Вскоре по всем отсекам гидросамолета повеяло божественными запахами украинского борща и жареной Таймырской нельмы. Наши головы все чаще поворачивались назад, где за перегородкой, в бытовом отсеке, который мы называли камбузом, стояла электроплита.

— На траверзе — мыс Желания! Саша, передай: у них будем через четыре часа, после облета Земли Франца — Иосифа. Есть почта, пусть ждут, — сообщил я радисту Александру Макарову; поднявшись со своего штурманского кресла, вошел в кабину к пилотам.

— Что там в эфире? — Иван Черевичный кивнул в сторону радиста.

— Принимает что–то срочное, на мои слова только кивнул. Вероятно, погоду берет.

— Куда теперь?

— Держите пока так. А от Земли Александры двести километров к северу, где мы должны встретить южную границу каравана айсбергов, оттуда на мыс Желания. Потом по погоде — в Нарьян — Мар или Архангельск.

Черевичный присвистнул:

— Слушай, Валентин, не многовато ли?

— Маршрут — по заданию, командир. Ученых интересует южная граница айсбергов. Остаток горючего — на одиннадцать часов, хватит до Архангельска с двухчасовым избытком.

— Ясно! Но пойдем все же через Амдерму. Посмотрим озеро Тоиндо, может быть, льды на нем вскрылись. Оно будет у нас запасным гидроаэродромом в случае тумана в море.

— А почему не сама Амдерма? Там открытая вода.

— Близко южная граница льда Карского моря. Ветер изменится, все забьет — не выскочишь! А как там с обедом? — перевел разговор Черевичный.

— Колдует! Лучше не спрашивать — поварешка увесистая. Сам объявит, потерпи.

— Ну и экипаж подобрался! — со вздохом ответил Иван — Один грозит поварешкой, второй уговаривает быть йогом и голодать! Ладно, посмотрим, что на этот счет у Омара Хайяма сказано — И он начал листать потрепанный, замусоленный томик.

Монотонно поют свою песню моторы, нервно подрагивают фосфорирующие зеленым светом стрелки многочисленных приборов, отмечая внутреннюю жизнь всех агрегатов нашей летающей лодки. Внизу океан, укрощенный ледяными оковами, но, даже скованный, он дик и страшен. Всюду следы титанической борьбы. Ледяные путы, весом в миллиарды тонн, ежечасно то там, то здесь взламываются от могучих потуг и с грохотом дробятся на льдины, а на них уже медленно, но неумолимо идут вал за валом торосы, кроша все на своем пути, оставляя за собой черные пространства открытой воды. Но вода тут же подергивается тонкой пленкой льда, снова превращающегося в крепкие оковы. И так извечно. В сражении двух стихий — воды и льда, океан — союзник человека. Взламывая льды, он помогает людям плавать северными морями. Человек и победил льды, пользуясь законами, вытекающими из антагонизма воды и льда, а ледоколы закрепили эту победу, ибо ни один самый мощный ледокол не пройдет по сплошным льдам, если не будет разводий или трещин. Значит, чтобы сделать Северный морской путь нормально действующей транспортной магистралью, необходимо изучить законы, управляющие движением ледяных массивов Арктики. Для этого необходима глубокая, как потом ее официально назвали — стратегическая, авиационная ледовая разведка: только она позволяет охватить весь обширный, в миллионы квадратных километров, ледовый покров Арктики.

Вот и сейчас наш экипаж выполнял задание Арктического института: в кратчайшие сроки картировать размещение ледового покрова арктических морей. Начав работу у Чукотки, мы продвигались на запад, почти ежедневно выполняя маршруты от четырнадцати до двадцати часов продолжительностью. На борту нашей летающей лодки находился ученый из Арктического института, гидролог Василий Стратоникович Назаров. В то время наземные гидрологи стали вводиться в состав экипажей ледовой разведки, что значительно облегчало работу штурмана, который кроме навигации обязан был вести наблюдение за льдами, составлять ледовые карты и донесения. Если учесть, что в среднем в сутки полет занимал по пятнадцати часов, а после посадки штурман еще должен был составить ледовое донесение, лично его зашифровать, на что еще уходило от трех до пяти часов, то на сон оставалось немного. Но как ни велика была нагрузка, я никогда не слышал жалоб на усталость ни от одного штурмана. Работа была настолько интересной и захватывающей, что время просто не замечалось.

Пусть читателю, даже если он современный летчик, не покажется нелепостью мое заявление, что в те времена по–настоящему мы отдыхали только в полетах. Причина тому — любимая работа, забирающая всего целиком, создающая бодрый, радостный настрой, и, конечно же, комфортабельность наших воздушных кораблей. В летающих лодках ГСТ‑7 Таганрогского авиационного завода, где главным конструктором был Георгий Михайлович Бериев, было все создано не только для работы и длительного пребывания в полетах, но и для полноценного отдыха экипажа. Гидросамолет ГСТ‑7 был настоящим океанским воздушным кораблем, способным совершать сверхдальние перелеты, садиться, в случае необходимости, на штормовые волны в открытом океане. Его корпус имел семь водонепроницаемых отсеков, опреснитель, электрокухню, моторную аварийную помпу, четыре спальных койки, салон и несколько кабин по специальностям членов экипажей Кабины пилотов с мягкими удобными креслами и широким проходом между ними имели отличный обзор. Пульт управления моторным хозяйством находился на втором этаже, в пилоне центроплана, где восседал бортмеханик. Рубка штурмана с большим «двуспальным» столом, навигационными приборами, автоматическим и радиотехническим оборудованием позволяла самолету быть автономным, не зависеть от земли, что чрезвычайно важно в дальней ледовой разведке, поскольку мы уходили так далеко от наземных баз, что земля не всегда могла помочь нашим полетам в навигационном отношении. Радист обладал мощной аппаратурой связи и мог работать на всех диапазонах волн, от ультракоротких до длинных, с любыми удаленными станциями, и мы никогда не были без связи. Если передатчик не работал на коротких волнах, что в арктических полетах бывает часто, переходили на длинные или среднего диапазона. Дополнительные спасательные средства. пояса и клипер–боты, достаточный запас продовольствия — все это делало полеты на таком самолете уверенными и безопасными в любых условиях погоды.

Вскоре впереди по курсу на фоне неба появилось тонкое, жемчужное облако. Было оно прозрачно и недвижимо, напоминая край луны. Черевичный долго всматривался в бинокль и передал его мне.

— Земля?

— Остров Сальм, самый юго–восточный из архипелага Земли Франца — Иосифа.

— Какая же у нас путевая скорость, Валентин?

— Сто восемьдесят пять, но до острова еще сто шестьдесят километров. Видимость отличная.

— Цвет какой–то странный. Может быть, мираж?

— Не думаю, с нашей стороны он должен быть виден. А цвет вызван отражением ледяного купола. Высота острова триста метров, из них не менее двухсот метров ледяной панцирь.

— Красив! Вот бы где организовать лыжную станцию. Кристальный воздух, круглый год снег, океан. Отбоя от туристов не будет!

— Командир, хватит мечтать Обед готов, прошу в кают–компанию! — прервал нас второй бортмеханик Валентин Терентьев.

— Гриша, иди ты, а я после, вместе со штурманом, нам — Он не договорил, в пилотскую ворвался Макаров с радиограммой в руке. В глазах его был испуг и растерянность.

— Какая–то чертовщина… поймал турецкую станцию, предупреждающую свои корабли. Слушайте: «Следуйте порт приписки тчк Немецкие самолеты напали районе Севастополя советский военный флот тчк Исполнение немедленное тчк Подпись 121».

Первую минуту все молчали. Я взглянул на часы, было четыре часа двадцать пять минут по московскому времени — 22 июня. Иван взял бумагу и вновь прочитал вслух.

— Похоже на провокацию. Саша, а что в эфире, вообще? Есть ли подтверждения о нападении от других станций?

— Все нормально. В последних известиях Хабаровска, Читы и других городов как обычно. Немецкие станции, как всегда, заняты бравурными маршами. Запросил Диксон, ответили, все в порядке Москва пока молчит, еще рано.

— Явно типичная дезинформация! Если что–либо случилось, штаб операций нас бы известил. Гриша, иди поправь свое хлипкое здоровье, а то упадешь от недоедания.