— Хорошо, владыка, — повторил Кавас. — Куда они должны направиться?

— Я постараюсь следовать за владыкой Шардиком, пока они меня не отыщут. Думаю, далеко он не уйдет. А я наверняка сумею отослать весточку из какой-нибудь деревни.

— Хорошо, владыка.

— И еще одно, Кавас. Боюсь, мне придется позаимствовать у тебя меч и все деньги, что сейчас при тебе. Они мне могут понадобиться. Еще мне придется обменяться с тобой платьем, как в старой сказке, и нарядиться в твою куртку и штаны. В королевском облачении за медведем особо не побегаешь.

— Я доставлю ваши одежды в город в целости и сохранности, владыка. Воображаю, как все там будут дивиться, на меня глядючи, покуда я не расскажу, в чем дело. Но вы не беспокойтесь — ступайте за владыкой Шардиком. Кабы люди просто верили в него, как вы да я, и не задавали лишних вопросов, тогда бы все в жизни шло должным порядком.

— Да, конечно. Ладно… скажи им поторопиться.

С этими словами Кельдерек тронулся в путь по равнине. Он уже слишком долго задержался здесь и, возможно, теперь не скоро увидит Шардика. Однако, мысленно примеряясь к условиям густого леса, где он сызмала постигал охотничье ремесло, Кельдерек совсем забыл, что местность-то здесь другая. Почти сразу он заметил медведя, в доброй полумиле к северо-востоку: зверь шагал размеренно и решительно, как путник по дороге. Впереди, насколько хватало глаз, расстилалась безлюдная равнина, лишь в отдалении справа виднелась какая-то деревушка.

Кельдерек ни на миг не усомнился в необходимости продолжать преследование. В Шардике заключена вся сила Ортельги. Если позволить медведю бродить в одиночестве и без всякого надзора, местные крестьяне — а многие из них питают тайную вражду к ортельгийским правителям — догадаются, что стряслось неладное. Сведения о местонахождении зверя будут утаиваться или намеренно искажаться. А вдруг кто-нибудь снова ранит Шардика или даже убьет во сне? Пять лет назад, после падения Беклы и отступления Сантиль-ке-Эркетлиса, на поиски медведя пришлось потратить уйму времени и сил. Несмотря на страшную усталость и боль во всем теле, несмотря на смертельную опасность, сейчас надо идти дальше, не теряя его из виду, чтобы избежать еще больших трудностей впоследствии. Кроме того, Кавас — человек надежный, и поисковые отряды наверняка найдут и Шардика, и его самого еще засветло. Как бы слаб он ни был, у него достанет сил продержаться до вечера.

Весь день, пока солнце медленно катилось по небу у него за спиной, Кельдерек следовал за Шардиком, упорно бредущим вперед. Время от времени медведь переходил на грузную рысь, но скоро сбивался с ноги и тяжело мотал головой, словно пытаясь избавиться от докучливой боли. Хотя рана у него между лопатками уже не кровила, по неровной поступи и общему беспокойному виду зверя было ясно, что она его тревожит. Он часто вставал на задние лапы и озирал открытую равнину, и всякий раз Кельдерек, обмирая от страха, застывал на месте или падал на колени и пригибался к земле. Но по крайней мере, держать Шардика в пределах видимости не составляло труда, и Кельдерек много часов кряду шел за ним на расстоянии длинного полета стрелы, бесшумно ступая по траве или пробираясь через кустарник в полной готовности обратиться в бегство, если вдруг медведь повернется кругом и двинется к нему. Однако Шардик, казалось, не замечал преследования. Один раз он остановился у мелкого озерца, чтобы напиться и поваляться в воде; а другой раз прилег отдохнуть среди миртовых кустов, насаженных в качестве ориентира вокруг одного из колодцев, в незапамятные времена использовавшихся бродячими пастухами. Но обе передышки продолжались недолго: он живо поднимался на ноги, словно спохватившись, и вновь пускался в путь по равнине.

Дважды или трижды вдали показывались пасущиеся стада, и Кельдерек даже с такого большого расстояния различал, как животные пугливо вскидывают голову и оборачиваются, почуяв неведомого хищника. Он надеялся, что представится возможность окликнуть какого-нибудь пастушонка и отправить его в город с сообщением, но Шардик каждый раз обходил стадо стороной, и Кельдерек по здравом размышлении решал подождать лучшего случая.

Ближе к вечеру, сориентировавшись по солнцу, он понял, что Шардик теперь направляется не на северо-восток, а на север. Они уже ушли довольно далеко вглубь равнины — лиги на три, наверное, к востоку от дороги из Беклы в Гельтские предгорья. Медведь явно не собирался останавливаться или поворачивать назад. Кельдерек, поначалу с уверенностью предполагавший, что Шардик вот-вот найдет какую-нибудь пищу, насытится и заснет, никак не ожидал, что зверь, проведший в заточении пять лет и на днях получивший серьезную рану, будет идти без устали, не останавливаясь, чтобы поесть или поспать. Постепенно стало ясно, что Шардиком движет упорная решимость скрыться подальше от Беклы: не задерживаться в пути, пока город не останется далеко позади, и не приближаться к местам обитания человека. Повинуясь инстинкту, зверь повернул в сторону гор и при желании вполне сможет добраться до них за два-три дня. В гористой местности поймать медведя будет трудно: в прошлый раз пришлось заплатить жизнями двух девушек и вдобавок дотла выжечь горный склон с парой деревушек. Но если из Беклы вовремя подоспеет достаточно крупный отряд, возможно, они сумеют заставить Шардика повернуть назад, а потом шумом и факелами загнать в прочный загон или иное замкнутое место, откуда не выбраться. Предприятие опасное, конечно, но независимо от последствий сейчас в первую очередь необходимо преградить Шардику путь к горам. Нужно отправить в город посыльного с сообщением и ждать подмоги.

Когда солнце стало садиться, зелено-коричневые отлогие склоны окрасились сперва в бледно-лиловый цвет, потом в розовато-сиреневый и серый. От травы и кустарника потянуло прохладным влажным запахом. Шмыгавшие под ногами ящерицы исчезли, и маленькие пушистые животные — кролики, мыши, какие-то длиннохвостые прыгающие крысы — начали вылезать из своих нор. Тени смягчились, и на дне мелких лощин понемногу сгущался легкий сумрак, точно поднимаясь из земли. Кельдерек чуть не падал от усталости и изнемогал от боли в раненом бедре. Всецело сосредоточенный на Шардике, он не сразу, а постепенно, как при пробуждении ото сна, услышал приглушенные расстоянием человеческие голоса и мычание коров. А осмотревшись по сторонам, увидел в низине далеко слева деревушку: хижины, деревья, блестящее пятнышко пруда. Он мог бы вообще не заметить селения, ибо приземистые серые и бурые домишки, неправильных очертаний и случайно разбросанные, как деревья или камни, издали казались естественной частью ландшафта. Утомленное внимание Кельдерека привлекли лишь бледные струйки дыма, движение стада и крики ребятишек, гнавших скотину домой.

В пятистах шагах впереди Шардик внезапно остановился и лег прямо на месте, словно окончательно выбившись из сил. Кельдерек подождал, глядя на бледную тень былинки рядом с округлым камешком. Тень достигла камешка, проползла через него, но Шардик все не вставал. Наконец Кельдерек зашагал к деревне, постоянно оглядываясь, чтобы получше запомнить обратную дорогу.

Вскоре он вышел на тропинку, которая привела к скотным загонам на окраине селения. Здесь стоял шум и суматоха: пастушата возбужденно перекрикивались, переругивались, вдруг принимались орать хором, хлестать и тыкать кнутами, метаться взад-вперед, как будто с сотворения мира еще никто ни разу не заводил стадо в загон. Тощие коровы закатывали глаза, пускали слюни, ревели, толкались и клали головы друг другу на спину, теснясь у входов в загоны. Звонко щелкали кнуты, густо пахло свежим навозом, и в воздухе плавала тонкая пыль, поблескивавшая в закатных лучах. Никем не замеченный, Кельдерек остановился и с минуту наблюдал за старой как мир сценой деревенского быта, от которой на душе у него потеплело и повеселело.

Внезапно один из мальчишек увидел незнакомца, пронзительно вскрикнул, указал пальцем и расплакался, испуганно лопоча что-то. Все остальные разом повернулись и уставились на Кельдерека широко раскрытыми глазами; двое или трое попятились, кусая костяшки пальцев. Коровы, предоставленные самим себе, продолжали заходить в загоны уже без всякого принуждения. Кельдерек улыбнулся и подошел к подпаскам, показывая пустые руки.