— Штурман, впереди земля! — вывел меня из раздумий Черевичный.

— Остров Евалив!

— Почему такое странное название? — спросил Гриша Кляпчин.

— Остров увидел Фритьоф Нансен в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. Это была первая земля после трехмесячного пути по дрейфующим льдам. Он подумал, что это два острова, и назвал их в честь жены Евы и дочки Лив. Но наши полярные летчики выяснили, что это один остров с двумя вершинами и низиной между ними. Вот и родился один остров — Евалив.

— Хватит географии. Прошу на кофе! — по микрофону передал Чечин. Трудно было устоять перед дразнящим ароматом, плывшим по кабинам самолета. Все, кто мог покинуть свое рабочее место, ушли на камбуз. Макарову и мне Виктор поставил пол–литровые эмалированные кружки.

— Спасибо, Виктор. Но я и сам мог бы сходить на камбуз.

— Подкрепись. Тебе еще долго не спать. Ну, ладно, я пошел отдохнуть. В случае чего, толкни.

Спать мне не хотелось, устали тоже не чувствовал, но было какое–то странное состояние. Словно тело и мысли существовали отдельно друг от друга. Выпитый горячий, добротно сваренный кофе быстро снял это ощущение, но вызвал другое: страшно потянуло на сон. Считают, что кофе лишает сна. На меня, да и на многих коллег, его действие обратное. Часто, после длительного полета, когда на отдых оставалось до очередного вылета пять–шесть часов, а сон не шел, мы пили чашку–две крепкого кофе и быстро засыпали. Очевидно, кофеин успокаивает взбудораженные полетом нервы и, наоборот, возбуждает их при нормальном состоянии.

Самолет подходил к мысу Желания. Было утро 22 июня. Безбрежным парчовым покрывалом раскинулся океан. Яркое солнце, кофе, уют кабины, теплой и светлой, чувство, что идем на юг к Большой земле — все настраивало на благодушие. Насвистывая песенку Хренникова из «Много шума из ничего», где утверждалось, что «толстосум за пять жемчужин с самой лучшей девкой дружен», Терентьев, в тельняшке, пестром платке на шее, уселся рядом с Макаровым.

— Включи репродукторы, дай послушать «Последние известия», — попросил он.

— Да не могу, Валентин! Слушаю погоду побережья. Будет мешать приему сводок.

— Кому нужна твоя погода! Самолет наш всепогодный, не все ли равно, дождь или снег, туман или ясно! Сашок, друг, включи известия! Чем там живет земля наша?!

— Ну, хорошо, вот сейчас приму сводку Мезени, а потом дам в репродукторы,

— Кулак ты, Саша! Слушаешь один всякую ерунду, а нам…

— Стоп! Помолчи! — вдруг крикнул Макаров, побледнев, вскочил с кресла и, прижимая наушники к вискам, как–то странно стал раскачиваться.

— Саша, Сашок, ты что? — испуганно говорил Валентин, пытаясь усадить его в кресло. Макаров резко оттолкнул его рукой и продолжал стоя слушать.

Я сделал знак Валентину не мешать, но он уже сам понял, что передается что–то чрезвычайное, ибо вывести Макарова из состояния покоя было делом невероятным даже тогда, когда отказывали в полете моторы и мы снижались в штормовой океан.

— Война… с Германией! — срывая наушники, крикнул Макаров. — Нам приказ прекратить разведку и немедленно следовать в Джарджан!

— Как с Германией? А пакт… Может, провокация? — бледнея, спросил Черевичный.

— Читай, вот шифровка от штаба морских операций. Прочитав короткую шифрограмму, Иван протяжно свистнул.

— Какое вероломство, ну и сволочи! Поплатитесь же вы за это, коричневая нечисть! — Швырнув радиограмму, тихо спросил: — Курс и сколько часов идти в Джарджан?

— Курс сто двадцать восемь градусов, идти при среднепутевой двести около девяти часов. Запасной аэродром — река Хатанга у одноименного поселка.

— Многовато. Придется идти на малом наддуве и оборотах.

— Дотянем и без этого. В баках горючего четыре тысячи литров. Жаль, что Виктор угомонился, спит» а то бы он стал спекулировать своей «заначкой».

— Это я — то сплю? Кто сказал, что Чечин спит во время войны? — в узком люке, сложившись пополам, стоял Виктор. Войдя в штурманскую, он вытянулся и с лукавой улыбкой доложил:

— Товарищ командир, в баках не четыре, а пять тысяч!

— Ото! Ничего себе «плеснул сто — двести литров лишнего».

— Так точно. Двести литров, а восемьсот — остаток от прошлой разведки!

Мы не могли не рассмеяться на бесхитростное лукавство Виктора, но смех наш был безрадостным. Слово «война», ворвавшееся на борт нашего самолета, спутало, смешало все наши обычные, будничнее мысли. Отныне все, что бы мы ни делали, о чем бы ни думали, — все упиралось в это страшное по своей бессмысленности слово — война,

Черевичный, забравшись на штурманский стол, обняв руками колени, растерянно говорил:

— Какая же черная подлость! В гости Розенберг прилетал! Их летчики на «рорбахах» ежедневно на Центральный аэродром садились. Улыбки расточали, в вежливости пополам складывались! Ну и чума!

— Брось переживать, Иван! Что можно было ждать от нацистов?

— А почему же, Валентин, мы с тобой обеспечивали их суда ледовой разведкой? Легко разве было ползать на брюхе по туманам?

— Но мы же солдаты. Был приказ. Мы выполнили его в духе пакта. Давай не возмущаться, а подумаем, как нам быть дальше…

— Прибудем в Джарджан, все выяснится. А сейчас давай сбросим почту и груз мысу Желания. Саша! — Обратился он к Макарову — Узнай, сообщили ли им о войне. Спроси, чем мы можем им помочь, что привезти?

Груз лег точно и без потерь Зимовщики ответили, что слушали речь Молотова. Возмущены вероломством фашистской Германии и готовы вместе со всем советским народом к защите Родины. Мы предупредили, что в их районе дважды встречали немецкие самолеты с военными знаками рейха.

— Знаем, тоже видели неоднократно. Двухмоторная машина с двумя килями, бортовой номер 1117 с буквой L. Очевидно, разведчик погоды. От нас всегда уходит курсом на Землю Франца — Иосифа. Когда еще раз полетите, захватите для нас чеснок. О нас не беспокойтесь, — передал в микрофон начальник зимовки и пожелал нам счастливого пути. От мыса Желания — взяли прямой курс на Джарджан.

Как назло, стояла удивительно ясная безоблачная погода. Поэтому мы шли на высоте пятисот метров, чтобы, в случае появления вражеских самолетов, успеть перейти на бреющий полет. Самое же уязвимое место самолета — хвост был под наблюдением.

Вскоре, пройдя траверз острова Уединения, вошли в низкую, сплошную облачность. Пожалуй, впервые плохую погоду экипаж встретил радостным оживлением. Набрав высоту тысяча двести метров, мы свободно вздохнули. В облаках нам не страшен ни один самолет, как бы он вооружен ни был.

Остров Уединения запросил: что мы знаем о начавшейся войне? Саша ответил, что знаем только о подлом нападении агрессоров и что в районе мыса Желания бродят нацистские воздушные разведчики.

— Так что, коллеги, будьте внимательны! — пожелал им Саша.

— Не пугай, мы слишком далеко! Нас не достать! — ответил ему радист зимовки.

О, беспечность — мать поражения! Мог ли тогда предположить радист острова Уединения, что к ним придет фашистская подводная лодка и обстреляет их зимовку, уничтожит жилой дом и радиостанцию. Зато на мысе Желания врага встретили по–другому. Зимовщики не дали высадиться десанту с подводной лодки Ю-251 на берег.

Вообще трудно было поверить, что сюда, в Арктику, придет война. Казалось бы, кому нужен остров Уединения с населением в семь человек, этот плоский песчаный блин, весь год окруженный дрейфующими льдами, или мыс Желания, где зимует всего одиннадцать человек. И не потому ли эти точки в океане не были своевременно снабжены оружием для защиты?… Но ведь о стратегическом значении Северного морского пути много писали и говорили. Да и сама история с бесстрастностью комментатора показывала, что уже в первую мировую войну Германия тайно создала базу подводных лодок на российской территории — на Новой Земле. Из уроков первой мировой войны Германия сумела сделать выводы о значении коммуникаций Арктики и уже задолго до 22 июня бросила свои самолеты для изучения и сбора разведывательных данных о северных морских дорогах, о полярных метеорологических станциях, заранее намечала, где наиболее выгодно тактически создавать на пустынных советских островах свои базы подводного флота, метеорологические посты, чтобы контролировать подвоз военных и продовольственных грузов в Архангельск и Мурманск как с востока, так и с запада.