— Был бы я судьей — я бы их обоих посадил, — повернулся Силинь ко мне, — вместе со шлюхой, которую он избил. Просто трагикомедия в итальянском вкусе. Хотел подпоить новую приятельницу, да нашла коса на камень. Когда он проспался, то оказался обобранным дочиста, так что ему пришлось выбить даме четыре зуба, чтобы получить назад свои золотые часы.

Ратынь не ожидала такого наплыва воспоминаний. Ей хотелось поскорее возвратиться к действительности.

— Ты думаешь, он и Вайвар виделись еще раз?

— Если бы я это знал, мы сделали бы большой шаг вперед.

— Что за Вайвар, о ком речь? — спросил я. — О неуловимом сержанте?

— О ее брате Ярайсе.

* * *

Ярайс был на три года моложе и на целую голову выше Аспы. Только на этом и держалось чувство превосходства, необходимое ему, чтобы компенсировать неизбежную зависть: сестра играючи достигала всего, о чем он мечтал и чего ему приходилось добиваться в поте лица. Она почти не занималась — но приносила хорошие отметки; закончив школу, получила рекомендацию в университет; без сожаления отвернулась от него — и устроилась в автоинспекцию, хотя в машинах разбиралась куда хуже брата. А главное — Аспа стала независимой от родителей и сама присылала им подарки в государственные и семейные праздники. Ярайсу, напротив, все еще приходилось выпрашивать у матери рубль на кино и часами доказывать, что в джинсах местного производства являться на школьные вечера неприлично.

Отец хорошо помнил свою молодость, сочувствовал сыну и по возможности поддерживал его — когда мог сделать это без ведома жены. В потомке Петер Вайвар узнавал самого себя — такое же абсолютное отсутствие честолюбия. Жаль только, что Ярайс при этом отнюдь не был мечтателем. Однако с годами безразличие заполнит какая–то цель, у него появится свое рыбоводство — интерес, без которого и жить не стоит.

С дочерьми проще. Рано или поздно они выходят замуж. Хорошими женами и матерями становятся те из них, у которых нет других четко выраженных интересов. Для сыновей таким спасательным кругом является военная служба, которую один считает лучшей школой мужской закалки, другие — чем–то вроде исправительного заведения для сбившихся с пути истинного и пугалом для молодых людей, не желающих учиться в институте. В семье Вайваров ее считали обязательной составной частью мужской биографии. Так что несогласие возникало лишь при обсуждении вопроса, как использовать время между школьным выпуском и осенним призывом.

— Пусть отдохнет, — Так, естественно, рассуждала мать, желавшая подольше удержать в лоне семьи хотя бы одного ребенка.

— От безделья? — возразил отец. — Пусть повидает мир, пусть привыкает жить среди людей, сам заботится о себе. Здесь он все время проболтается с удочкой у озера, а в доме моего брата, возможно, возьмет в руки лопату или тяпку и почувствует, что такое труд.

Это Ярайс понял быстро. И пришел к выводу, что садоводство — дело хотя и не слишком утомительное, но не для него. Если уж приходится работать, то так, чтобы видеть результаты своего труда сейчас, а не месяцы спустя, когда что–то там взойдет, зазеленеет, покраснеет и принесет плоды. Плевать он хотел на клубничное варенье, которое тетка обещает присылать ему в армию. Пускай сама гнет спину, если это доставляет ей такое удовольствие.

Зато в соседнем доме шла совсем другая жизнь. Чтобы собрать урожай, там не дожидались осени. Утром туда кое–как втаскивали искалеченную машину, а уже вечером, а самое позднее — через пару дней, она выкатывала из соседнего гаража, чтобы возобновить свой бег по улицам и дорогам. Это чудо было делом рук человеческих, и заниматься таким делом Ярайс был согласен.

К сожалению, через щелку в заборе трудно освоить специальность автомеханика и жестянщика; трудовые навыки испокон веку требовали пота и мозолей, тычков и слез. Но это парня не пугало: тем слаще покажутся плоды. Ярайс вспомнил своего классного руководителя, окончившего институт физкультуры по специальности «альпинизм» и получившего затем назначение на курземское побережье, где даже голубые холмы Слитере поднимаются над уровнем моря не более чем на сто метров. И все же альпинист пытался привить ребятам любовь к восхождению в горы. Главное — радость борьбы, а не победа сама по себе, неважно, высока или нет преодоленная вершина, главное — побеждать трудности, воспитывать себя. Прекрасными видами можно любоваться и из окошка самолета, но справиться с опасностями и с собственной слабостью — единственно пробиваясь к избранной самим цели.

— Сущая ерунда! — категорически заявил Нил Берзаускис, выслушав рассказ соседского племянника о любимом учителе. — По мне, чем работа проще и легче, тем лучше. Думаешь, стал бы я часами стучать резиновым молотком, шпаклевать и полировать, если бы мог достать готовую запчасть? Черта с два! Я и мизинцем не шевельнул бы, если бы знал волшебные слова, чтобы заставить вкалывать за себя золотую рыбку. Поверь мне, браток: главное — рубль, который ты зашибаешь своей работой, а не само ковырянье. Ну и, само собой, все то, что за этот рубль можно купить.

Тут только Ярайс заметил, что мастер пьян. Наступил, наверное, один из тех двух раз в году, когда он предавался воспоминаниям о своих лучших годах и топил в алкоголе тоску по океанским далям. Так и есть: на нем полосатая тельняшка, один рукав ее засучен, чтобы видны были наколотые на жилистой руке якорь и торжественная клятва сохранить верность некой, давно уже позабытой Даце. Широко расставленные ноги тоже должны были удостоверять принадлежность Берзаускиса к племени мореходов, как и походка враскачку — что, впрочем, скорее можно было объяснить штормом, потрясавшим его организм изнутри. Шторм этот, в конце концов, загнал моряка на внешний рейд знакомого порта и заставил пришвартоваться к скамеечке у гаража.

Ярайс уселся рядом. Может быть, как раз настал подходящий момент, чтобы обратиться с просьбой? Хотя не исключено, что в Берзаускисе обитал дух противоречия. С пьяным не угадаешь: один наобещает тебе с три короба, а протрезвев, ни о чем и не вспомнит, другие становятся задиристыми и во имя высвобожденного хмелем чувства собственного превосходства не соглашаются даже с разумными предложениями, называют белое черным, и наоборот. Отец же, например, выпив немного, становился мягким, как воск, и мать порой даже сама ставила на стол четвертинку, чтобы затем делать все по своему усмотрению.

Ярайс огляделся. В дядином саду было, конечно, красивее: ухоженный газон, цветочные грядки, ряды кустов и деревьев. Но здесь он чувствовал себя лучше: тут ничто не напоминало кладбищенский порядок, земля служила человеку, не превращая его в раба. Тут можно было позволить себе втоптать в землю окурок, вылить и закопать остаток антикоррозийки, не говоря уже о площадке, служившей для маневрирования автомобилей, на которой отсутствующее покрытие с успехом заменял так называемый культурный слой. Дощатый забор отгораживал двор от внешнего мира, кованые ворота распахивались лишь по телефонной договоренности. Собаки у Берзаускиса не было. Он не хотел лишнего шума.

Вообще, он был любителем тишины. Поэтому в свое время избрал профессию моряка и, в надежде обрести тишину, поступил на учебный парусник; ради этого покинул автосервис, где постоянно приходилось вертеться на людях. Чтобы уберечься от вредного влияния окружающей среды, он решил уйти в себя и заниматься йогой: каждое утро полтора часа отдавал упражнениям, и даже самые срочные и выгодные заказы не могли отвлечь его от этого занятия. Пусть торопыга сам постоит на голове да посмотрит с такой позиции на свою бессмысленную спешку — тогда поймет, многого ли она стоит.

Сам Берзаускис немало проблем тоже видел вверх ногами — так сначала казалось привыкшему к примитивной логике сельскому парнишке. Он все еще прикидывал, как получше подъехать к соседу, когда тот неожиданно предложил сам:

— Иди, Ярка, ко мне юнгой. Зря ты в земле роешься, никакие клады там не закопаны. Настоящие золотые россыпи здесь, — он похлопал себя по карману, отозвавшемуся металлическим звуком, потом сунул туда руку и извлек большую связку ключей.