Медленно шагая по разным сторонам улицы, с холма спускались две колонны солдат. Они были вооружены на бекланский манер — в шлемах, с короткими мечами и щитами, — но темные глаза, черные волосы и грубый, неряшливый вид изобличали в них ортельгийцев. Мечи они держали обнаженными и бдительно поглядывали по сторонам. Впереди посередине улицы выступал человек с гонгом, в сером плаще с золотой отделкой и голубом балахоне с вышитой на груди красной головой медведя. Тяжелый гонг он нес в вытянутой левой руке, а в правой сжимал жезл, которым мерно ударял в гонг, возвещая о приближении короля и одновременно задавая ритм шага. Но то был не строевой шаг, а неспешная поступь торжественной процессии или часового, в одиночестве расхаживающего взад-вперед по крепостной стене.

За мужчиной с гонгом следовали шесть жриц Медведя, одетых в алые плащи и убранных тяжелыми дикарскими украшениями — ожерельями из зильтата и пенапа, инкрустированными бронзовыми поясами и множеством деревянных колец, столь толстых, что пальцы сложенных рук у них растопыривались. У них были невзрачные лица крестьянских девушек, понятия не имеющих об изящных манерах и привычных к тяжелому повседневному труду, однако держались они с суровым, отчужденным достоинством, не обращая ни малейшего внимания на толпы глазеющего народа. Посередине между ними одиноко шел король-жрец.

Молло даже помыслить не мог, что могущественный Крендрик будет передвигаться на своих двоих, а не в паланкине или повозке, влекомой золоторогими быками, покрытыми богатыми попонами. И он изумился до крайности, увидев, как человек, облеченный высшей властью, запросто идет пешком по усыпанной пылью рыночной площади, огибает моток каната, оказавшийся у него на пути, встряхивает головой и щурится, на миг ослепленный солнечным бликом, отраженным от ведра с водой. Разбираемый любопытством, Молло взобрался на цоколь ближайшей колонны и, с трудом там удерживаясь, уставился поверх голов проходящих мимо солдат.

Две жрицы несли за королем шлейф длинного плаща из широких полос синей и зеленой ткани. На каждой синей полосе была вышита золотом голова Медведя, а на каждой зеленой — символическое изображение солнца в виде глаза с расходящимися лучами: Око Божье. В руке Крендрик сжимал длинный полированный посох из зоанового дерева, увитый золотой филигранью; с пальцев грубых кожаных перчаток свисали серебряные изогнутые когти. С виду он не походил ни на правителя, ни на воина, однако весь его облик дышал таинственной властной силой, суровой и аскетичной мощью пустынника и анахорета. Смуглое лицо, изможденное и отрешенное, казалось лицом человека, привыкшего трудиться в одиночестве: охотника, поэта или философа. Молодой летами, он выглядел значительно старше своего возраста — из-за преждевременной седины и скованности в движениях одной руки, видимо когда-то поврежденной и плохо вылеченной. Взгляд у него был обращен внутрь, на некую безотрадную мысленную картину, и даже когда он озирал толпы народа, поднимая руку в торжественном приветствии, он казался поглощенным какими-то беспокойными мыслями, словно носил в себе одинокую мучительную тревогу, бесконечно далекую от повседневных забот своих подданных — от богатства и нищеты, болезни и здравия, голода, желания и наслаждения. Король-жрец шагал по пыльной площади в свете утра как простой смертный, но от всех собравшихся здесь людей его отделяло нечто большее, чем колонны солдат и безмолвные жрицы: таинственное одиночество избранника, призванного свыше к невыразимо великой миссии. Глядя на него, Молло вдруг вспомнилась старая песенка:

Последние солдаты скрылись из виду в другом конце площади, и, когда звуки гонга замерли в отдалении, рынок вернулся к своей обычной жизни. Молло отыскал Эллерота, и они возвратились в «Зеленую рощу», на прежнее свое место на скамье. До полудня оставалось меньше часа, и народу в таверне прибавилось, каковое обстоятельство, впрочем, как часто бывает, лишь поспособствовало уединенному разговору.

— Ну и как тебе показался наш царственный юноша? — спросил Эллерот.

— Честно говоря, я ожидал совсем другого, — ответил Молло. — По мне, так он нисколько не похож на правителя империи, ведущей войну.

— Это все потому, дорогой друг, что ты не понимаешь образа мыслей, господствующего на реке, где вечно шумит тростник. Там все вопросы решаются с помощью разных фокусов-покусов, бормотаний-лопотаний и даже, насколько мне известно, фиглей-миглей — в этих тонкостях трудно разобраться, ты ж понимаешь. Одни дикари вспарывают брюхо животным и видят знамения в дымящихся потрохах, ням-ням. Другие напряженно высматривают в небе птиц или грозовые предвестия. Черные облака, бог ты мой! Подобные методы можно назвать кроваво-драматическими. Ну а тельтеарнские ребята обзавелись медведем. В конечном счете это то же самое: избавляет людей от необходимости думать своим умом, а они и так не особо сильны по этой части, честное слово. Славные косолапые зверюги — а среди моих друзей много натуральных медведей, грубых и неуклюжих, — теперь становятся таким же предметом истолкования, как кишки, вывалившиеся из вспоротого брюха, или птицы в небесах, и непременно найдется какой-нибудь кудесник, который истолкует каждое движение косолапого. Этот Крендрик… ты верно заметил: он не может ни командовать армией, ни вершить правосудие. Он деревенщина — или, во всяком случае, человек низкого происхождения. Удивительный Невесть-Кто, сошедший к нам с радуги, — знакомая фигура, ей-ей! Его власть носит магический характер: он выступает в роли посредника, через которого в народ нисходит сила медведя — сила божья, как они свято верят.

— А чем конкретно он занимается?

— Хороший вопрос. Я рад, что ты его задал. Действительно — чем? Да всем, чем угодно, только не думает головой, уж в этом можно не сомневаться. Я понятия не имею, какие методы он использует, — возможно, медведь мочится на пол, а он прозревает знамения в дымящейся моче. Откуда мне знать? Но без какого-то магического кристалла дело явно не обходится. Про этого парня мне известно одно — и это похоже на правду: он обладает удивительной способностью ладить с медведем; по слухам, он даже прикасался к нему и спал с ним рядом, а зверь на него не нападал. Покуда он сохраняет такую способность, ортельгийцы будут верить в его силу, а следовательно, и в свою собственную. И это, дорогой Молло, объясняет, почему в целом у него вид человека, который оказался в дырявом челне посреди реки, прекрасно зная, что плавать-то он не умеет.

— Как это?

— Ну, рано или поздно медведь непременно проснется в скверном настроении, так ведь? Рык-рык. Бац-бац. Ай-ай-ай. Принимаются прошения о поступлении на интересную должность. Такова неизбежная участь любого короля-жреца. А что, все справедливо. Работать он не работает, воевать не воюет — должен же малый как-то заплатить за такую вольготную жизнь.

— Если он король — почему ходит по улицам пешком?

— Признаться, точно не знаю, но мне думается, Крендрику важно показать, что он отличается от других правителей. Обычно дикари считают и самого жреца наместником бога на земле. Время от времени они убивают одного-другого — так, на всякий случай, чтобы не расслаблялись. У нас здесь имеется божественный медведь, и покуда господин, которым мы минуту назад любовались, продолжает тесно с ним общаться, он служит наглядным доказательством, что посланник божий желает ему — а следовательно, и всему народу — только добра. Свирепость зверя работает на них и против их врагов. Ортельгийцы загнали медведя в угол, а теперь медведь в известном смысле загнал в угол Крендрика. Иные вполне могут предположить, что последний, при явной своей уязвимости, до сих пор жив-здоров единственно благодаря каким-то магическим фокусам. Вот парень и прогуливается каждый день по городу, стараясь показать, что на деле-то он самый обычный человек.