Назаров понимал, что Антропову трудно оставить строительство рыбозавода и бросить рыбаков на поля. Но Архип Иванович все же сказал то, чего ждал Назаров:
— Да, хоть и жалко, а придется нам недели на две бросить свою стройку. Я считаю, что рыболовецкий колхоз обязан спасать хлеб. Завтра мы все выйдем в поле.
Услышав слова Антропова, Кузьма Федорович Мосолов выбежал на сцену и, не дожидаясь разрешения говорить, закричал:
— Значит, хлеб — это, по-вашему, важно, а рыба — не важно? Так, что ли? Они там чухались, досидели до последнего, а теперь помощи просят?
Повернув к Назарову сердитое, покрасневшее лицо, Кузьма Федорович отрезал, сдерживая гнев:
— Пока я председатель, моего согласия, Тихон Филиппович, на это не будет. У нас есть свои обязательства перед государством. Наша рыбацкая система…
— Погоди, Мосолов! — вспыхнул председатель сельсовета Жигаев. — Заладил, как граммофон: система, система! А что такое социалистическая система, тебе известно? Или ты дальше своего рыбколхоза не заглядываешь?
Кузьма Федорович нервно повел висящей на черном платке рукой:
— Ты, товарищ Жигаев, не попрекай меня. Я за социализм руку свою на поле боя оставил, а ежели случилось бы, то и голову отдал бы. А что касается рыбколхоза, то я отвечаю за него перед партией и не хочу ставить под удар его работу. Люди наши добровольно взялись построить рыбоводный завод, который нужен всей области. Они ночей недосыпают, трудятся не за страх, а за совесть, даже старики на стройку вышли, а вы хотите с дороги их сбить и чужое головотяпство прикрыть их трудом…
— Здорово завернул! — отозвался с места Захар Бугров. — Он глядит на рыбаков как на свое поместье и рассуждение имеет вроде панского приказчика: то, дескать, твое, а это мое! Ежели бы товарищ Мосолов по-соседски в полеводческий колхоз заглядал, то он бы увидел, что тут не головотяпство, а тяжелое стихийное бедствие.
— А на што ему твой колхоз! — засмеялся кто-то. — У него рыбацкая система!
— Подождите, товарищи, — сказал Назаров, — надо в это дело ясность внести.
Устало поглаживая седеющие волосы, секретарь райкома негромко сказал Мосолову:
— Иди сюда, Кузьма Федорович, тут есть свободный стул.
Мосолов подошел и сел рядом.
— Я вас слушаю, Тихон Филиппович…
Секретарь долго молчал, думая о чем-то, а потом спросил:
— Ты когда решил закончить строительство рыбозавода?
— К первому августа.
— А потом что?
— Как потом?
Тихон Филиппович повернулся ближе к Мосолову:
— Потом, после первого августа, когда завод будет выстроен, что вы будете делать на нем? Сразу начнете эксплуатировать?
— Нет, не сразу, — насупился Кузьма Федорович, — работать на заводе мы начнем позднее.
— Когда именно?
— Наибольшая загрузка у нас будет весной будущего года.
— А до весны?
— До весны мы будем вести подготовительные работы, аппаратуру установим, ну и всякое такое…
Спокойная рука Назарова легла на плечо председателя рыбколхоза:
— Значит, Кузьма Федорович, если строительство завода вы закончите не к первому августа, а, скажем, к пятнадцатому сентября, от этого ваши планы не будут поломаны? Так? Не будут?
— Планы, конечно, не будут поломаны, — почесал затылок Мосолов, — но у нас уже приглашены гости к открытию завода, и люди ждут…
— Это очень жалко, — серьезно сказал Назаров, — но для того чтобы спасти хлеб, придется, очевидно, извиниться перед гостями и празднование немного отодвинуть…
Архип Иванович, разглаживая густую бороду, поднялся с табурета.
— Мне думается, что тут даже и обсуждать нечего, — сказал он, посматривая на Мосолова, — потому что после первого августа мы все равно повесим на свой рыбозавод замок. Работа у нас начнется только весной, а до весны можно пять таких заводов выстроить. Никакого графика строительства у нас не было и нет. Просто рыбаки сами назначили срок и хотят его выполнить. Значит, мы, как советские люди, обязаны учитывать стихийное бедствие на полях и должны прийти на помощь колхозникам.
— Правильно! Правильно! — закричали вокруг.
Секретарь райкома поднялся и, держа ладони за поясом, стал говорить, глядя в повитую махорочным дымом темноту, в которой смутно виднелись загорелые лица людей!
— Конечно, товарищи, Голубовский колхоз виноват в том, что не предусмотрел трудность уборки урожая на своих искалеченных наводнением полях. Комбайны пускать на такие поля нельзя, а для того чтобы быстро убрать хлеб лобогрейками, у колхоза не хватает рабочей силы. Наш долг — помочь колхозу спасти хлеб. Так? Мы, коммунисты, не можем смотреть на это дело из окошка отдельного ведомства и не можем отказать колхозникам в помощи. Так? Мы не имеем права ждать, пока на наших глазах пропадут десятки тысяч пудов пшеницы. Так? Значит, мы сегодня же должны решать, чем мы поможем пострадавшему от наводнения колхозу…
Совещание коммунистов продолжалось до трех часов ночи.
Утром Мосолов и Антропов организовали на строительном участке короткий митинг. Рыбаки решили отложить на две недели открытие завода, чтобы помочь колхозникам убрать хлеб. Такое решение было принято не сразу, так как Груня Прохорова, а вслед за ней пять или шесть рыбаков категорически отказались оставить строительство. Только после того как Архип Иванович отдельно поговорил с Груней, она согласилась с тем, что ее комсомольский долг — выполнить решение партийного собрания и выйти в поле.
— Ты не горюй, Грунечка, — ласково сказал Архип Иванович, — завод твой будет построен, никуда он от нас не уйдет.
Кроме строителей, рыбаки выделили для помощи полеводческому колхозу и сетчиковую бригаду деда Малявочки. На тонях остались две ловецкие бригады, которые в эти горячие дни перешли на круглосуточный лов.
Даже Пимен Талалаев согласился помочь в уборке хлеба, только просил не ставить его на тяжелую работу.
Егор Талалаев, посланный от шлюза, был назначен на вывозку зерна. Вечером он позвал к себе Трифона, долго совещался с ним о чем-то, а потом сказал сидевшему на крыльце деду Авдею:
— Ну, батя, ночью мы сыпанем невод прямо на Лучковой тоне!
— Ты что, Егорка, очумел, что ли? — испугался паромщик. — Ить Лучковая тоня рядом с Таловой, а там Степка Худяков с бригадой круглые сутки ловит и инспектор ночует. Смотри, поймают!
— Не поймают, — буркнул Егор. — Зато за одну засыпку мы себя на цельный год обеспечим. Невод у Анисьи на хуторе лежит, тот, который из Новой станицы дали на починку.
— Чем же ты вытянешь этот невод? Туда людей надо человек пятнадцать.
— Быками вытяну! — хмыкнул Егор. — Наши шлюзовские быки такие, что черта свалят. Окромя этого, Тришка мне пособит сельповскими быками. Понятно?
Те колхозные поля, о которых говорил секретарь райкома, лежали на покатых придонских холмах, на займищных грядинах, на едва приметных высотах, которые почти не выделялись на ровной линии равнинного междуречья. Большая вода весеннего паводка, медленно подвигаясь по западинам и низинам, обтекала эти неприметные возвышенности, и они зеленели весной в голубом разливе, как острова в неоглядно широком море. Однако кое-где вода проникала и на высоты; она находила любую лазейку: ложбинку, овражек, даже вдавленную тележными колесами колею — и устремлялась туда сначала тоненькой струйкой, потом весело журчащим ручьем, а потом, пробив себе русло в податливых супесках, шумливым, сверкающим на солнце потоком. И везде, где только прошла вода, она оставляла илистые наносы, нагромождение гальки, горы песка и размытого чернозема.
Позже, когда паводковый разлив исчез и река вошла в свои берега, на этих промоинах, наносах и натеках, чернеющих, как свежие раны, среди зеленых посевов, буйно проросли разнесенные весенними ветрами семена сорняков: синяка, повители, жесткого, как проволока, пырея, могучего татарника, перекати-поля, сизой полыни.
И все же озимая пшеницы не пропала: перерезанная промоинами и наносами ила, полосами сорняков и натеками песка, напоенная обильной влагой, она выгнала тучный, тяжелый колос, насытила соками крупное, ярой желтизны, зерно и, пригретая горячим солнцем, созрела и стала сохнуть.
