— Я понял, майор.

— Раз понял — по рукам?

Ладонь Супруна выглядела маленькой, гладкой и ухоженной, но вспомнив недавнюю сцену возле клозета, Александр встал, взяв в правую руку автомат, до этого приставленный к ноге.

— В другой раз поручкаемся, майор. Как руки помоем.

— Как скажешь, старлей, — снова нехорошо улыбнулся Супрун. — Смотрю на тебя, общаюсь, и не могу решить: нравишься ты мне или нет?

— Как разберёшься — сообщи. А я тебе сообщу, когда разберусь с твоим дерьмом.

Не ожидая и не пропуская старшего по званию офицера вперёд, Александр трусцой побежал к площадке. Ему было неловко от того, что они заставили ждать вертолёт. Он слышал, как дробно топал по каменистой земле майор, где–то позади. Всё–таки лучше иметь нормальный рост, чем катиться горошком, думал Саша.

На границе площадки он остановился и придержал за плечо, пытавшегося проскочить дальше майора. Вертолётные лопасти гоняли раскалённый воздух. Натужный звон турбин пробивал вибрацией всё вокруг.

— Постой, майор. Одна просьба!

Он наклонился к самому уху Супруна и снова, несмотря на керосиновую гарь, слышал тонкий аромат одеколона.

— Валяй!

— Твои арабы?

— Мои, — не без гордости ответил Супрун. — Три года выращивал для особых случаев.

— Я понял, что без селекции не обошлось.

Майор осклабился. Видимо, ему понравился комплимент.

— Сильны, как боги!

— И я о том же, майор. Пусть твои «мусульмане» загрузят вертушку. И свои манатки, и шмотьё роты, и моих бойцов. А то духи сдохнут напрочь от такой физкультуры. Не довезу и до заставы.

Майор улыбнулся шире. Если бы не вой вертолётных двигателей, Александр услышал, как Супрун смеётся сквозь зубы. Согласно кивнув, он подбежал к арабам и что–то сказал одному из них. Великаны заиграли зеркалами своих очков, переглядываясь, затем, хватая ящики, термоса, сумки, ошалелых бойцов, бегом метались по площадке, забрасывая всё подряд в чёрный зев вертолётного люка. Александр тем временем не спеша сходил за своими вещами, оставленными на краю площадке, но в другой стороне. Когда он вернулся, погрузка была завершена. Он в два шага заскочил в отсек машины, и борттехник выбрал трап. Иван указал на откинутый стульчик у прохода в кабину пилотов. Саша сел на указанно место. Теперь он мог видеть в остекление кабины, как земля уходит вниз, и чувствовать, как проваливается что–то внутри тела, оставляя на этом месте никому ненужные теперь мирные хлопоты и дела. Вертолёт взлетел и быстро стал на курс. Гектор откинул притороченную у борта, рядом с люком пулемётную станину и установил на неё пулемёт, сам же уселся на второй стульчик, рядом с Сашей. Иванец дружелюбно улыбнулся и показал большой палец. Всё было ладно подогнано на этом большом человеке, и линялый комбинезон, и обувь, и имя, и прозвище Гектор. Его уверенность и степенная сноровка, с какой он занимался своими делами, позволяли чувствоваться себя рядом с ним спокойно и в безопасности.

От резкого контраста выжженного солнцем пространства за вертолётом невозможно было рассмотреть пассажиров внутри салона. Лишь иногда из глубокого, трясущегося сумрака, скупо прочерченного густо–пыльными солнечными лучами, выпирающими из иллюминаторов, выбивались тусклые «зайчики» зеркальных очков. Тонкие же полоски спортивных очков постоянно смотрели в сторону Александра, и порой ему казалось, что на него из темноты смотрит голодный питон — не мигая, жадно и с хладнокровным терпением.

Полёт продолжался около пятидесяти минут. За это время солнечные лучи облизывали вертолёт то с одной, то с другой стороны, не оставляя пассажирам ни одного шанса на надежду о прохладном воздухе высокогорья. С воем врывающийся в открытый люк воздух был горяч и пропитан керосиновой гарью. Он высушивал пот на лице и оголённых руках и облеплял кожу вязкой пыльной коркой, не принося и мгновения облегчения. Вертолёт постоянно маневрировал, меняя курс, втискивая своё дутое «шмелиное» тело в узкие горные ущелья. Близкие горы и скаты беспрестанно то удалялись от машины, то наваливались на неё, топя в каменных пиках, осыпях выцветший полуденный горизонт. Нередко близость отвесных гор была такова, что, казалось, вот–вот лопасти несущего винта ударятся о валуны и каменные срезы скал, чтобы разлететься на хрупкие осколки, как виниловые пластинки, и смятый дюраль корпуса вертолёта покатится дальше вниз, раздираемый о камни и охваченный пламенем, размалывая меж своих складок шестнадцать уже никчёмных жизней. В такие моменты хотелось зажмурить глаза и не дышать, но рядом, на соседнем стульчике, поводя в пространстве пулемётным стволом, громоздилось безразличное спокойствия Гектора. Он пару раз куда–то наклонялся и доставал яблоки. Битые пятнышками гнили, сморщенные и мятые, в жёсткой кожице, они горчили во рту прошлогодним ароматом, были неприятно–тёплыми, но отвлекали от сложностей полёта. Достав их полные пригоршни, Иванец придирчиво осматривал каждое, и, выбрав самое лучшее, натирал его о свой комбинезон, и, подмигнув, протягивал Александру. Одно оставлял себе, а остальные, по одному, не смотря куда и кому, кидал в сумрак салона. Через пару минут оттуда, с удивительной точностью, прямо в открытый люк вылетали старательно выскобленные зубами огрызки.

В какой–то момент зеркальные отблески в ревущем сумраке вертолётного салона нервно задёргались. И через мгновение до Александра долетел кислый запах содержания чьего–то желудка. Нахмурив брови, Гектор внимательно посмотрел на пассажиров и покачал головой. Узкие блики спортивных очков по прежнему неподвижно сторожили Александра терпением своего неутолённого голода.

Машина то проваливалась вниз, то теряла скорость, натужно, но упрямо подтягивая себя ввысь, чтобы преодолеть острый горный кряж, преградивший путь, и когда острый, ломанный каменный срез уходил под вертолёт, снова все внутренности с неприятным холодком в нутре, с замиранием сердца и дыхания, вывешивались невесомостью стремительного падения.

Иногда они летели над короткими долинами. Очень низко, пугая редких осликов, которые начинали брыкаться и метаться в рыжих лабиринтах дувалов. Долинки были уложены аккуратными квадратиками куцых полей, насыщенных свежей зеленью какой–то огородины или зерновых ростков. Редко, едким до боли в глазах, бликом проскальзывал канал арыка, украшенный по ровным бережкам жиденькими камышовыми зарослями. Эта свежая зелень давала отдохновение взгляду, уставшему от ломаного однообразия горной местности.

Они снова перескочили горный срез, вывалившись из бесцветного неба на большую долину, разлившуюся плоским плато на многие километры, и вертолёт снова стремительно провалился вниз, одновременно густо отстреливая тепловые ловушки. Их жирное шипение было хорошо слышимым даже на фоне гула ветра, рокота винтов и воя турбин. Несколько очень рискованных манёвров, когда с одной стороны вертолёта вдруг оказывалось отвалившееся от земли небо, а с другой эта же земля, утратившая привычное соседство неба, и машина, плавно покачиваясь, стала на подготовленную площадку, долго разгоняя винтами густую пыль. Гектор, споро убрав пулемёт, вытолкнув трап, сам выскочил в люк, в навьюченное пылью пространство, жестами торопя пассажиров покинуть салон. Александр выскочил вслед за ним, охватив руками своё имущество, пригнувшись, он бежал прочь от ревущего геликоптера, толкаемый в спину упругим пыльным воздухом. Чьи–то руки упёрлись в него и остановили это беспорядочное, неуправляемое бегство. Сбросив манатки, он оглянулся, и увидел, как «арабы», быстро передавая из рук в руки друг другу всё, что находилось в салоне, тут же оттаскивая в сторону, включая обалдевших от перелёта бойцов. Один из них, когда его поставили на землю, запрыгал дальше в сторону на одной ноге. С другой у него был снят ботинок, который он держал в руках. Метров через десять он остановился и что–то вытряхнул из этого ботинка. Содержимое, блеснув густым веером, разлетелось во все стороны. Часть его попала в близкий окоп, и оттуда, размахивая кулаками, выскочила пара разъярённых таджиков, оголённых по пояс. Они подскочили к незадачливому духу, и парой секунд позже он уже лежал на земле, скрутившись калачом от пары сильных ударов в лицо и живот.