— Тысяча двести на четыреста метров!
— И толщина не менее ста тридцати сантиметров, — дополнил меня Черевичный.
— Окружение опасное, пак. Начнется подвижка — сомнет наше поле, — сказал Каминский.
— И хорошо, что окружает пак! — объяснил Черевичный — Смотри, Миша, паковые льдины образуют как бы арку. Все давление окружающего льда они примут на себя! Согласен?
— Давай еще пройдем. Я не все схватил, — ответил Каминский.
Еще раз проносимся над льдиной, и все приходим к единому мнению: льдина отличная!
— Пошли! — заключает Черевичный
Я сбрасываю дымовые бомбы. Мы делаем заход против дыма и, перевалив последнюю гряду торосов, касаемся лыжами ледовой поверхности. Машина скачет по застругам и останавливается рядом с высокими, пологими холмами. Быстро выскакиваем из самолета и осматриваем лыжи.
— Все в порядке. Недаром эта машина выдержала посадку на Челюскинском «аэродроме»! — смеется Шекуров. Осматриваем льдину. Все поле усеяно жесткими, как камень, застругами, из затвердевшего от ветра и мороза снега. Со всех сторон оно опоясано высокими белыми торосами, которые по форме напоминают холмы или степные барханы.
— Куда ты привел нас, в степь какую–то? — смеясь, говорит мне Черевичный.
— Сам такое впервые вижу! — отвечаю я. — Какие–то старые обветренные торосы, хоть на лыжах катайся! Не поверят специалисты по морскому льду.
Быстро разбиваем лагерь. Наш Саша Макаров уже связался с Большой землей, доложив о благополучной посадке. Взрываем лед, ставим лебедку, метеорологическую станцию, радиомачты, астрономический пункт наблюдения. На высокой мачте в голубом небе ветер играет алым полотнищем флага, а через два часа трос глубоководного лота медленно уходит на дно океана. Черниговский, как и прежде, священнодействует у приборов. Все повторяется.
Поле крепкое, надежное, хотя его толщина всего 154 сантиметра. Для гарантии, на случай передвижки льда, Черевичный и Каминский отправляются искать запасную полосу для самолета.
На этот раз дело с разбивкой лагеря идет быстрее: у нас есть уже опыт. Ставим новую, большую палатку, где можно стоять во весь рост. В жилых же наших палатках, вернее — в спальных, можно только сидеть. Они небольшие, зато в них теплее, — конечно, когда работает бензиновая печка.
Даем свою первую сводку. Лагерь № 2 открыт, координаты: 78°31′ северной широты, 176°36′ восточной долготы. Дрейф «летающей лаборатории» начался.
Утро принесло две новости. Первая: глубина океана оказалась… равной 1856 метрам. Вторая: осматривая соседние паковые льдины, я обнаружил следы песца.
Тонкая цепочка следов изящно петляла от тороса к торосу.
Цепочка жизни!
След уводил на север. Я шел по нему, пока лагерь не скрылся за торосами. Мое открытие было встречено недоверчиво. Да я и сам был ошеломлен этой визитной карточкой живой жизни в ледяной пустыне. Для доказательства пришлось вести товарищей в торосы. В трехстах шагах от самолета на снегу отчетливо виднелась витая цепочка следов. Следы были свежими, — возможно, зверек убежал недавно, испугавшись шума самолета, когда мы шли на посадку.
Для ученых это было сенсацией номер один. Еще бы! Вот тебе и «полюс безжизненности»!
— Чем же он здесь питается? Ведь его основной корм — лемминги, которые водятся только на земле, в тундре, а до земли более тысячи километров! — задает вопрос Саша Макаров.
— Может быть, ловит какую–нибудь живность в океане? — отвечает ему Острекин.
— А симбиоз? На Рудольфе мы с Валентином не раз наблюдали, как медведей сопровождают песцы. Взаимные услуги — песец наводит медведя на тюленей, а ему остается часть добычи, — делает предположение Либин.
— Но какие здесь могут быть тюлени? Сколько пролетели, ни одного не видели, — возражает Каминский
— Ладно, ребята, поживем — увидим, — заключает Черевичный.
Работы на льдине шли успешно. Измерения показа, что наша льдина дрейфовала на запад со скоростью три мили в сутки, в то время как первую несло со скоростью восемь миль.
Наша вторая посадка была значительно ближе к точке Уилкинса, и полученная нами глубина 1656 метров окончательно убедила нас, что американские измерения были ошибочны. Обнаруженный на первой льдине слой теплых атлантических вод был также зафиксирован и при измерениях с льдины № 2.
Из сопоставления этих данных с измерениями температур воды океана нансенским «Фрамом», бадигинским «Седовым» и папанинской станцией «Северный полюс» видно, что теплые слои атлантических вод, идя на некоторой глубине, пронизывают весь Арктический бассейн. Научные наблюдения захватывали не только наших ученых, но и весь экипаж. Это содружество очень помогало в выполнении программы исследования. Любо было смотреть, как механики ловко орудовали у глубинной лебедки, устанавливая и снимая батометры; Либину и Черниговскому оставалось только записывать их показания.
— Если бы это видел Папанин, — заявил Либин, — он не сократил бы научную программу, а наоборот, увеличил.
— Наше социалистическое обязательство нацеливаег нас выполнить всю программу в сроки, на тридцать процентов меньшие утвержденных планом! Ведь так? Но он же не знает об этом, — улыбаясь сказал Каминский.
— Судя по первой посадке, так и будет. Уверен, Иван Дмитриевич останется доволен.
Так думал весь коллектив нашей «летающей лаборатории».
Ночью Саша Макаров принял радиограмму за подписью Папанина, ответ на наш запрос. Мы просили разрешения сесть на обратном пути в точке Уилкинса, чтобы непосредственно в этом месте проверить глубину океана. Папанин посадку в точке Уилкинса не разрешил. Он предлагал нам сесть в точке с координатами: 80°00′ — 170°00′ западной долготы. А это означало, что маршрут наш удлиняется, горючего же у нас оставалось в обрез. Приказ нам был непонятен. Приняли решение: после выполнения работ возвращаемся на базу.
— Что они там думают? Крекингзавод, что ли, с собой возим? Двенадцать часов на полет до базы, а если лететь по указанным координатам, нужно еще четыре часа! — ворчал главный механик по поводу радиограммы.
Уходя в полет на льдину № 2, чтобы облегчить машину, мы заправились горючим не полностью. В Москве об этом не знали и потому рассчитывали на нашу полную заправку. Сообщили о нашем решении в Москву, но ответа не последовало. Видно, согласились.
В ночь на 17 апреля после бессменной восемнадцатичасовой вахты я и Валерий Барукин спали в двухместной палатке, стоявшей под крылом самолета. Через два с половиной часа я должен был проснуться, чтобы произвести записи наблюдений за состоянием атмосферы.
Черевичный и Черниговский работали в ста метрах от нас, у гидрологической лебедки, накрытой брезентовой палаткой. Механики Шекуров, Дурманенко и магнитолог Острекин после вахты спали в большой палатке, стоявшей в сорока метрах от самолета, а Каминский и Макаров находились в самолете у передатчика на очередной вахте радиосвязи с Москвой.
Усталый, разморенный теплом горящего примуса, я быстро уснул, забравшись в теплый, пыжиковый спальный мешок. Но как бы мы ни были утомлены за эти дни, проведенные на льдине, сон был чуток. Нас разбудили крик и грохот, словно били в железный лист. Быстро сев в мешке, мы удивленно переглянулись с Барукиным, не понимая, что случилось.
— Медведь, медведь! Осторожнее в палатках! — явственно услышали мы голос Черниговского.
Инстинктивно я схватился за нож, с которым никогда не расставался в экспедициях. Какой–то миг в немом ожидании смотрели на яркие просвечивающие стенки шелковой палатки. И вдруг на одной из них четко обозначилась тень огромного зверя. Оружия, кроме ножа, никакого — все в самолете. Тень вдруг сошла со стенки палатки и исчезла. Грохот и шум нарастали с неистовой силой. Не сидеть же и ждать, пока наша маленькая палатка рухнет под тяжестью зверя!
Зажав нож в правой руке, левой я осторожно расшнуровал рукавообразный выход и высунул голову. В метре от себя я увидел морду медведя, который, испугавшись меня, медленно пятился назад, скаля желтые, массивные клыки и вытягивая черную нижнюю губу, в знак чрезвычайного удивления. Очевидно, для него я представился неизвестным чудищем оранжевого цвета с огромным туловищем, длинной шеей и маленькой головой с ничтожными зубами.
