Рассказ

И пока ловцы спускали вилы в воду, — четырем духам: севера, востока, юга и запада, возносил Хе-ми заклинания. Седые, древние молитвы, верные.

Ту-юн-шан вспотел — язык во рту чужой — рыба. И море вокруг лодок желтое, клейкое, — потное. Черни вил в воде как корни. Руки над водой, как цветы. Желтое море, золотые руки и над хребтом Сихоте-Алинь великой бронзы небо…

— Не бормочи, — сказал отцу Ту-юн шан: — я устал и капуста не идет на силки, когда ты бормочешь. Скажи лучше, еще раз скажи — сколько нужно работать, чтоб уйти домой? Чтобы дома был рис, черная чени из бобов, и не ходили с палками круглоголовые солдаты…

Хе-ми отвечал:

— Ты, как трава — только радуешься. Вот я нюхаю воду и говорю — идет беда. Или ветер под морем несет на берега тайфун. Прибежит, вырвет капусту со дна бухты, унесет в море.

— Откуда тебе знать?

— Тогда умрем.

— Почему ты не скажешь, болит у меня спина или перестала? У круглоголового палка толстая. Он меня сегодня палкой по костям…

Отрубал Хе-ми корни капусты — уаханга. С заклинаньями опускал в воду. На другой идущий год, от корня опять отрастет капуста. Сказал:

— Сердце привыкло к морю. Сердце — чайка или рыба, одно.

— Круглоголовые ждут фуне. Они сидят в палатке и боятся. Я не хочу, чтоб они боялись, тогда они будут меньше драться. Я не хочу, чтоб у меня визжало на сердце, когда они идут мимо… Ты скажи, Хе ми, ты знаешь.

— Я знаю. Я говорю — будет беда. Может быть тучи огненными палками будут колотить горы, а по пути разобьют наши фанзы… А может придет наводнение с гор. Я знаю — будет беда.

— Ты говоришь много. Я хочу уйти домой. Там много народу — больше, чем у этих гор. Я хочу петь, Хе ми.

Потому, — ушло солнце, — варили на берегу рис.

Мимо фанз и костров прошли японские солдаты. Махая палочкой, считали рабочих. Уйдя к себе, круглоголовые пили в синей палатке рисовую водку и забавлялись — хлопая хлопушкой.

Ночью в разопрелую, фиолетовую темь фанзы Хе-ми прибежал одноглазый, босоногий каули и протянул испуганно:

— Святой Хе-ми, ты всезнающий. Созывай стариков, говори им, чтоб сказали радость всем ловцам уаханга: идет сюда русский. От залива Кой Лиу послали меня, мо! Был там два русский, один увел с собой каули, убил круглоголовых, — другой идет сюда, мо!

Надел Хе-ми белый халат, закрывающий ногти ног. Сказал строго:

— Зажгу огонь, чтоб видно было горы. Говори правду перед огнем.

Сел на корточки посланный.

— Жду. Жги.

Собрались старейшие каули в фанзе Хе-ми. Закрывая рот ладонью, глядели на могучее пламя, освещающее горы. Слушали посланного.

— Mo! — кричал пронзительно одноглазый. — Идет русский на лошади с тонким брюхом. Говорит всем: «Уходи к нам. Убивай круглоголовых». На груди, к сердцу, у него амулет с пятихвостами, медный.

— Мо-о!..

— Амулет у него из великого города… дал ему самый большой русский — Ле-и-но… Ты, Хе-ми, все знаешь: скажи — он говорит много — не поймешь. Почему?

Сказал Хе-ми:

— У большого амулета говорить много надо. Я таких длинных молитв не знаю, оттого у меня нет амулета. Чтоб убить круглоголовых тут… Говорит много — хорошо.

— Эго хорошо, — подтвердили каули хором.

— Людей, говорит, круглоголовых людей с островов в Корее не будет. Будут люди с широких земель, с широкими, как у медведя сердцами. Всех круглоголовых с островов можно убить.

— Очень хорошо всех убить, — сказали каули хором.

Как старый китайский лан лицо у посланного. Как древняя монета кругло и желто.

Спросил Хе-ми:

— Придет ли сюда русский, говорящий много? Будет ли говорить много и непонятно? О людях с островов и о белых людях с широких земель и об амулете великого города? Будет ли?

Отвечал посланный:

— Бегу берегом моря, как изюбрь со стрелой в боку. Далеко бежать, больно и опасно. Вижу костер горит у фанзы Хе-ми, вижу хребет Сихоте-Алинь, — говорю правду: идет сюда русский седьмой день… идет берегом.

— Мо-о!.. — сказали каули: — Совсем хорошо.

Поспешил дальше посланный. Точно белый цветок повисла на кустах его кофта. Исчезла.

Еще гуще разжег Хе-ми костер. Сидели вокруг костра каули, дальше — жены, не имеющие имени, и еще дальше — дети.

Встал лицом на запад Хе-ми. Разровнял по телу белый балахон, разгладил по груди белую бороду. Глядел на молодые теплые горы — Сихоте Алинь, спрашивал Ту-юн-шана:

— Сколько, Ту-юн-шан, сожгли круглоголовые люди с островов фанз каули?

— Много… Как пены много, — отвечал Ту-юн-шан.

Посмотрел строго Хе-ми на каули. Ответили они хором торопливо:

— Много… как морской капусты — много.

Спросил Хе-ми сына Ту-юн-шана:

— Сколько народу убили?

— Много… Будто камбалу, били народ. Много.

Подтвердили каули:

— Совсем много. Язык надо, как у обезьяны, чтоб сказать сколько.

Спросил Хе-ми:

— Бьют ли круглоголовые нас палками?

— Бьют, много бьют…

— Заставляют ли доставать много капусты, а спать мало?..

— Спать… мало спать…

— Рука у круглоголового, как топор, пуля у него со смертью… Палки у него, как деревья… Мо-о!..

Прошел по тропе, ощупал твердые осенние травы. Понюхал рыжую, пахнущую солью землю. Впустил Хе-ми тощие и сухие пальцы в землю, прислонил лоо — слушал.

Уши у каули, как сердце. Глаза, как радость.

Поднялся и сказал:

— Будет человек с амулетом через четыре дня. Через четыре дня будем убивать круглоголовых.

Отвечали каули:

— Мо-о!..

Ушли спать.

Каждые двенадцать дней в бухту приплывала шхуна. В первый приход она привезла каули, а потом отвозила вылавливаемую капусту.

Работает на японских промыслах по южному берегу корейцев много. Здесь в бухте караулить каули оставляли двух солдат. Каули, хотя словно капуста, но плети у солдат были из морского вереска. Солдат двое, без плетей, как быть?

В день прибега одноглазого, уходу шхуны был второй день.

Виднелись на берегу двое круглоголовых с синими плетями. Хлестали плетями по козлам, по длинным сушившимся стеблям морской капусты.

А уаханга, как волна, сама сегодня шла на вилы. Легко и весело развешивалась по козлам сушиться. Как тонкая белая вилка среди козел — Ту-юн-шан. Говорил:

— Зачем ловить и развешивать, если идет русский? Ты, Хе-ми, сильно слышал его шаги?

— Тебе, Ту-юн-шан, не надо русского?

— Я хочу домой. Я не люблю убивать и у меня здоровая жена, здесь в фанзе. Ты, Хе-ми, один, тебе бормотать можно… У меня здесь сын. Мне надо домой — это я знаю. А русский, может русский уведет нас на другие промыслы?..

— Круглоголовые будут здесь держать, пока мы не умрем. Я сказал: надо умирать в других местах, не здесь…

Увидал в воде круглоголовых Ту-юн-шан, сказал громко:

— Я построю дома фанзу из камня, на крышу под окном прибью кедровую ветвь… Сколько надо сбросить таких, чтоб море стало красное, и я ушел домой?

— Много, — ответил Хе-ми.

Не так, как всегда, молчали, — больше обычного говорили между собой каули.

(Нельзя мычать и реветь зверю. Про зверя надо узнать, что он думает). Тогда:

Подошел японец и опрокинул козлы с развешанной капустой. Рос злобно и крепко у него — крутой подбородок. Узки тяжелые глаза.

Ту-юн-шан поднял покорно козлы, развесил капусту снова.

Подошел второй японец. Опрокинул.

— Мо-о, — сказал нетерпеливо Ту-юн-шан, поднимая козлы.

Махнул плетью круглоголовый. Сапогом опрокинул опять.

С хрипотой, взвизгнув, выругался Ту-юн-шан.

— Цхау-о!

Японцы поспешно ушли к палатке.

Потом в проходящего мимо каули Ляны из палатки разрядилось ружье. У корейца разорвало плечо.

Каули покинули капусту. С бухты к берегу подходили лодки. Люди в белых одеждах, с широкими, подвязанными под бородами шляпами сбирались к фанзе Хе-ми.