— Положим брезент так, чтобы на одну половину положить, а другой прикрыть, — предложил Виталий. — Без гроба будет. Не из чего…

Все молча согласились. Откинули брезент, подняли за руки и ноги тело, переложили на землю. Солдаты взяли брезент и спрыгнули с ним в могилу. Вскоре выбрались наверх.

— Готово, — глухо произнёс один из них. — Надо опускать.

Растолкав всех, Александр спрыгнул в яму, расправил брезент, убрал с него комья глины, которые скатились во время прыжка.

— Подавайте.

Когда принял тело, удивился тому, что оно стало легче. Уложил мертвеца на ткань, снял флягу с пояса, которую захватил на заставе, и, выливая себе на руку воду из неё, умыл покойного. Затем накрыл брезентом, как смог плотно.

Уже наверху, отряхиваясь от земли, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Что делать дальше?

— Молитву прочитать, — сказал один из бойцов.

— Ты знаешь?

— Да, бабушка научила в детстве.

— Читай.

Это был «Отче наш». Солдат читал тихо и спокойно, и Александр ещё не знал, что этого будет достаточно, чтобы слова молитвы запомнились на всю жизнь.

После молитвы каждый бросил по горсти глины. Когда старались подравнять могильный холмик, разбивая большие комья глины, сломалась лопата. Закончили просто — раздавливая берцами грунт и трамбуя холм ногами.

Три залпа прозвучали сухо и скупо. Хотелось же, чтобы гудел набат, били крупнокалиберные орудия, оповещая окрест о том, что были захоронены бренные останки, как конечное свидетельство вопиющей, жестокой и алчной несправедливости. Но всё было отдано на откуп немой скупости.

Один из солдат собрал стреляные гильзы и выложил их рядком на свежем могильном холмике.

— Я скажу, чтобы до завтра сделали обелиск и поставили, — сказал Сазонов. — Есть литра три красной краски и пол–листа фанеры. Табличку сделаем из консервной банки.

Он снял флягу с пояса и достал пару стаканов из карманов.

— Помянём воина, вои…

Ночью боль в челюсти стала сильнее. Она изматывала, не давала не только спать, но и думать. Александр метался по своей комнатушке из угла в угол, постоянно стонал, борясь с искушением вколоть себе тюбик промедола. За ночь он глотнул весь анальгин и аспирин, который смог найти в аптечке, но облегчение было коротким и не полным. Становилось хуже с каждым часом.

Когда вертолёт доставил его и ефрейтора Залобова на площадку на территории бригады, они, разбитые трёхчасовой тряской на броне и во время полёта едва могли передвигаться самостоятельно. Благо, что их сразу втолкнули в «санитарку», которую вызвали пилоты вертолёта, не в силах больше смотреть на муки своих пассажиров. Фельдшер «скорой» сразу же сделал им по уколу промедола, не обращая никакого внимания на возражения офицера.

В санитарном батальоне им быстро сделали снимки на рентгеновском аппарате и через час они были уже на операционных столах. Александр мало, что помнил из всего, что происходило в течение этого дня. Его сознание редко выпрыгивало из вязкого моря наркотического дурмана, но прежде, чем понять, что с ним и где он, он захлёбывался жуткой болью, которая безжалостно скручивала лицо.

Последующие пару дней он также плохо помнил. Стало немного легче, и он просто спал, восстанавливая силы после пережитых потрясений и травм. На самом деле всё было не так плохо, как казалось с самого начала. Как объяснил лечащий врач, безжалостно выдравший практически весь «фасад» зубов, перелома не было. Были «сильный ушиб, гематома и воспаление, возникшее на фоне гипотермии 68 и общей слабости по причине психического и физического перенапряжения 69». Одним словом — всё обошлось, правда, через три недели нудного валяния на госпитальной койке и довольно болезненных процедур. Ефрейтора Залобова выписали раньше, но он не вернулся на заставу, и после санитарного батальона Александр никогда его больше не видел.

После выписки из санбата он сразу направился в штаб бригады. Недалеко от КПП ему повезло встретить командира бригады Донца и начальника штаба Степанова. По всему было видно, что отцы–командиры были рады видеть его.

68 Гипотермия — переохлаждение.

69 В те времена медицина предпочитала не использовать термин «стресс».

— Разрешите доложить, товарищ полковник, — отчеканив шаг и отдав «честь», обратился Левченко к командиру бригады. Говорить приходилось тихо и осторожно, так как сделанные по заказу в Душанбе зубные протезы были далеко не лучшего качества, и норовили в самый неудобный момент вывалиться изо рта. Но без них было куда хуже.

Старшие офицеры стояли возле УАЗ-а, — скорее всего, командирского, в окружении незнакомых Александру офицеров, в чинах от майора до подполковника.

Козырнув в ответ, полковник произнёс, обращаясь к окружающим:

— Товарищи офицеры, рекомендую вам старшего лейтенанта Левченко. Того самого Левченко, который пришёл на роту Кадаева. Как вам известно, Левченко отличился в свой первый день. Поздравляю, товарищ старший лейтенант. Я внимательно ознакомился с рапортами и высоко ценю ваши способности. Насколько я знаю, вы представлены к награде, — он посмотрел на начальника штаба.

— Так точно, Виталий Евгеньевич, — поспешил подтвердить подполковник Степанов. — Со дня на день ожидаем подписанные наградные листы.

— Так что — поздравляю, Александр Николаевич, — сказал комбриг, протягивая руку для рукопожатия.

— Служу народу России!

Александра обступили и наперебой стали поздравлять, и он, отвечая на рукопожатия, смущённый, снова обратился к командиру бригады:

— Товарищ полковник!

— Да, я вас слушаю, старший лейтенант. Есть просьбы? Если хотите небольшой отпуск — это не проблема. Думаю, что дней десять для поправки здоровья будут для вас нелишними. Поедете в Душанбе, погуляете, проветритесь…

— Никак нет… Извините. Я хотел сказать «спасибо». Готов немедленно приступить к своим обязанностям на границе. Но…

— Похвально. Я не буду препятствовать, если…

Александр достал сложенные вчетверо несколько листов бумаги.

— Здесь рапорт об обстоятельствах того ночного выхода… рейда.

— Рапорт?! — изумился комбриг и бросил цепкий и короткий взгляд на своего начальника штаба.

— Так точно, товарищ полковник, рапорт. Я подробно изложил действия моего отряда и обстоятельства гибели сержанта Савченко, — продолжил Александр.

Лицо командира стало серьёзным. Он нахмурился.

— Ну–ка, интересно. — Донец с видимым раздражением выхватил из руки старшего лейтенанта бумаги, раскрыл их, зачем–то встряхнул и стал читать. Делал он это бегло, быстро пробегая глазами по аккуратным строчкам, грубо переворачивая, сминая прочитанные страницы. — Да, это интересно, — пробасил он, закончив чтение.

— Я старался не упустить ни одной детали, — добавил Александр.

— Да, я заметил, — задумчиво промямлил полковник, складывая бумаги, затем небрежно, зажав меж пальцами, указательным и средним, протянул их Степанову. — Я думаю, что это будет интересно прочитать Андрею Ивановичу.

Он повернулся к начальнику штаба, который с заметной растерянностью, нервно отглаживал края бумажных листов.

— Андрей Иванович, вы закончите с… этим вопросом. Вечером доложите. Извините, товарищи офицеры, я должен ехать.

Он сел в УАЗ и с такой силой хлопнул дверцей, что это выдало немалую степень раздражения, которая овладела ним. Машина тотчас сорвалась с места, сигналя, чтобы открыли въездные ворота на КПП.

Офицеры тоже разошлись. Степанов подошёл к Левченко, но не стал ничего говорить, а медленно и аккуратно сложил листы с рапортом в нагрудный карман формы. Александр всё это время стоял затаив дыхание. Он не понимал, что произошло, но то, что именно он стал причиной раздражения командира бригады — было очевидно.

— Вот что, Александр Николаевич, — с медленным, тяжёлым выдохом, произнёс подполковник Степанов. — Идём–ка, дорогой, в штаб. Надо кое–что обсудить.

Он пошёл первым. Саша пошёл вслед за ним, со злостью катая во рту слетевший протез.