчительной невнятицей или вызывал открытое противодействие.
Барон Масси не тот человек, чтобы не закончить фразу, которую говорит или пишет. У него сказуемое всегда следует за подлежащим, а в конце фразы непременно ставится точка. Он может разболеться, если ему придется отступить, то есть прекратить дальнейшее преследование Бернадетты Субиру. Он испытывает к этой девочке ярко выраженную антипатию, хотя никогда ее не видел. Но твердо убежден, что она, и только она, заключает в себе источник бесконечных неприятностей. Пока Бернадетта не исчезнет окончательно из умов французов, ни в Лурде, ни вокруг Лурда не будет порядка и спокойствия. Все предпринятые доселе попытки уличить девочку в обмане или хотя бы в своекорыстном использовании легковерия сограждан провалились из-за ее хитрости и из-за вздорных выдумок комиссара полиции. Но у барона Масси есть против нее еще одно оружие…
Жара сегодня стоит несусветная. Летнее солнце обдает зноем огромный кабинет его превосходительства. На префекте, как всегда, длинный черный сюртук, высокий крахмальный воротничок, подпирающий подбородок, и крахмальные манжеты, тогда как все его подчиненные, в противоположность ему, работают в одних сорочках. И все, как один, обливаются потом, а вот барон не потеет никогда, из принципа. Де Масси изучает документ, пересланный ему уже много недель назад. Это заключение медицинской комиссии, обследовавшей Бернадетту Субиру в конце марта. Консилиум состоял из докторов Баланси и Лакрампа — оба из Лурда — и скромного сельского доктора из окрестностей города. Виталь Дютур тогда жестко настоял, чтобы в комиссию не включали доктора Дозу, городского врача Лурда. Ему с лихвой хватало тех мнений о ясновидящей, которые этот ненадежный человек высказывал в кафе «Французское». Наморщив лоб, префект читает и перечитывает текст медицинского заключения:
«Девочка Бернадетта Субиру совершенно здорова, если не считать врожденной астмы. Она не страдает головными болями, а также другими нарушениями нервной системы. Аппетит и сон отличные. Патологические задатки вряд ли наличествуют. Девочка от природы отличается повышенной впечатлительностью. По-видимому, речь идет о сверхчувствительной натуре, которая легко может стать жертвой собственной фантазии, даже галлюцинаций. Возможно, луч света, падающий в Грот, создает у нее обманчивое впечатление „явления“ Дамы. Сверхчувствительные натуры часто обнаруживают склонность к гипертрофии такого рода впечатлений, которая в особо тяжелых случаях может доходить до физиологического бреда. Однако нет никаких оснований предполагать наличие последнего у девочки Субиру. Нижеподписавшиеся полагают, что у этого подростка нельзя исключить появление так называемых экстатических состояний, однако это психическое заболевание, сходное с сомнамбулизмом и доныне мало исследованное, не представляет никакой опасности для больной…»
— «По-видимому», «вряд ли», «возможно», — ворчит барон Масси и с отвращением отодвигает подальше это чересчур осторожное заключение. Тут ему — очень кстати — докладывают о приходе психиатра. Барон самолично пригласил к себе этого психиатра, главу закрытой лечебницы для душевнобольных в окрестностях По. Государству время от времени требуется врачеватель душ, чтобы избавиться от того или иного строптивого индивидуума. В особенности когда дело касается злоупотреблений крупными состояниями, чудачеств при составлении завещания, увлечений престарелых отцов легкомысленными красотками и других непотребных поступков, государство и состоятельные семейства призывают на помощь психиатра. Так почему бы государству не призвать на помощь психиатра, когда речь идет о сверхъестественных явлениях — в наш век, который еще только надеется кое-как справиться с явлениями естественными?
