— Опять в кино собрался? — В голосе ее слышался упрек.

— Ты ведь знаешь, ма, в субботу днем я всегда хожу в кино.

— Кино, ох уж это кино! Выдумка дьявола. В жаркий день забиться в темный зал и смотреть богомерзкие картины с голыми женщинами.

Ничего не ответив, он повернулся к зеркалу и стал внимательно рассматривать свои зубы. Да, женщины. Душная темнота зала, любовные приключения на экране, гладкое бедро и нежная круглая маленькая грудь сидящей рядом девушки. Он почувствовал, как тело его напряглось… Но мать продолжала стоять за спиной. Она не уходила.

— Если бы отец был жив… Он так старался вырастить тебя порядочным, богобоязненным.

— Ма, какого дьявола! Ну что плохого в кино?

Мать обиженно вздохнула.

— Да ты еще богохульствуешь! И за что только бог меня так наказывает?

Он недовольно повернулся, чувствуя, как в нем закипает злость. «Опять она за свое!» — подумал он. Прислонясь головой к двери, мать тихо заплакала, и злость его сменилась жалостью. Какая она худенькая, бледная, беззащитная! Хрупкая фигурка в длинном черном платье… Он неловко обнял ее за плечи…

— Ма, ну не плачь. Никакой это не грех — сходить в кино. Все мои товарищи ходят.

— А про мать ты забыл? Мне-то что делать? Сидеть одной дома? Хендрина пошла к Летти. Если бы папа был жив, все было бы по-другому, но я совсем одинока, а моим детям на это наплевать.

— Ма, — в голосе его послышалось раздражение, — вовсе нам не наплевать. Ну что мы должны делать? Ты же никуда не хочешь идти. Почему ты не сходишь к бабушке?

— Не могу я ходить туда каждый день.

— Ну ладно. Мы… А почему Хендрина ушла? Могла посидеть с тобой. Дочь должна все свое время проводить с матерью.

— Хендрине нужно бывать на людях. Ей уже двадцать пять, а она все еще не замужем. Где же ей встречаться с людьми, если она будет сидеть дома? А так никто не сможет сказать, что я ей мешаю.

— Ну ладно. Это верно. Но ведь я молодой, ма. Никто из моих товарищей не сидит дома.

— Ну что же, иди. Оставь меня одну. Я привыкла. — Она вытерла глаза и сердито вздернула подбородок. — Ступай в свое кино!

— Послушай, ма, — проговорил он медленно и неохотно, — завтра я пойду с тобой в церковь.

Глаза ее засветились, она прижала его к себе.

— Сыночек мой… Ты хороший мальчик.

Он принял эту ласку с каменным лицом. Опять она заманила его в ловушку. Так повторялось почти каждую субботу. Мать начинала плакать, и он тут же обещал пойти с ней в церковь. Ах ты черт, вот дьявольщина какая! А теперь он уже опаздывает. Он торопливо поцеловал ее и, выскочив из дому, бросился за трамваем, который шел в центр.

Плюхнувшись на сиденье, он тут же позабыл о сцене с матерью, предвкушая радости субботнего дня. Он и его дружок Даниель Босхофф взяли себе за правило — никогда не приглашать одних и тех же девчонок дважды, и потому им приходилось хорошенько просматривать очередь у кино. Они прохаживались взад и вперед мимо девушек в тонких летних платьях, бесцеремонно их разглядывали, подмигивали им. После того как выбор был сделан, применялся испытанный метод.

— Извините, уважаемые леди, — обращался один из них к девушкам, и те начинали судорожно хихикать. — Сами видите, мы так опоздали, что останемся без мест. Не купите ли вы нам билеты?

Девушки всегда охотно соглашались. Четыре места рядом. Как только гас свет, все становилось очень просто. Немножко подержать за руку, погладить, потом рука, словно нечаянно, ложится на бедро… Он любил этот момент, когда девчонка вдруг испуганно отшатывалась. Если, конечно, не нарвешься на какую-нибудь прожженную.

Он улыбнулся, вспомнив ту субботу, когда его соседка ничего не хотела позволить, зато Даниелю попалась такая штучка, что ой-ой-ой…

Нельзя сказать, что они когда-нибудь заставляли девушку идти до конца против ее воли. Нет, они люди порядочные — такие, какими их хотели бы видеть его мать и родители Даниеля. Они женщин уважают.

Мысли его снова вернулись к матери, и он почувствовал прилив гордости. Он человек воспитанный, ходит с матерью в церковь, заботится о ней. Но он мужчина и умеет отстоять свои мужские права, например право гулять с девушками. Ему стало радостно на душе — так и хотелось весело забарабанить по груди кулаками. Он молод, полон жизни, он мужчина. И впереди у него долгая жизнь, сулящая бесконечные наслаждения.

На остановке его нетерпеливо поджидал Даниель. Когда Йапи выпрыгнул из вагона, они оглядели друг друга. Даниель был как раз ему под пару — такой же рослый, широкоплечий, только волосы и брови не светлые, а темные. На нем была бледно-розовая рубашка, голубые джинсы, зеленые носки и черные туфли. На лоб свисала длинная кудрявая прядь.

— Опаздываешь, старик, — сердито встретил его Даниель. — Уже, наверно, пускают в зал.

Йапи огляделся, словно ища подтверждения его словам. Как всегда, в субботу днем Иоганнесбург казался пустынным. Без толпы пешеходов и лавины машин центр города выглядел необычно и странно. Массивные двери лавок были закрыты, и на них висели замки, на витрины ювелиров опустились железные решетки, сторожа уже заняли свои посты. Проехали две-три машины, по Маркет-стрит прогрохотал трамвай, на остановке стояла кучка понурых людей. Неподалеку юная парочка белых разглядывала витрину, а на углу переговаривались несколько черных.

— Не сердись, — сказал Йапи. — Это опять из-за матери.

Они быстро зашагали к кинотеатру, нагнав по дороге мужчину и девушку, шедших под руку.

Девушка, высокая, стройная, с черными, красиво вьющимися волосами, шла, соблазнительно покачивая бедрами. Все нормально. Но с ее спутником — оба приятеля почувствовали это сразу — было что-то неладно… Шея и руки у него были коричневые.

— Господи! — воскликнул Йапи. — Господи боже мой! Ты видишь то же, что и я?

— Вижу, — голос Даниеля прозвучал мрачно.

Белая девушка с кафром… Йапи глазам своим не верил. У всех на виду идут по улице здесь, в Иоганнесбурге… Идут под ручку!

Даниель коротко кивнул Йапи.

— Пошли.

Они торопливо обогнали парочку, остановились на углу и повернулись, поджидая, пока те двое к ним подойдут. Сомнения быть не могло. Девушка — белая, а мужчина — цветной, не черный, а мулат, коричневый, с желтоватым оттенком. Любовники идут не стесняясь, рука об руку.

Йапи в жар бросило от внезапно нахлынувшего непривычного чувства. Он ощущал бешеную ярость против этой девки и такое же яростное желание защитить остальных девушек. Ему представилась мать — хрупкая, слабенькая, и кровь в нем заледенела от ужаса. Эта коричневая лапа на белом теле девушки, ласкает ее, касается ее груди, проделывает с ней все то же, что он и Даниель проделывают со своими девушками… Йапи заскрипел зубами.

Приятели стали посреди тротуара, не давая проходу тем двоим. Пара остановилась. Все четверо смотрели друг на друга.

— Извините, — проговорил мужчина.

— Я тебя извиню, сволочь такая! — сказал Йапи и быстрым движением ударил мулата в лицо. Всю свою уязвленную мужскую гордость вложил он в этот удар. Он почувствовал острую кость и мякоть носа, по руке потекла теплая кровь. Мулат опустил голову, прикрывая лицо руками.

Девушка громко вскрикнула:

— Перестаньте! Перестаньте! За что вы его?

— За то самое! — ответил Даниель. Схватив мулата за горло, он встряхнул его и изо всей силы стукнул в челюсть так, что голова с глухим звуком ударилась о бетонную стену дома.

— За то, что шляешься с белой девушкой!

На улице, только что казавшейся пустынной, непонятно откуда вдруг появилась целая толпа — вагоновожатые и кондуктора, несколько белых парней, пожилая белая дама, кучка безмолвных черных.

Даниель снова схватил мулата и выкрутил ему руки, а Йапи ударил его еще раз, чувствуя под рукой кровавое месиво. С каждым ударом возбуждение Йапи росло, кровь радостно стучала в висках. Вот он какой огромный, до самого неба, а сил у него на тридцать человек.

— Так его! Так его! Дай ему! Дай еще! Проучи его! — вопил один из кондукторов, возбужденно стукая себя кулаком по ладони.