Прислушиваясь к тому, как в руках Зубова трещат сухие ветки тополя, Антропов посоветовал:

— Вы листа да травы в костер прибавляйте, больше дыма будет, а комар дыма боится.

Зубов подбросил в горящий костер охапку влажной травы и, отворачиваясь от дыма, спросил:

— А много среди рыбаков таких, у которых эта самая слабина чувствуется?

— Как вам сказать… таких, конечно, немного, по пальцам посчитать можно. Им давно уже надо перевоспитание настоящее сделать, а то они, бывает, за такими, как Пишка Талалаев, руку тянут. А Пишка — это, Кириллыч, большое зло для рыбаков.

— Почему?

— Потому, что у Пишки душа не артельная, — с неприязнью сказал Архип Иванович. — Пишка не может командиром быть на тоне и по-хозяйски дело вести. Он как завалящий батрак на артель глядит: дескать, я вам план выполняю, а вы мне паек и гроши гоните. Потому он и план выполняет абы как: недомерками, молодью, всякой мелкой рыбой. Ежели бы начальник цеха камни заместо рыбы принимал, Пишка и камни ему всунул бы, лишь бы на весах побольше потянуло.

— Позвольте, но разве такой человек может быть бригадиром? — удивился Василий. — Зачем же вы ему бригаду дали?

— Бригаду ему дали напрасно, — согласился Антропов, — думали люди, что он по-настоящему работать будет. А он, конечно, работает, да толку от этого мало. Холодный сапожник, а не бригадир. Мы его скинем с бригады…

На реке обозначились первые, робкие признаки рассвета: побелели и как будто стали меркнуть звезды, на остывшей воде появились голубоватые клочки тумана, за островом, на правом берегу, густой киноварью сверкнула между деревьями полоса утренней зари. На излучине раздался зычный гудок. Гулко стуча колесами, к пристани подошел пароход «Москва». Бакенщик Анисим, рассекая каюком посветлевшую воду, выехал гасить фонари.

— Керосин экономит! — мотнул головой Антропов. — Этот каждую копейку бережет и дело свое уважает. Его ни буря, ни холод не остановят — как часы работает…

Архип Иванович потянулся, крякнул, достал с шеста подсохшие портянки, аккуратно замотал ноги и надел резиновые, с желтыми латками, сапоги. Он поднялся, подошел к берегу, присел на корточки, умылся и жестким полотенцем растер докрасна смуглое бородатое лицо.

Вверх по реке мимо тони проходила «Москва». Красавец пароход, сияя белизной легкой палубы, широкой голубой полосой на трубе, стеклами иллюминаторов, ярко-красной ватерлинией, проплыл к шлюзу, оставляя за собой расходящиеся к берегам волны.

— Вот, Кириллыч, — сказал Антропов, повернувшись к Василию, — еще год-два, а там вы нашу реку не узнаете! Зарегулируем мы ее воды, с другими реками ее свяжем, уровень поднимем, глубины дадим, портов понастроим, и пойдут по ней морские пароходы хоть на край земли.

Взошло солнце.

Архип Иванович вынул из кармана гимнастерки роговой свисток, приложил его к губам и засвистал. Молодые ловцы, раскидывая плащи и стеганки, которыми укрывались, как были, в трусах и совсем голые, позевывая, подталкивая друг друга, кинулись в реку. Старые рыбаки, степенно умывшись на берегу, посматривали на молодежь, усмехаясь.

— Вали на засыпку! — скомандовал Архип Иванович. — Завтракать будем потом!

Начальник Рыбвода Михаил Борисович Бардин ехал в Голубовскую без особого удовольствия. Во-первых, ему неприятно было заниматься делом участкового инспектора Зубова, которого бригадир Талалаев обвинил во всех смертных грехах: в связях с браконьерами, взяточничестве, спекуляции рыбой; во-вторых, Бардин готовил для министерства большую докладную записку о рыбных запасах бассейна, и поездка оторвала его от работы.

Михаил Борисович Бардин был еще молод и полон энергии. Небольшого роста, с темными кудрявыми волосами и слегка вздернутым носом, он отличался крайней подвижностью и горячностью. Несмотря на молодость, Бардину еще до войны поручили очень ответственный пост, и он хорошо справлялся с доверенным ему делом. В его ведении был огромный рыбохозяйственный бассейн: с морем, заливами, большой рекой, в дельте которой находился государственный рыбный заповедник, с десятками малых рек и притоков, с сотнями наполненных рыбой озер и ериков.

В круг задач возглавляемого Бардиным Рыбвода входили: охрана и увеличение рыбных запасов бассейна, регулирование промыслового лова, выделение рыболовных участков ловецким артелям и государственным предприятиям, планирование рыбохозяйственной мелиорации, строительство рыбоводных заводов, искусственных нерестилищ и специальных рыбхозов, спасение рыбной молоди, контроль за деятельностью рыболовного надзора и много других, не менее важных задач.

Бардин любил свое дело, считался отличным администратором и, несмотря на занятость, находил время для научно-исследовательской работы, изучая отдельные породы рыб и занимаясь подготовкой к организации лещевого рыбхоза. Он привык к тому, что руководимые им люди без лишних слов выполняли его распоряжения, и не терпел никаких препирательств.

История с участковым инспектором Зубовым, который совсем недавно был назначен в Голубовскую, настолько возмутила Бардина, что он решил сам съездить в станицу и лично проверить заявление бригадира Талалаева.

Когда быстроходный катер «Севрюга», на котором ехал Бардин, миновал станицу Раздорскую, на крутой излучине реки ему пересек путь легкий рыбацкий каюк с двумя гребцами. Один из гребцов, взмахнув рукой, попросил стоявшего на палубе капитана остановить катер, и тот приказал выключить мотор. С каюка поднялся дородный рыбак в чистой белой рубашке, холщовых штанах и в резиновых сапогах с подвернутыми голенищами. Это был Пимен Талалаев.

Узнав о том, что начальник Рыбвода едет в Голубовскую, Пимен трое суток следил за рекой, связался со своим живущим в городе двоюродным братом, получил от него телеграмму о выезде Бардина, вовремя встретил «Севрюгу» и как ни в чем не бывало поднялся на борт катера.

— Я бригадир с Голубовского рыбколхоза, по фамилии Талалаев, — степенно объяснил Пимен, — и, ежели можно, прошу подвезти меня до станицы, а то мой гребец совсем умаялся, а мне нужно поспеть в станицу, чтоб увидать товарища Бардина.

— Товарищ Бардин здесь, — сказал капитан, — он сейчас выйдет.

Внизу застучал мотор. Слегка подрагивая, катер понесся вверх по реке.

Бардин вышел из каюты в наброшенном на плечи синем кителе. Он скользнул взглядом по фигуре Талалаева и, отвернувшись, стал смотреть на берег.

— Михаил Борисович! — обратился к нему капитан. — Это, кажется, тот самый бригадир, который вам нужен.

— Вы из Голубовской? — спросил Бардин.

Так точно, товарищ Бардин, — ответил Пимен, — я бригадир второй бригады, фамилия моя — Талалаев, Пимен Гаврилович. Был я в Раздорской, вижу: катер вверх идет, ну и попросил товарища капитана подвезти меня до станицы.

Поправив движением плеча сползающий китель, Бардин пошел по трапу в каюту и, обернувшись, сказал Пимену:

— Ну что ж, пойдемте, расскажите, что там у вас произошло…

Уже сидя в маленькой, сверкающей никелем и стеклом каюте, поглядывая на колеблемый ветром шелк кремовых занавесок у открытых иллюминаторов, Пимен впервые ощутил тревогу: слишком замкнутым, чужим и холодным показалось ему суровое лицо Бардина.

— Рассказывайте! — отрывисто бросил Михаил Борисович.

Сложив на коленях жилистые руки, Талалаев заговорил спокойно:

— Чего ж тут рассказывать, товарищ Бардин? Обидно колхозникам на такого инспектора глядеть. Человек вроде молодой и к тому же коммунист, а повел себя некрасиво. Рыбу с ловцов требует, в карман им заглядывает, с браконьерами — волчками — связь держит. Штраф на них для блезиру наложит, а сам отобранный улов заставляет везти на базар. Ну, и семейственность, конечно, в своем служебном деле развел, а это никуда не годится,

— Какую семейственность? — нахмурился Бардин.

— Досмотрщик у нас такой есть, Прохоров Иван Никанорович, он еще с Лихачевым работал, годов тридцать в нашей станице живет.

— Ну и что же? Я знаю Прохорова.